— Голуби шорника бродят по маленькой площади, я буду бросать в них камни, потому что хочу убить сизаря, — кто-то ответил ему.
Теодюль не ждал ответа, поскольку говорил сам с собой. И только сейчас обратил внимание, что шел вместе с парнишкой на толстых кривых ногах, который сидел на задней парте.
— Смотри-ка, я не знал, что ты рядом… Мне казалось, что я иду из школы с Жеромом Мейером, а оказалось с тобой, Ипполит Баэс.
— Разве ты не заметил, что Мейер спрятался в сточной канаве? — спросил юный Ипполит.
Теодюль криво усмехнулся, чтобы понравиться собеседнику. Он едва его знал, поскольку Ипполит считался плохим учеником, которого не любили школьные учителя, и дружить с ним считалось неприличным. Однако в этот день Теодюля влекло к нему.
Улицы опустели, но были наполнены желтым солнечным светом и жарой конца сезона; голуби разлетелись и с деловитым видом уселись на дальний конек. Ипполит выбросил камни, собранные для бросания в голубей. Мальчишки поравнялись с печальной и мрачной булочной.
— Смотри, Баэс, — оживился Теодюль, — на прилавке всего одна буханка хлеба…
Действительно, в плетеных корзинах лежали лишь унылые сухари. Единственная буханка серовато-глинистого хлеба лежала на мраморном прилавке, словно островок в безбрежье океана.
— Ипполит, — сказал малыш Нотте, — что-то во всем этом мне не нравится.
— Тебе никогда не решить задачку с курьерами, — ответил спутник.
Теодюль опустил голову. Ему казалось, что худшим несчастьем для него будет невозможность найти решение.
— Если разломать эту буханку, — продолжил Баэс, — мы увидим, что она полна живых существ. Булочник и его семья боятся их. Поэтому они спрятались в печи, вооружившись ножами.
— Сестры Беер отнесли им булочки с сосисками для поджаривания. Это очень вкусно, Ипполит. Если бы я мог спереть одну из них, я бы принес ее тебе…
— Не стоит трудов, булочная сгорит сегодня ночью, и все внутри изжарятся вместе с существами внутри буханки.
Теодюль не нашел возражений, хотя пожалел, что булочки с сосисками так и не будут поджарены.
— Ты все равно бы их не поел, — заметил Баэс.
И опять юный Нотте не нашел, что возразить.
Он не мог выразить, насколько в этот момент любая деталь, любой кусочек мысли, любая увиденная вещь были ему неприятны.
— Ипполит, — сказал он, — мои глаза плохо видят, ты говоришь так, словно терзаешь меня железной расческой. Было бы прекрасно, чтобы ветер не донес до меня запаха конюшен, иначе я стану вопить, а если мне на голову сядет муха, то ее шесть стальных лапок пронзят мне череп.
Ответ походил на непонятный гул.
— Ты сменил измерение, и твои чувства бунтуют.
— Ипполит, — взмолился он, — как происходит то, что я вижу старика Судана рядом с библиотечными полками, и он сражается с книгой!
— Отлично, отлично, — последовал ответ Баэса, — все это правда. Но между тем, чтобы просто видеть и видеть во времени, чем ты занят сейчас…
Теодюль ничего не понимал из его слов. Сильнейшая головная боль терзала череп. Присутствие спутника было ему отвратительно, хотя одновременно безлюдная улица наполняла его ужасом.
— Мы, наверное, уже давно ушли из школы, — сказал он.
Ипполит отрицательно покачал головой.
— Нет. Разве тени сместились?
И действительно, на маленькой площади тени ни от высокой и смешной пожарной вышки, ни от тележки булочника, обращавшей к небу молитвенно вскинутые оглобли, не изменились.
— А! Наконец кто-то! — воскликнул Теодюль.
Площадь, которую они неторопливо пересекали, называлась Большой Песчаной. Она была треугольной, и каждый угол был началом длинной и унылой улицы, похожей на водосточную трубу.
В глубине улицы Кедра двигался человеческая фигура.
Теодюль не узнал ее. Это была дама с длинным тусклым лицом и невыразительным взглядом. На ней было темное платье с мишурой, а серые волосы прикрывал тюлевый капот.
— Я ее не узнаю, — пробормотал он, — но она напоминает мне малышку Паулину Буллус, которая живет рядом с нами на улице Кораблей. Она очень тихая и ни с кем не играет.
Вдруг он глухо вскрикнул и вцепился в руку Баэса.
— Смотри… смотри! На ней уже не черное платье, а халат с цветами. И… она кричит! Я ее не слышу, но она кричит. Она падает… вокруг нее сплошная краснота.
— Ничего нет, — сказал Баэс.
Теодюль вздохнул.
— Действительно, ничего нет. Больше ничего нет.
— Все это находится где-то во времени, — сообщил Баэс, беззаботно махнув рукой. — Пошли, угощу тебя розовым лимонадом.
Теперь тени на площади сдвинулись; солнечные лучи высветили фасады. Оба школьника пробежали часть улицы Кедра.
— Выпьем ситро, — сказал Баэс. — Хотя оно розовое, но это ситро. Пошли.
Теодюль увидел странный маленький новенький домик с множеством кривоватых окон, словно увенчанный фитилем, беленький и, похоже, отделанный радужными изразцами.
— Красиво, — сказал он. — Я ни разу не видел его! Особняк барона Писакера вплотную прилегает к дому господина Минюса, а теперь между ними это милое здание. Эге!.. Мне кажется, дом барона короче на несколько окон.
Баэс пожал плечами и толкнул дверь, сверкающую, как огромный драгоценный камень, на которой светлыми буквами на серебристом фоне читалось: Таверна Альфа.
Они вошли в уголок металлического и странно освещенного рая, словно попав внутрь редкого кристалла.
Стены были сплошными витражами без четких рисунков, но за витражами плясали живые огоньки. Пол был застелен темными коврами, а вдоль стен тянулись диваны, накрытые ярко расцвеченными тканями.
Маленький идол с удивительно кривым взглядом отражался в помутневшем зеркале. Его чудовищный пупок в виде курильницы благовоний был вырезан из змейчатого камня. В курильнице еще краснел ароматный пепел.
Никто не появился.
Через матовые стекла можно было видеть, как наступает вечер. Зодиакальный свет за настенными витражами, словно от испуга, резко бросался в разные стороны, как насекомое, которое пытаются поймать. С верхних этажей доносился плеск текущей воды.
Внезапно из ниоткуда возникла женщина и замерла на фоне застывшего света витражей.
— Ее зовут Ромеона, — сказал Баэс.
И вдруг Теодюль не увидел ее. Сердце закололо. Что-то закрутилось перед его глазами, и он испытал настоящее недомогание.
— Мы вышли, — шепнул Баэс.
— Слава богу, — воскликнул Теодюль, — наконец кто-то, кого я знаю. Это — Жером Мейер!
Жером сидел на самой верхней ступеньке дома зерноторговца Грипеерда.
— Глупец, — прошипел Баэс, когда малыш Нотте хотел подойти к нему. — Тебя укусят. Не можешь отличить человека от обычной крысы?
Теодюль с невыразимой болью увидел, что принятое им за Жерома существо комически пожирало горсти круглых зерен, и с ужасом ощутил, как розоватая и жирная плеть хлещет по его ногам.
— Я же тебе говорил, что он спрятался в сточной канаве!
Наконец появился Хэм, как спасительная гавань. Сестры Беер ждали на пороге отцовской лавочки, а растрепанная голова капитана Судана свешивалась из окна второго этажа. Его рука, выступавшая за подоконник из синего камня, держала книгу грязно-красного цвета.
— Боже! — воскликнула мадемуазель Мари. — Малыш горит от лихорадки.
— Он болен, — подтвердил Ипполит Баэс. — Я с трудом довел его. Всю дорогу он бредил.
— Я ничего не понял в этой задачке, — простонал Теодюль.
— Противная школа, — огорчилась мадемуазель Софи.
— Тихо, тихо! — перебила их мадам Нотте. — Надо немедленно уложить его в постель.
Его уложили в спальне родителей — она показалась ему странной и качающейся.
— Мадемуазель Мари, — вздохнул Теодюль, — вы видите картину передо мной?
— Да, мой мальчик, это — святая Пульхерия, достойная избранница Господа… Она защитит тебя и вылечит.
— Нет, — простонал он, — ее зовут Буллус… Она называется Ромеона… Ее называют Жером Мейер, и он крыса из сточной канавы.
— Ужас! — заплакала мама Нотте. — Он бредит! Надо звать доктора.
Его на мгновение, всего на мгновение оставили одного.
Вдруг он услышал негромкие стуки от ударов в стену. Юный больной увидел, как полотно картины запузырилось под быстрыми щелчками.
Он хотел закричать, но ему было трудно обрести голос. Ему казалось, что его голос звучит вне спальни.
Затем по дому разлился серебряный звон. Град камней ударил по фасаду, разбивая окна, камни запрыгали по спальне. Шторы на окне раздулись. Пламя пожирало их с яростным ревом.
Так началась долгая болезнь Теодуля Нотте, собравшая у его постели лучших врачей города, но по выздоровлении ему уже не пришлось возвращаться в школу.
С этого дня началась его большая дружба с Ипполитом Баэсом, который отнес к бреду все несвязные воспоминания дня 8 октября.
— Ромеона… Таверна Альфа… Трансформация Жерома Байера… бредни, малыш!
— А картина со святой Пульхерией, каменный дождь и горящие шторы?
Мадемуазель Мари взяла ответственность на себя: она зажгла спиртовку, чтобы подогреть чай. А камнепад вызван был тем, что часть высокого фронтона фасада обрушилась из-за скрытой работы осенних дождей.
Все было жутким совпадением.
Все было забыто. Только Теодуль помнил все, но следует допустить, что это и было его ролью в жизни.
Итак, книга упала на паркет гостиной, хотя ничто не могло объяснить ее падения. Правда, в последние дни тяжелые грузовики с товарами из порта шли через Хэм, и все дома дрожали до самого основания, словно от грозных толчков землетрясения.
Господин Теодюль тут же узнал книгу по ее красному переплету, потускневшему от пыли и грязи. Он долго созерцал ее — пятно на голубом шерстяном ковре, — потом с колебанием поднял книгу.
Вначале его непонимание было полным. Он не знал, что подобные труды существуют. Это был тривиальный трактат Великого Альберта с последующим кратким изложением Премудростей царя Соломона и резюме работ некоего Сэмюэля Поджерса на тему каббалы, некромансии и черной магии, написанный в соответствии с гримуарами древних мэтров великой герметической науки.
Господин Нотте пролистал ее без особого интереса и положил бы на место, не привлеки его внимания вставные рукописные листочки.
Драгоценная бумага была тонкой выделки, а строки с миниатюрными буквами, выписанные красными чернилами, явно выдавали руку отличного каллиграфа.
После окончания чтения господин Теодюль почти не ощутил, что стал более ученым. Даже перечитав эти страницы, он почти не проявил интереса. В них упоминалось о темных, так называемых адских силах и выгоде, которую люди могли получить от этих опасных существ. В действительности это была критика древних методов, описанных в книге, которые следовало отбросить за неэффективность и даже смехотворность.
Люди, писал неведомый комментатор, не могут достичь измерения, где обитают падшие ангелы. Совершенно очевидно, что последним отнюдь не интересно покидать свое убежище ради ПРЯМОГО вмешательства в нашу жизнь. Слово «прямого» было написано заглавными буквами. Но следует допустить, что существует промежуточное измерение. Это измерение Ночного Властителя.
Приписка была сделана в конце страницы, и господин Теодюль, перевернув страницу, заметил, что продолжение, которое должно было занимать несколько страниц, отсутствовало.
Следующие страницы возвращались к предыдущей критике, а господин Нотте, которого поразило имя Ночного Властителя, желал получить более подробные объяснения. Он нашел лишь запутанные пометки. Несомненно, автор считал, что сообщил достаточно в потерянных страницах.
Очевидно, что Ночной Властитель опасается, что его обнаружат, и знание это для людей, отыскавших его, приведет к созданию защиты против него, а значит, и к ослаблению его могущества.
Господин Теодюль нарисовал себе понравившийся ему довольно простой образ: существо, если это было существо, являлось чем-то вроде прислужника Великих Сил Мрака, которого ради темных и преступных деяний отправили в мир людей. Не испытав особых потрясений, он вернул книгу на место. Его смутило лишь воспоминание о мимолетном видении красной книги среди беспорядочных снов, преследовавших его во время болезни. Он выждал некоторое время, а потом рассказал все Ипполиту Баэсу. Тот, в свою очередь, пролистал том и вернул его, заметив, что за шесть су он найдет множество таких же букинистических редкостей. А манускрипт едва просмотрел.
— Все это пустая трата времени, отнятая от игры в шашки, — заключил он.
В тот вечер они отведали по большому куску жареной индейки, и господин Теодюль отнес на счет несварения желудка последовавший ночной кошмар.
По правде сказать, кошмар начался не со сновидения, а с реального происшествия.
Господин Теодюль проводил друга и с синим ночником в руке стал подниматься наверх, чтобы лечь спать. Но когда он достиг площадки второго этажа, дверь гостиной капитана Судана открылась и Нотте ощутил резкий запах сигары. Немного ужаснувшись, он остановился. В любой другой вечер он сбежал бы вниз, прыгая через четыре ступени, и даже очутился бы на улице.
Но он выпил три порции отличного виски, купленного в порту у какого-то моряка.
Волшебный напиток зарядил необычной храбростью его трусоватую душу, и он смело вошел в темную комнату. Все вещи стояли на своих местах, и он снова втянул запах сигары. Ему показалось даже, что он ощущает еще один аромат, более нежный и стойкий, аромат цветов и фруктов.
Он покинул жилище капитана, проверив обе комнаты, и тщательно запер дверь, а потом поднялся в свою спальню.
Когда он улегся, его охватило легкое головокружение, но он превозмог недомогание и заснул.
Он проснулся и уселся в кровати, во рту ощущался вкус виски, горький и липкий, но мозг был светлым и незатуманенным.
Клавесин звучал очень тихо и четко в ночной тиши.
— Мадемуазель Софи, — сказал он сам себе.
И его сердце радостно забилось. Он ничуть не испугался. Он услышал, как хлопнула дверь, потом шаги, поднимающиеся по лестнице. Это был тяжелый и медленный шаг бесконечно усталого человека.
— Мадемуазель Мари! Да, да, я чувствую, что это она. Но как она устала, неся на себе все эти годы груз песка, засыпавшего ее. Этот песок с шуршанием падал на ее гроб.
Ночник едва светил, но освещал дверь, и господин Теодюль увидел, как она медленно распахнулась. В просвете появилась тень. Тонкий лунный луч светил через высокое окно заднего фасада. Кто-то шел по комнате, но Теодюль никого не видел, хотя было достаточно светло.
Вторая половина кровати скрипнула — кто-то тяжелый уселся на нее.
— Мадемуазель Мари, — повторил он сам себе. — Это не может быть никто другой.
Что-то тяжелое двигалось, и Теодюль протянул руку к месту, где прогибалось красное шелковое одеяло.
И вдруг все его существо замерло от ужаса.
Его руку схватили когти, и Теодюля потянуло к себе нечто отвратительное. На него набросились с невероятной яростью.
— Мадемуазель Мари, — взмолился он.
Нечто отступило на край кровати, где в одеяле и подушках образовался невероятный колодец. Теодюль ясно различил две громадных руки, упирающихся в невероятное ложащееся тело. Он ничего не услышал, но ощутил чудовищное дыхание рядом с собой.
Внизу вновь заиграл клавесин, песня возобновилась чередой чудовищно пронзительных звуков, потом внезапно затихла.
— Мадемуазель Мари… — начал он.
Он не смог продолжить, нечто бросилось на него и вжало в подушки. Он вступил в борьбу с неведомой сущностью, напавшей на него, и, собрав последние силы, вытолкнул ее из кровати. Он не услышал никакого удара, но возникло ощущение, что сумрачный враг потерпел поражение. Сущность была бесформенной и совершенно черной, но он прекрасно знал, что в этом сумрачном вихре находилась мадемуазель Мари, испытывавшая невероятные страдания. Сущность, однако, собралась с силами, и это он тоже почувствовал. Он знал также, что на этот раз он будет позорно повержен в борьбе, завершение которой станет для него хуже смерти. Внезапно он услышал странный звук, прекрасный и чудовищный одновременно, в комнате возникла новая сущность, невероятно страшная.