ГЛАВА 3
Хитрово-Квашнин миновал еще несколько захоронений и остановился перед двумя высокими крестами. Сняв с головы форменную уланскую фуражку, он тихо проговорил:
– Ну вот, наконец, и могилки деда и бабушки, cекунд-майора Авксентия Евстафьевича Хитрово-Квашнина и Софьи Федоровны, урожденной Cеченовой… Бабушка ушла из жизни в конце марта 1817 года, а дед… дед – годом позже. Дубовые кресты, натурально, потемнели от времени, поросли снизу мхом, но стоят твердо!.. Что ж, мои славные, вот я и заглянул к вам. Всегда буду помнить, как вы любили меня и баловали в детстве, как хотели, чтобы у меня все сложилось в жизни, как холодными зимами мы дружно жили в доме на Дворянской, купленном у сенатского регистратора Зацепина. Его я перед отъездом в Нескучное продал дворянам Снежковым. Они и сейчас в нем хозяйничают, а не Беклемишевы, как ошибочно утверждал в Отраде штаб-лекарь Вайнгарт. Теперь вот пристала мне нужда купить в Петродаре новый дом. Буду по осени переезжать в город, а по весне возвращаться в Харитоновку… Давайте-ка, я приберусь у вас немного… Сколько цветов?! Их еще сажала моя Ирина Григорьевна, царствие ей небесное. Красоту эту, конечно, оставлю, а вот прошлогоднюю жухлую травку да разный сорняк сорву… Ну, вот, совсем другое дело!.. В Харитоновке, доложу вам, все порядке. На часть клада, обнаруженного в Отраде, выстроил дом лучше прежнего, каменный, с каменными же службами. Крестьян прибавилось, теперь их вместе с дворовыми почти двести душ… Земли предостаточно, излишек сдаю на долгосрочной основе однодворцам. Что еще?.. Ерофей, наш старый камердинер, слава Богу, живехонек, и прекрасно управляется со своими делами! Все просит купить ему ботинки с бантами и большими пряжками… Да, вот что, бабушка, внучка твоей подруги капитанши Хлусовой, Татьяна, связалась с каким-то усманским мещанином, под венец с ним пошла, ребенка родила. От дворянского воспитания и следа не осталось. Речь как у завзятой мещанки, целым днями на базаре, то зеленью, то семечками, то квасом торгует. Ведет нетрезвый образ жизни, бранится, опустилась донельзя. Как-то поговорил с ней обо всем этом, но без пользы, встала в позу и давай винить во всех грехах дворянство… Говорю, а сам думаю, зачем? Вы с небес-то все видите, все понимаете… Ну вот, пожалуй, и все. Пора мне, мои дорогие.
Хитрово-Квашнин трижды перекрестился и с поклоном произнес:
– Упокой, Господи, души усопших раб твоих!.. Прости им все согрешения вольные и невольные, не лиши их царствия небесного, вечная память, вечный покой!
По кладбищу пробежал ветерок, слегка коснувшийся лица штабс-ротмистра. «А, может, это дед и бабушка так сказали мне до свидания?» – подумалось ему.
Он в последний раз взглянул на могилы и тронулся к выходу. Вдруг где-то неподалеку послышался пьяный голос:
– Что ж, выпью за упокой твоей души, Ермолай Силыч… Враг ты мне, злодей, обидчик, а вот, хожу к тебе, поминаю.
Хитрово-Квашнину стало интересно, кому же так досадил покойник. Он прошел мимо покосившихся крестов, поросших темно-зеленым мхом, к могиле какого-то Е.С. Иванова с эпитафией на медной табличке: «Он честным был и службу нес исправно, умел он людям угодить, начальству же – подавно». Привалившись плечом к кресту, возле могильного холмика сидел тощий человек средних лет с небритым одутловатым лицом в измятой поношенной одежде и стоптанных ботинках. Из кармана его торчал початый стеклянный полуштоф, в руке была зажата оловянная кружка. Сделав основательный глоток, выпивоха вытер губы рукавом сюртука, повел головой и заметил подошедшего офицера.
– Здравия желаем, господин хороший! – улыбнулся он, отстранившись от креста и сев ровно. – Могилку родственника пришли проведать?.. Благое дело! Я вот тоже к своему притащился, вечная память ему и царствие небесное.
– Вы, кажется, врагом его назвали.
Полупьяный посетитель кладбища пожал худыми плечами и ухмыльнулся.
– Враг и есть, коли судить по справедливости. Он мне двоюродным дядей доводится, в канцеляристах всю жизнь оттрубил. Ну, и меня к чернильному поприщу пристроил. Но лучше бы он этого не делал! За свою работу он с просителей не деньги брал, а полуштофы, и меня, бедолагу, научил. Спервоначалу оно ничего, весело, в подпитии-то. А вот потом… Он «честным был и службу нес исправно» только лет до сорока пяти, а потом довела его горькая до ручки. Спился, потерял человеческий облик. И я вот весь пред вами – без места, пьян, в рубище. Кому такой нужен?.. И во всем он виноват, Ермолай Силыч! Сам в трясину, и меня за собой потянул!.. Лиходей он, душегуб, а я вот, хожу к нему на могилу, поминаю… Выпьем за упокой души раба Божия Ермолая, господин хороший!.. Хоть он мне и враг, а надо… Не желаете? Ну, что ж, это ничего, а я выпью, почему ж не выпить?
– Не советуют поминать усопших водкой.
– Ну, их всех, советчиков, в болото!
Оставив бывшего канцеляриста прикладываться к кружке, Хитрово-Квашнин вернулся к своему экипажу и приказал Митрофану ехать обратно. Миновав особняк дворян Сальковых, постоялый двор мещан Чайковских, дома Дмитрия Терпугова и Никанора Пустовалова, квартального надзирателя Александра Горлова, канцеляристов Михайловского и Попова, бричка за несколько саженей до поворота на Дворянскую свернула направо и оказалась на Соборной площади, украшенной храмом с незавершенной колокольней. На ней-то и располагалась Управа благочиния, которой руководил полицмейстер.
Сойдя с брички и одернув мундир, украшенный орденом Святого Георгия, Хитрово-Квашнин поднялся по ступеням серого здания на каменное крыльцо.
– Начальник на месте? – осведомился он у высокого и жилистого дежурного унтер-офицера. – Или где-нибудь в городе?
– Здесь, вашбродь! – заверил тот густым полубасом. – Пожалуйте!
Дворянин, чуть прихрамывая, прошел по коридору и толкнул дверь, которую украшала табличка с надписью «полицмейстер П.Н. Меньшиков». Кабинет c неброскими серыми обоями был небольшим по размеру. На самом видном месте висел портрет государя, одну стену занимал подробный план города, другую от пола до потолка заслонял стеллаж с разными полицейскими делами и отчетами, у третьей стояли напольные часы и вешалка. Хозяин кабинета сидел за столом и что-то выводил гусиным пером на листе гербовой бумаги. Будучи ровесником штабс-ротмистра, в отставку он вышел в 1813 г. в чине капитана из Черниговского пехотного полка. Путь боевого офицера был отмечен орденами Св. Анны 3-й степени и Св. Владимира 4-й степени.
Хитрово-Квашнин тихо кашлянул. Меньшиков поднял голову, и в следующий момент его лицо с правильными чертами озарилась широкой и приятной улыбкой.
– Евстигней Харитоныч, дружище, какими судьбами?!
Встав из-за стола с распростертыми объятиями, он по русскому обычаю трижды расцеловал приятеля и усадил в мягкое кресло. Лист гербовой бумаги исчез со стола и, как по волшебству, на нем появилась бутылка Клико. Секунда, и откупоренное шампанское красиво вспенилось в бокалах.
– За встречу! – произнес полицмейстер, улыбаясь. Он был в зеленом мундире с блестящими пуговицами и красным воротником, обтягивающих суконных панталонах и ботфортах со шпорами. На левом боку его висела длинная шпага с фигурной рукоятью. – Не часто, друг мой, ты балуешь своим посещением, не часто… Когда был в последний раз?.. Нет, не упомню… Это я в прошлом годе заглянул в твою Харитоновку. Как там она? Как прошла весенняя охота, посевная?
Приятели знали друг друга с юных лет – секунд-майор Харитон Авксентьевич Хитрово-Квашнин по пути из Петродарского уезда в Можайскую округу не раз заезжал с семьей в рязанское имение товарища по оружию секунд-майора Николая Петровича Меньшикова. Выпив вина, гость поделился любопытными случаями из уездной помещичьей жизни, поинтересовался здоровьем супруги полицмейстера, Варвары Петровны, урожденной из калужских дворян Комарской.
– Ничего, Бог милует, на здоровье не жалуется, – улыбнулся Меньшиков. – Приобретаем потихоньку. В начале года купили на ее имя два огороженных усадебных места на Дворянской. Одно принадлежало штабс-ротмистру Сергею Павловичу Вельяминову, другое – ярлуковскому помещику Горелову.
– Хорошо знакомые мне места. Именно на них смотрели окна нашего дома.
– Так и есть, прямо напротив особняков Водошниковых и Снежковых. Мы уж взялись за строительство дома с флигелем.
– Поздравляю! Дай Бог, чтобы стройка закончилась как можно быстрее! Чтобы все задуманное свершилось!.. А как дела на службе?
– Да как? – вздохнул капитан, и улыбка постепенно сошла с его лица. – Одни заботы, треволнения. Едва потушили третьего дня пожар на Лебедянской, как вчера загорелась лавка купца Шелихова на Новобазарной площади!.. Справились, конечно, но, сколько сил потрачено, нервов! Думал, сегодня обойдется, так нет! Едва зашел в канцелярию, слышу громкий крик: «Пожар на нижней мельнице!» Опять понесся вскачь мимо собора пожарный обоз с бочками воды и катушками с выкидными рукавами! Не надо никаких учебных тревог и проверок. Без устали упражняемся! Скорость выезда к местам возгораний день ото дня лучше. Об отлове бродячих собак и уборке улиц, побочном занятии пожарных, ныне и речи нет, все они при деле, все, как один!
Сверх всего прочего, слежу за благоустройством города. К примеру, проезжаю недавно по Усманской, а на усадебном месте, где когда-то размещалось первое народное училище, черт знает что! Дикие развалины! Пишу ответственным лицам в магистрат: «Примите меры, строения, возведенные купцом Федором Лариным, пришед в ветхость, делают городу безобразие!» Подействовало, зашевелились!.. Наблюдаю также за состоянием дорог, порядком в торговле, строительством богоугодных заведений. На мне искоренение нищенства и праздношатания, взыскание долгов казне, надзор за правилами содержания трактиров, рестораций и гостиниц. Отвожу квартиры под постой войск, присматриваю за частными приставами и квартальными надзирателями, чтоб радели о покое горожан и порядке…
– Паром тоже в твоем ведении? – прервал пространный отчет Хитрово-Квашнин.
– А как же! – сказал Меньшиков, разливая шампанское по бокалам.
– На нем-то я и перебрался через реку, но перед тем стал свидетелем любопытнейших событий.
И штабс-ротмистр, попивая вино, поведал приятелю о том, случилось на левом берегу.
– Ах, Егупов, ну, прохиндей! – качал головой тот. – Дерет с проезжающих три цены, постоялый двор завел с незаконной продажей сена и овса! Вот я покажу, стервецу!.. Постой, а что же Романовский?
– Собственно, слабоват он воевать с такими, как Егупов.
– Кого же туда поставить? – задумался Меньшиков, поглаживая локоть левой руки, простреленный навылет в сражении под Витебском. – Кого поставить? Вот, на тебе, еще одна головная боль! Тут мошенники с самого утра покоя не дают, орудуют, а ты ломай голову над тем, как прижать подлецов паромщиков!.. В доме коллежского асессора Водошникова утренний чай не успел поспеть, а уж в кабинет хозяина вор наведался. Не слыхал?.. А тут еще сюрприз. Только что, прямо перед твоим приездом, ко мне влетел посыльный от квартального надзирателя 2-й части Горлова. Докладывает, усманский помещик Соколов в штофной лавке на выезде из города так налакался с какими-то ушлыми субъектами, что те…
Хитрово-Квашнин снова перебил друга, заметив, что принял непосредственное участие в событиях на Усманской.
– Неужели?.. Вот так новость!
Штабс-ротмистр в деталях рассказал, как мошенники изъяли наличность у Соколова, как Митрофан погнал бричку за коляской, и как в самый неподходящий момент у нее сломалась ось.
– Хм-м… я уже отправил полицейских во главе с унтер-офицером Сериковым на поиски коляски и тех двух ушлых субъектов, – сказал Меньшиков, пригубив вина. – По словам кучера один из них высокий, субтильного телосложения, будто бы дворянин, другой поменьше ростом, смахивает не то на дворового, не то на мещанина… А ты, дружище, ничего не добавишь к их внешнему виду?
– К сожалению, немного. Они от меня находились на приличном расстоянии. Скажу только, что на том, что повыше были темный фрак и светлые панталоны, а на другом – темно-синий сюртук и темные панталоны в клетку. Фрачный мошенник и впрямь глядел дворянином.
– Черт возьми!.. А не тот ли это господин, что… Понимаешь, в то время, как вор орудовал в кабинете Водошникова, хозяина дома отвлекал разговорами о живописных картинах высокий худощавый дворянин в черном фраке и светлых панталонах! Говорят, учтивый, вежливый, обходительный…
Меньшиков хотел еще что-то сказать, но послышался стук в дверь.
– Ну! – резко бросил он, оборотившись к входу.
Посетителем оказался грузный человек с полным обветренным лицом, заросшим густой полуседой бородой. Одетый в присборенный сзади кафтан насыщенного синего цвета и штаны в полоску, он тяжело дышал и прикладывал трясущейся рукой большой носовой платок к затылку. В серо-зеленых глазах его отчетливо читались страх и неуверенность.
– Купец Раков, – шепнул полицмейстер Хитрово-Квашнину и посмотрел на торговца. – Что это с тобой, Степан Иваныч? Трясешься, будто в лихорадке!
– Ох, Павел Николаич, отец родной, беда! – сказал, чуть не плача, купец, сняв с головы картуз.
– Да ты присядь!
– Некогда рассиживать… Вчера надо было дурню старому, голове садовой, идти в полицию, а я в самый последний момент и приперся… Все прикидывал, гадал, бестолочь!
– Да в чем же дело? Объясни, наконец.
– Вчера вечером перед отходом ко сну мне письмо подбросили, Павел Николаич. Да что рассказывать, вот, читайте!
Купец порылся в карманах, достав сложенный вчетверо лист почтовой бумаги. Полицмейстер развернул его и вслух прочел:
– «Степан Иванов Раков, если завтра до одиннадцати часов утра в дупле старой липы в Воронежском саду напротив дома мещанина Терпугова мы не обнаружим тысячу рублей ассигнациями, твой двухэтажный дом с флигелями и все лавки на торговых площадях сгорят дотла! Если же обратишься в полицию, лишишься жизни».
– Хм-м, злоумышленники совсем не церемонятся, – покачал головой Хитрово-Квашнин. – Огнем, смертью грозят, негодники!.. Что собираешься предпринять, дружище? Слабо верится, что это чья-то шутка, уж больно угрожающее послание.
Меньшиков бросил взгляд на напольные часы и поджал губы.
– Половина одиннадцатого. Времени в обрез!.. И чего ж ты, Степан Иваныч, тянул? Чего ждал?
– Да я всю голову сломал! – возопил купец, страдальчески хмуря брови. – Кладу в карман тысячу рублев, а сам в сумлении. Иду со двора, сажусь в дрожки, голова кругом идет, все кумекаю. Решаюсь, наконец, трогаюсь с места, плетусь по Церковной к Воронежскому саду, и вдруг мысль: «Куда тебя несет, пень замшелый? Испужался, старый черт!». Развернулся и погнал кнутом лошадку в Управу благочиния…
– Ладно, что теперь об этом толковать. Поздно мертвому ребра простукивать, как говаривал наш полковой лекарь Спиридонов… Знаешь, где стоит та старая липа, Степан Иваныч?
– Знаю, она там одна с дуплом и есть.
Меньшиков оторвал кусок оберточной бумаги, скомкал и вручил купцу.
– Вот этот комок бумаги и положишь в дупло. А потом отправляйся домой. Ничего не бойся, полиция присмотрит за твоим домом и лавками.
Раков со вздохом поклонился и нахлобучил картуз на голову. Беспрестанно бурча себе что-то под нос, он застучал подкованными сапогами и, держась по-стариковски за поручни, спустился с крыльца на утоптанную землю.
– Унтер-офицер Свешников! – выкрикнул полицмейстер, сверкнув глазами и потирая от возбуждения руки.
В дверях возникла высокая жилистая фигура, встав навытяжку.
– Полицейскую коляску, быстро!.. Тьфу, ты наказание! В одной Сериков уехал, другая на пожаре, третья на соляном складе!.. Евстигней Харитоныч, не одолжишь бричку?
– Непременно! И поедем вместе. Крайне любопытно, кому же вздумалось пощекотать нервишки вымогательством?
– Свешников, поедешь со мной! – приказал полицмейстер. – На дежурстве оставим кого-нибудь из толковых рядовых.
Спустя минуту Хитрово-Квашнин, Меньшиков и унтер-офицер сели в бричку и тронулись вслед за дрожками Ракова. Проезжая мимо собора, они слышали, как служилась в нем обедня. «Благословенно царство Отца, и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков», возглашал протоиерей. «Аминь», слаженно подпевал ему хор. Митрофану было приказано сохранять дистанцию между экипажами в полусотню саженей. Спустившись по Соборному спуску, дрожки миновали Вознесенский храм, бывший когда-то соборным, и, преодолев подъем Церковной улицы, через два квартала подкатили к Дубовой роще или Воронежскому саду, учрежденному на окраине Петродара в 1806 году указом императора. Купец слез на землю и углубился в рощу. Подойдя к старой раскидистой липе, он украдкой посмотрел по сторонам и засунул в дупло то, что дал ему полицмейстер. Затем перекрестился, вернулся к дрожкам и поехал обратно. Бричка же, проехав дом Терпугова, притормозила на противоположной стороне Церковной, у жилища мещан Токаревых, откуда хорошо просматривалась вся округа. Митрофан по приказанию хозяина спрыгнул с козел и cтал для вида подтягивать упряжь. Полицмейстер со Свешниковым, оставаясь в кузове брички и сжимая оружие, внимательно следили сквозь стеклышко задернутой занавески за той частью рощи, где росла старая липа. Вот мимо нее, весело гомоня, промчалась стайка мальчишек, проковылял, опираясь на клюку, седовласый старик с сумой через плечо, прошли двое молодых горожан в сюртуках, ведя оживленный разговор. Показалась женщина средних лет в истертом салопе и сером, видавшим виды платке. Оказавшись невдалеке от липы, она вдруг быстро засеменила к ней, сунула руку в дупло и, вытащив кусок бумаги, заторопилась к другому концу рощи.