Снова сконфузившись, господин в форменном сюртуке не стал ей делать замечания относительно неправильного обращения, но заявил, что желает пошить строгую пару. Девушка показала ему образцы тканей. Чиновник выбрал одну из самых дорогих – английский твид, даже не спросив цену. «Стало быть, богат», – решила она. На самом же деле он банально забыл спросить цену, попав под влияние ее очарования.
Марфа начала снимать с него мерки, попросив прежде снять сюртук. Привыкшая к подобным процедурам, она, тем не менее, испытывала великое волнение, когда обхватывала грудь неизвестного чиновника лентой. Тот неподвижно стоял, послушно подняв руки в белой сорочке с галстуком.
– Позвольте узнать, как вас зовут? – осмелел незнакомец.
– Марфа, – равнодушно ответила девушка, продолжая обвивать его измерительной лентой. Но неожиданно для самой себя спросила, – А вас?
– Антон.
– А по отчеству?
– По отчеству не нужно. Для вас я просто Антон, – и улыбнулся.
Она улыбнулась ему в ответ.
– Вам всё же придется назвать свое отчество и вдобавок фамилию, иначе я не смогу принять ваш заказ.
– Как вам будет угодно. Мое имя Антон Федорович Горский.
Марфа сделал соответствующую пометку в журнале. Уточнив некоторые детали фасона будущей пары, она велела ему прийти в понедельник на примерку.
– Так скоро? – поразился Горский.
– Вас это огорчает? – кокетливо отозвалась швея.
– Нет, что вы! То, что моя пара будет готова к понедельнику, это чудесно.
– В понедельник будет лишь предварительная примерка. После нее, как правило, необходимо будет уладить детали, поэтому вам придется прийти к нам еще как минимум дважды.
– Признаться, я ходил бы к вам целый год, если бы знал наверное, что каждый раз меня будете встречать вы.
Марфа вспыхнула.
– Извольте внести задаток, – не своим голосом попросила она. Чиновник Горский, несмотря на очевидный достаток и благородное происхождение, сразу запал ей в душу.
Глава 5
Душа Филиппа Бабенки пела и цвела. Никогда ему еще не было так хорошо и весело. Он будто помолодел и посвежел, а самая его жизнь наполнилась яркими красками, которые прежде составляли один лишь унылый серый колер.
Партия социал-демократов вдохнула в него идею, ради которой стоило терпеть все трудности и невзгоды заводского рабочего. Он искренно поверил, что однажды вставшие плечом к плечу товарищи вышвырнут вон толстосумов-директоров и администраторов, выгонят чванливых чешских инженеров и мастеровых и воссияет над заводом красное знамя свободы. Власть возьмут в свои руки его, Филиппа, соратники, и закончится темная эра бесправия, произвола и жестокости. Рабочий класс вздохнет полной грудью и сможет спокойно и достойно трудиться на благо собственной семьи и на благо Отечества.
Сокровенные мечты приятно согревали душу токаря весь рабочий понедельник. И если раньше он ненавидел понедельники за их обреченность и отдаленность от выходных воскресений, то теперь благоговейно стоял у станка в ожидании вечера. Единственную ложку дегтя в бочку меда добавляла паникерша-жинка, которая настоятельно просила бросить Филечке эти собрания и эту партию «к чертям собачьим». Говорила, что где это видано, чтобы «взрослый батько по ночам на сходки шлялся». Боялась, верно, что он ей изменит, да у Бабенки и в мыслях такого не было. «Не доведет тебя до добра эта твоя политика! Подумал бы лучше о детях!..» – глубоко вздохнув, сказала она ему. Филипп ей пообещал, что скоро они заживут «як должно», что все заводы и фабрики перейдут в руки рабочих и будет всем благо. Жена испуганно крестилась и крестила мужа. Он лишь махнул на нее рукой. Что с нее взять, с темноты?
Но даже этот эпизод не сумел испортить токарю приподнятого настроения.
В шесть с половиною часов после полудня Бабенко вместе со своими товарищами по партии на двух трамваях доехали до Львовской площади, а оттуда, повторив давешний маршрут Филиппа, через четверть часа вышли к Волчьему яру. Кивнув пышноусому сторожу, они прямиком направились к дому с мезонином. Здесь всё было спокойно.
Собрание в тот вечер прошло великолепно. Что за «грандиозные события» грядут в Киеве, Розенберг не сказал, зато доходчиво разъяснил некоторые постулаты социал-демократической партии и призвал всех собравшихся активно вести пропаганду «истинных ценностей». При этом он заявил, что их Лукьяновская ячейка нуждается в пополнении, поэтому каждый ее член вправе привести на собрание того, в ком он уверен, не забывая о мерах предосторожности. Звать потенциальных революционеров следовало по одному, по возможности заранее известив о личности приводимого Розенберга. Встречи назначать у ворот Старообрядческого кладбища, чтобы не провалить явку. И самое главное, приглашать в партию надлежало лишь тех, в ком уверен не меньше, чем в себе. «Тогда, товарищи, у нас будет самая крепкая из всех ячеек РСДРП!» – торжественно закончил свою речь присяжный поверенный. Новое собрание он назначил через день, в среду, 12-го октября. Филиппу стало даже несколько досадно, что в предстоящий вторник придется провести вечер дома. Но ведь не каждый же день в Лукьяновку мотаться? Да и жинка обрадуется.
Захмелевшие от выпитого вина рабочие (все, за исключением Бабенки, который и капли спиртного в рот не брал), дружно обнявшись, побрели по домам через Косогорный проезд, бесстрашно распевая «Рабочую марсельезу», слов которой Филипп, к своему стыду, не знал:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог.
На Кудрявском проезде им навстречу попался городовой в черной шинели, совершавший обход. Завидев пьяных рабочих, горланивших крамольную песню, страж порядка сделал им замечание, велев вести себя пристойно. В противном случае пригрозил сдать всю компанию в ближайший участок.
Разгоряченным товарищам Филиппа это не понравилось, они смело заявили, что петь не перестанут и что его, «царского пса», не боятся (ей-Богу, так и сказали!). Опешивший от такой наглости городовой несколько секунд приходил в себя, затем громко рявкнул «молчать!», выругался по матери и потянулся за свистком. Но позвать на помощь соседних постовых он так и не смог, потому как в то же мгновение один из токарей (самый рьяный, по фамилии Сердюк) молнией кинулся на городового. Повалив стража порядка на грубую булыжную мостовую, токарь несколько раз с размаху врезал тому в лицо.
Филипп стоял как вкопанный, с ужасом наблюдая за происходящим. Никогда еще на его глазах не избивали городового.
– Ну що вы стоите! – крикнул им Сердюк в одиночку боровшийся с полицейским. – Допомагайте!
Двое токарей, что стояли рядом с Бабенкой, очнулись и кинулись на помощь товарищу. И только Филипп не двинулся с места, не в силах побороть свой страх.
Поняв, что дело швах, городовой из последних сил оттолкнул навалившегося на него токаря и, достав из кобуры револьвер, стал целиться в набегавших рабочих. Всё это произошло так быстро и стремительно, что Филипп и глазом не успел моргнуть. Зато не бездействовал Сердюк. Защищая товарищей от верной гибели, он выхватил из-за пазухи блеснувшую в темноте финку и глубоко вонзил ее в грудь городового, пробив плотную шинель. Городовой глухо застонал, дико выпучил глаза и выронил револьвер.
– Тикаем, братцы! – крикнул подоспевшим товарищам Сердюк.
Как он добрался домой, Филипп не помнил. Помнил лишь, что бежал сломя голову, сшибая редких прохожих.
«Беда… Беда!» – крутилось в его голове. «Я – преступник. Я стал соучастником нападения на городового. А может, и соучастником убийства… Наверняка убийства… Нож вошел глубоко… Поблизости ни души… Никто ему не поможет… Эх!.. Надо было звать доктора!.. Тогда бы, мабуть, спасли…»
Глава 6
В понедельник 19 сентября у евреев начался пост Цом Гдалия. Что он значил и от чего иудеям следовало воздержаться, Марфа не знала и не интересовалась, но сочла необходимым поздравить подружек-швей и самого Лейбу Прейгерзона. Хозяин ателье подробно расспросил русскую девушку, бывшую за приказчика, кто приходил в его отсутствие и что заказывал. При этом он сперва заглянул в журнал. Всё-таки евреи… весьма необычные люди, стоит признать.
Марфа подробно рассказала о принятых с пятницы заказах, поведав при этом, что успели сделать швеи за всё это время. А успели они немало, и вот почему. В пятницу трудились все впятером. В субботу ателье Прейгерзона никогда не работало, а тут еще и на воскресенье выпадал второй день еврейского Нового года, поэтому умевший считать деньги хозяин, ввиду обилия заказов, упросил Марфу поработать в субботу, а в воскресенье выйти лишь в качестве приказчика, посулив щедрое вознаграждение. Девушка охотно согласилась. В Бога она верила слабо, поэтому ничего зазорного в том, чтобы работать по воскресеньям она не видела. И даже несмотря на то, что Прейгерзон просил ее лишь послужить приказчиком, она всё же садилась за машинку, желая поскорее окончить несколько начатых платьев.
Прослушав доклад Марфы, хозяин довольно причмокнул, пожевал губами и спросил о клиенте, который заказал в пятницу пару из дорогого английского твида.
– Клиент, как клиент, – пожала плечами девушка, не замечая, как на ее щеках выступает румянец. – В форменном сюртуке – стало быть, чиновник.
– Какого ведомства, какого класса? – прицепился Лейба. Про каждого нового клиента он допытывался с особенным пристрастием.
– Да Бог его знает, господин Прейгерзон! Сами знаете, я в чинах и казенных сюртуках не разбираюсь!
– Во-первых, дорогая Марфа, я тебя раз сто просил не называть меня «господином Прейгерзоном», а обращаться ко мне по имени…
– Нет уж! Вы много старше меня, поэтому фамильярничать я с вами не собираюсь! – запротестовала швея. – Если хотите, могу называть вас Лейба Мордухович.
– Будь добра. Так всяко лучше, чем «господин Прейгерзон».
– А что во-вторых?
– А во-вторых, коли я доверяю тебе замещать должность приказчика, тебе следовало бы изучить форменные сюртуки и петлицы, чтобы не попасть в глупое положение. Вот, к примеру, какие на том господине были петлицы?
– А не было у него никаких петлиц! У него погоны были.
– Да?.. – изумился Прейгерзон. – Неужто полицейский?
– Неет! Фараона я определю безошибочно!
– Военный?
– Нет же! Вы уж совсем меня за дуру держите!
– Так кто же он?
– А Бог его знает!
– Ну а погоны-то какие у него были?
– Погоны? Дайте вспомнить… – Марфа сделала вид, что усиленно вспоминает, хотя запомнила их тотчас. – Две звезды с двумя просветами.
– Коллежский асессор? Гм. Недурно, – заметил хозяин, почесав подбородок.
– И что это значит? Высокий чин? – осторожно осведомилась швея, маскируя симпатию к этому человеку.
– Не сказать, что высокий, но и не замухрыжный. Восьмой класс. Тут всё дело в погонах. Стало быть, он важную должность занимает. Молод, стар?
– Молод еще. Не более двадцати шести.
– Быть может, помощник частного пристава?..
– Да говорю же вам, не шпик он!
– Да с чего ты взяла? У гражданских чиновников в полиции сюртуки обычные, неприметные. К тому же я ума не приложу, у кого еще могут быть в наше время погоны.
– Коли вам так хочется, спрошу у него в другой раз!
– И не вздумай! Такие господа не любят, когда в их жизнь лезут. Да и дурой круглой выставишь себя. Да, кстати, как ты к нему обращалась? – перепугался вдруг Прейгерзон.
– Как-как? Ваше благородие, как же еще!
– У, балбесина!.. – тихо взвыл хозяин. – Запомни на будущее, если на статских погонах два просвета – таких надо именовать «вашим высокоблагородием». А если один – «вашим благородием». Унизила человека. Он, должно быть, сделал тебе замечание.
– Не сделал, – запунцовела Марфа. Прав Прейгерзон: классы и погоны с петлицами надо выучить.
– Это хорошо, что не сделал. Значит, порядочный и скромный. Тогда действительно не из полиции. Там таких отродясь не бывало, – съязвил еврей.
– Да, кстати, в воскресенье пристав наведывался по вашу душу.
– Зачем это? – напрягся Лейба Мордухович.
– С праздничком иудейским вас поздравить зашел. Звал к себе на чай. Просил передать, чтобы вы к нему непременно перед Покровом заглянули чайку испить.
Прейгерзон побледнел. Это значило, что пристав снова требовал денег за покровительство. А ведь каков наглец: в прошлый раз Лейба «пил у него чай» перед Рождеством Богородицы, то бишь не более двух недель назад. Однако!..
Впрочем, портить отношения с приставом хозяин ателье на Фундуклеевской не собирался. «Красненькую» он ему, конечно, отнесет. Жить под защитой пристава всяко прибыльней…
– Если снова заглянет, ответь, непременно зайду. Когда бишь у вас Покров?
– Первого октября!
– Ну и хорошо. Успеется.
– Куда же вы, Лейба Мордухович?
– К брату на Подол съезжу, с праздником поздравлю. Сегодня меня не жди. Снова оставляю тебя за старшую. И за приказчика.
Прейгерзон уехал, а через час в ателье зашел господин с цепким взглядом и шрамом на виске. С достоинством сняв фуражку и картинно распрямив спину, как это умеют делать только дворяне, молодой чиновник скользнул рукою по волосам, кашлянул в кулак и низко поклонился, явив скромную улыбку. Что скрывалось за этой «скромной улыбкой» Марфа догадывалась, ибо все буржуи одинаковые. Однако этот отчего-то отнюдь не вызывал подозрений. Его светлые, чистые, сверлящие глаза глядели на нее пристально, но, что важно, отнюдь не бессовестно, а будто стараясь что-то в ней открыть, отыскать толику взаимности. Она, безусловно, пленила его сердце, и он, кажется, даже не пытался это скрывать.
– Здравствуйте, ваше высокоблагородие! – радушно отчеканила Марфа и замолчала. Вышло несколько льстиво и неестественно.
Он это сразу заметил и смутился не меньше нее. О чем-то задумался, сдвинув брови. Марфа поспешила выправить положение:
– Я должна перед вами извиниться. Когда вы приходили в первый раз, я неверно назвала вас «благородием».
– Забудьте, пустое, – криво улыбнулся Горский. – Для вас, Марфа, я Антон.
– Коли мой хозяин услышит, что я вас так называю, тотчас оштрафует! – хихикнула швея.
– Стало быть, это он вас просветил относительно моего чина?
Девушка кротко кивнула.
– Но я вижу, что его снова нет, поэтому вы вольны называть меня как вам вздумается.
– Если вы согласитесь подождать одну минуту, я принесу ваше платье.
Спустя мгновение Марфа вернулась с готовой твидовой парой и попросила Горского удалиться в примерочную. Чиновник со шрамом на виске послушно исполнил приказание. Одевшись за полминуты, он вышел на середину залы в элегантном пиджаке (укороченном сюртуке) и не менее элегантных брюках. Смотрелся он восхитительно. Будто и не русский вовсе, а какой-нибудь заезжий иностранец: англичанин или немец. Марфа едва смогла сдержать восторг.
– Ах, как вам хорошо, Антон… Федорович! – спохватилась она. Что ни говори, а платье удалось ей на славу. Не зря она для него так старалась.
– Великолепно! – воскликнул чиновник. – Позвольте осведомиться, ваша работа?
– Моя! – довольно отозвалась девушка, не в силах удержать улыбку.
– В таком случае вы швея от Бога! У вас несомненный талант! Право, вы большая мастерица, Марфа!
Конец ознакомительного фрагмента.