– Ну как? Проводил? – присев к столу и пригласив сесть рядом, спросил Странников рассеянно.
– Распрощались.
– Ковригин куда пропал?
– Объяснения писал.
– Ты его не трожь. Мне оставь. Я уже к нему привык. Хороший мужик.
– Как скажете, Василий Петрович.
– Теперь будем ждать, кого вместо Опущенникова назначат? – откинулся секретарь на спинку кресла.
– С этим тянуть не станут, – сохранил безразличие на лице Турин. – Желающих на освободившуюся должность хватает.
– Давай без лукавства, – скрипнул зубами секретарь. – Тебе надо здесь командовать! Заслужил! И я добьюсь! А пока исполняй обязанности! – Он приподнялся, вскочил и Турин, секретарь крепко пожал ему руку. – Рассусоливать обо всём остальном не будем. У меня вот какая к тебе необычная просьба…
– Я бы сначала хотел?.. – заикнулся тот.
– Благодарности потом.
– Я о мальчишке…
– Что? О каком мальчишке?
– Отец пожелал уехать отсюда… События печальные, то, сё, – сочинял Турин на ходу.
– Пусть едет. Мы его не держим.
– Ясно, – двинулся к двери Турин.
– Ты присядь, присядь. У меня ведь к тебе дело необычное. Я бы сказал, сверхсекретное. Чай будешь?
– Не откажусь.
И за чаем Странников подробно, в деталях рассказал Турину всю позорную историю с докладом.
– Мейнц с Распятовым доклад уже перелопатили. Теперь зазвучит как надо. Я его два раза тоже пробежал. На конференции услышишь, но гложет меня одна закавыка.
– Что такое, Василий Петрович?
– Подлецов не терплю при себе! – хлопнул по крышке стола секретарь. – Дурачка Таскаева кто-то здорово подставил, а с ним и меня замыслил свалить. Отыскать негодяя, как ни пытался, не смог. Я его изничтожу, суку! Но ГПУ привлекать не хочу, Трубкин начнёт копаться, кишки все выест, а дело толком не решит. Не везёт мне на помощников, хоть расшибись!
– А Ковригина подключить?
– Не справится.
– Я ему в помощь Сунцова дам. Помните, я делал предложения вам насчёт него? Цепкий работник.
– Китаец!
– А что? Пусть он займётся аппаратной связью.
– Чем?
– У вас внутренняя связь с отделами существует?
– Трубкин всё обещал, да никак монтировать не начнёт. Весь в своих делах, да и не доверяю я ему.
– Вот и поручите Мейнцу. Прикрепите к нему Сунцова. Командующему орготделом как раз по теме.
– Но и твой китаец все разговоры будет прослушивать!
– Наш китаец, Василий Петрович, – осторожно поправил его Турин. – Всю информацию он будет докладывать лично вам.
– И тебе…
– Ну, без этого не обойтись, – не смутился Турин. – Врать не стану. Но со мной она и умрёт.
– Хорошо! – недолго думая, рубанул рукой воздух секретарь. – Нас с тобой за эти несколько дней повязало так, что сомневаться в тебе уже поздно. Но учти! Малейший прокол!.. Или до меня докатится какая информация!..
– Никаких проколов, товарищ ответственный секретарь губкома! – Турин вытянулся во весь рост и щёлкнул каблуками. – Ни одна шельма не подберётся, не то чтобы враг!
– Ладно, ладно. Может, выпьешь?
– Не откажусь.
Странников нажал невидимую кнопку под крышкой стола, и тут же влетела секретарша. Не говоря ни слова, он кивнул ей за спину на шкаф. Через минуту они потягивали коньяк, молчали, и каждый думал о своём.
– Слушай, Василий Евлампиевич, а может, я тебе старый доклад покажу? – прервал молчание секретарь.
Турин насторожился, отставил рюмку.
– Глянь на него профессиональным взглядом. Нюх-то у тебя есть. Может, ты без китайца сам вычислишь паршивого червяка? Оторвал бы я башку ему к чёртовой матери и точку на этом поставил.
Турин поднял брови.
– Не люблю я эти прослушки. – Странников поморщился.
– Давайте доклад, – согласился Турин.
– Наталья! – приказал Странников секретарше, когда та заглянула к ним. – Найди-ка тот доклад Таскаева. Он, наверное, у него и валяется где-нибудь. Неси его.
– И Таскаева пригласить?
– Зачем он нам. – Странников долил коньяк в опустевшие рюмки. – Лимончика ещё не найдётся?
– Минуточку, Василий Петрович, – исчезла секретарша за дверью.
– Обученный у вас контингент, – не удержался от комплимента Турин.
– Заведешь свой не хуже. Потерпи.
– Вашими бы устами…
Они чокнулись.
Но выпить не успели. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Таскаев, без очков, с безумными глазами:
– Василий Петрович! Доклад пропал!
– Как – пропал? – Странников схватил бедолагу за плечи и затряс так, что Турин забеспокоился за жизнь второго секретаря.
– Похитили, – пролепетал Таскаев.
Часть третья
Чёрный платок
Полпред частного сектора местных рыбопромышленников Лёвка Узилевский, возвратившись из поездки, привёз дурную весть: Попкова переводят на повышение, до Москвы дотянулся, проныра. Его место займёт Васька Дьяконов, другой кандидатуры на пост заведующего торготделом не обсуждалось.
– А значит?.. – ловя каждое слово, разевали рты Заславские Хацкель и Николашка, Фраткин Самуил и Кантер Эмиль, Креснянский Евсей и прочие господа хорошие, помельче, рыбопромышленники, облепившие Лёвку тесной гурьбой и набившиеся по этому поводу в контору фирмы «Перворосрыба».
Лёвка сел, горькую гримасу состряпав:
– А значит, дураку понятно. Валька, и раньше заправлявший всем, превратит ручей текущих в его карманы податей в речку, а то и в ревущий поток. Открывай деловой человек мошну ширше, деньжата швырять придётся направо и налево. Дьяконов удержу и так не знал, а теперь совсем укорота не будет.
– Только братьев Солдатовых и признаёт! – не стерпев, выкрикнул кто-то.
– Пётр у них заправляет, – буркнул один.
– Пётр любит крупную игру, – тут же поддал огня в костёр перепалки другой. – На карту тыщи швыряет. Вот и выигрывает!
– Все эти тыщи в карманах Дьяконова да Авдеева оседают! – разгоралось пламя. – А те за это – льготы да услуги лучше обычных.
– И ты ставь! Чего не ставишь? Робеешь против них?
– А где взять?
– Если б гуртом, со всех собрать!
– Кто даст на всех? Ищи дураков! Каждый на себя одеяло тянет.
– Вот и не каркай!
Гвалт поднялся не на шутку. Не ассамблея деловых людей, не коалиция, а сходка горлопанов. Лёвка поморщился, в лице перекосился – всегда с этим народом так, поднял руку. Вроде стихло мал-мал, но грызлись в углах, зубы скалили неугомонные.
– Тише там! – прикрикнули на них.
Льва Наумовича Узилевского не то чтобы уважали безмерно, ценили за его способности вести диалоги с властями. Лёвкой кликали между собой, близок был, доступен для каждого и внимания на грубые фамильярности не обращал, к любому подход имел.
– В Саратове, откель я намедни возвернулся, встреча была доверительная, – зашептал Узилевский, – комиссия их заслушивала.
– Обоих к себе требовали? – переспрашивали те, что дальше.
– А как же? Обоих! Одного на повышение, другого вместо него, – возмущались те, что поближе, недогадливостью задних. – Тише вы!
– Попков уже в должности заместителя уполномоченного Наркомторга по нашему краю просил Валентина Сергеевича особливо не трогать братьев Солдатовых… – продолжал также доверительно Узилевский, – ну и ещё пару-тройку лиц.
– Кого это? Кого ещё? Почему? – закричали, запрыгали, возмущаясь, остальные. – Мало всё братьям! И так более остальных хапают! И поблажки им, и скидки, и условия особые! Что ж творится-то?
– Ребята они крупные! – объявил со значением Узилевский и оглядел всех, медленно и тяжело, так, что присели, смолкнув, наиболее горячие.
Тишина воцарилась, слышно, как муха билась в стекло. Рвалась дурная, не зная, что на дворе к ночи уже холод лютый заворачивает, день бы прожить не удалось, выпусти кто наружу. Но сердобольный нашёлся, прицелился, ловко прижал ногтем к стеклу. Щёлк! И снова тишина пуще прежней…
– С братьями Солдатовыми лучше не связываться да и обсуждать их – боком выйдет! Были недовольные когда-то, да сгинули без следа.
– Что же делать? – пискнул кто-то в углу за спинами.
– Жили до этого, – размышляли другие, – не сгинем и далее.
– А если письмецо заслать? – опять подал голос писклявый.
– Какое письмецо? – вытянув шею, попытался углядеть советчика Узилевский. – Кому? Куда?
– Известно. В органы. В ГПУ. В милицию-то, знамо дело, бесполезно.
– Сам писать будешь? – бросил наугад Узилевский, не обнаружив советчика.
– Найдутся. Накатают.
Кто-то нервно хихикнул, не выдержав, или просто поперхнулся. Смешок тут же и замер, не найдя поддержки.
– Писаку и упекут, дурило! – здраво рассудил кто-то. – И правильно сделают!
– Оно конечно, но что ж тогда? – не унимался писклявый.
– Да кто ты там?! – приподнялся Узилевский, ошалев от безуспешных попыток разглядеть дотошного.
– Да шут с ним, с дураком! – встал известный рыбодобытчик бородач Чубатов. – Надо попробовать к Мине Львовичу. А, Лев Наумович? Он прислушается, ежели вы собственной персоной да осторожненько. Без намёков, вот здесь прозвучавших. Ни за кого-то одного, а за общину нашу, за конвенцию! И по сути. Без этих грязных нелепостей!
– Да! – словно прорвалось, выдохнули и остальные многие. – За общество! Это добрые намерения, степенные подходы! И без намёков! Дрязги-то кому нужны!
– Мина Львович в этом деле не заступник, – отрезал Узилевский. – Он пробовал хлопотать за наши квоты. Увеличить просил. Одёрнули органы сверху.
– Это как же?
– А вот так! Частный капитал – не государственный. И я ходил к нему тогда… Теперь в эти дела влезать он не любитель.
– А Солдатова Петруху, помнится, принимал! – язвительно крикнул кто-то.
– Петруха без мыла куда хошь втиснется! – ответил тот же Чубатов, нахлобучивая шапку и подымаясь.
– Я не видел, – отшутился с кислой миной Узилевский, тоже давая понять, что разговор пора заканчивать.
– К Василию Петровичу надо бы вам попробовать, Лев Наумович, к Странникову, – осторожно посоветовал бородач Серёгин. – Не одному, конечно, с делегацией, людей подобрать солидных. Как говорится, с багажом этих самых…
– С каким ещё багажом?! – возмутился теперь уже Узилевский. – Назначение состоялось, Попков – в Саратове, Дьяконов Валентин – тут, все вопросы решены, а лясы точить по пустякам ответственный секретарь губкома со мной не станет. Ни делегация не выручит, ни багаж. Да и какой, к чертям, багаж?.. Погонит к тому же Дьяконову в торговый, к Аданову в налоговый или ещё хуже – к тому придурку Вассерштейну, век бы его не видать!
– Ты не горячись, Лев Наумович. – сказал Антон Нартов, тоже известный рыбодобытчик. – Ты к Василию Петровичу сразу не суйся, прежде к артисту ходы подбери, к Задову Григорию. Он мужик свойский. И вхож, говорят, в те кабинеты.
– Учить меня будут! – Лёвка обе руки запустил в длинные волосья на голове. – Задов, конечно, мужик умный и толковый. Не зря, что артист. Да только он ведь непростой, каким кажется. К нему подход надо найти.
– Да что ж мы, не понимаем? – переглянулись приятели. – Мы поможем, – оглядели они обступивших их рыбопромышленников и торговцев. – Как, господа хорошие, согласны?
– Отчего ж не помочь ради доброго дела? – затеребили бороды ближние, полезли за бумажниками да и дальние зачесали лохматые затылки. – Дело стоящее, своё.
И зал загудел одобрительно.
– Странникова нет в городе, – покачал головой Узилевский. – Видел я его в Саратове. Совещание у них большое. Не только организационные вопросы, всего наворочено. Опять же эти… дискуссии пошли. Вернётся неизвестно когда.
– А нам не на пожар…
– Подождём…
– Наше дело такое… Ты только уважь, Лев Наумович, постарайся…
– Свои полномочия знаю, – крякнул, подводя черту, Узилевский.
Поднялись расходиться, но Узилевский задержался, с портфельчиком своим завозился на столе, незаметно для остальных мигнул Нартову:
– Антон Семёныч, как поживаешь-то? Детки, жинка?
– Забот полон рот.
– Не видно тебя. Раньше забегал. Справляешься с заботами-то?
– А мы их, как тот сом, глотаем, не разжёвывая.
– Что это за жид у вас за спинами верещал? Я так и не разглядел. Из новых, что ли?
– Писака-то любопытный?
– Вот-вот.
– А с чего ты взял, Лев Наумович, что он из наших? За спинами там их!.. Понаехали с разных мест. Я тут встретил одного, разговорились, так он с Украины! А тот, что верещал, насчёт писанины, кажись, Штейнберг или Лихомер. Ты должен знать…
– Не помню что-то. Ты его укороти, Антон Семёнович, а то дойдёт до Васьки-божка, сам знаешь…
– К чему же до Василия Евлампиевича допускать, Лев Наумович? Разве мы не люди? Сами образумим дурачка.
– Ну и ладненько. Привет жинке. Стряпает она у тебя чудно!.. Сколько прошло с того раза, а помнится.
– Так забегай, Наумыч, всегда рады.
– Забегу, забегу. Как раз и… – не договорив, Лёвка загадочно подмигнул, – расскажешь про успехи. Своих-то обойди к тому времени. И этого… Лихомера не забудь.
Странников действительно уже не первую неделю пропадал в Саратове. На затянувшемся, как обычно, совещании их небольшую губернскую делегацию контролировал опытный в таких делах Мейнц, а ответственный секретарь, сразу по приезде оббежав начальство, где следовало отчитаться, доложил обстановку, кого надо проведал, порадовав сувенирами, и даже с трибуны умудрился изложить собственные взгляды и соображения в первые два дня, но на третий совершенно случайно встретил в гостинице молодую особу в шляпке под тёмной вуалью. Собственно, он застал её поздно вечером в своём номере поджидавшей, и уже после этого в зале совещаний не появлялся, усердно отмечаемый верным Мейнцем и поднимавшим за него руку при голосовании.
Конечно, это была Павлина.
Приехала, с ее слов, дожидаться жениха, чтобы окончательно обговорить все свадебные вопросы, но тот из столицы не звонил и по неизвестным причинам задерживался в Москве. Квартирку из двух комнат она сняла сама в укромном домике большого сада. Старый особняк в то же время удобно располагался близ центра, за зимним театром, и в первый же вечер Странников и Павлина страстно отметили встречу.
Теперь свободное время Павлина проводила здесь, хозяйка квартиры бегала в магазины, на рынок и обеспечивала необходимым. Бывшая актриса, она скоро нашла общий язык со Странниковым и порой, злоупотребляя, засиживалась с ним и Павлиной до позднего часа. Она хорошо пела, пыталась удивить их танцами, декламировала стихи из тех, уже ушедших времён Серебряного века. Но это когда перебирала винца. Странникову нравилось её аристократическое обхождение, выворачивали душу забытые романсы. Подыгрывая себе на стареньком, видавшем виды рояле, Аграфена Валериановна, вполне сохранившись, притягивала его, когда хрипловатым, но ещё обаятельным голосом запевала к месту и в настроение:
Он, перехватив лишку, не в силах сдерживаться, судорожно метался по залу, аплодируя, восклицая; пушистый жирный кот, обычно засыпавший под пение хозяйки, испуганно удирал на кухню, обиженно мяуча, а он в каком-то трансе становился на колени перед актрисой и, беря её руки в свои, допытывался:
– Как мило! Только женщина так может расшевелить душу! Она сильно любила! Ну смилуйтесь, скажите – да?