— Зачем… зачем?
Тьюрнип без всякого приказа залез на грот-мачту. Я машинально следил за ним, пока он не залез на верхний рей, потом паруса скрыли его от меня. Вдруг мы услышали его дикий крик:
— Скорее! Лезьте, на мачте кто-то есть!
Послышался шум отчаянной борьбы на высоте, вопль агонизирующего человека, и в то же мгновение, как и тогда, когда мы видели падение пиратов Враса со скалы, тело быстро закувыркалось в воздухе и упало далеко в море.
— Проклятие! — взревел Джеллевин и полез на мачту. За ним бросился Фрайар Такк.
Мы со Стевенсом бросились к единственной йоле. Мощные руки фламандца быстро спустили ее на воду, но мы застыли от удивления и ужаса. Что-то серое, блестящее и непонятное, вроде червя, обняло йолу, порвало цепи. Неведомая сила накренила шхуну на правый борт, пенистая волна обрушилась на палубу и ринулась в открытый люк парусного трюма. Маленькое спасательное средство поглотила бездна. С мачты спустились Джеллевин и Фрайар Такк. Они никого не видели. Джеллевин схватил тряпку и лихорадочно вытер руки. Паруса и такелаж были вымазаны свежей кровью. Надломленным голосом я прочитал несколько поминальных молитв, мешая святые слова с проклятиями в адрес океана и его тайны.
Мы вышли на палубу в очень поздний час. Мы с Джеллевином решили провести вместе всю ночь у руля. Думаю, что в какой-то момент я расплакался, а мой компаньон дружески похлопал меня по плечу. Постепенно я успокоился и закурил трубку. Говорить нам было не о чем. Джеллевин, похоже, задремал, стоя у руля. А я стоял, устремив взгляд в темноту. И вдруг застыл, потрясенный невероятной сценой. Я наклонился над леером правого борта и резко выпрямился, приглушенно вскрикнув.
— Джеллевин, вы видели или у меня видения?
— Нет, сэр, — ответил он, — вы действительно видели, но ради Иисуса Христа ничего не говорите другим. Их головы и так на грани сумасшествия.
Мне пришлось пересилить себя, чтобы вновь подойти к борту. Джеллевин встал рядом. Глубины моря буквально пылали: загорелось обширное кровавое пятно, сместившееся под шхуну. Свет скользил под килем и подсвечивал снизу паруса и такелаж. Нам казалось, что мы плывем на корабле из спектакля какого-то театра на Друри-Лейн, невидимая рампа которого состояла из бегущих бенгальских огней.
— Фосфоресценция? — неуверенно произнес я.
— Лучше смотрите, — выдохнул Джеллевин.
Вода стала прозрачной, как стеклянный шар. Мы увидели в бездне моря массивные формы невероятных размеров: замки с гигантскими башнями, чудовищные купола, прямые улицы с поражающими разум зданиями. Нам казалось, что мы пролетаем на фантастической высоте над городом с кипучей жизнью.
— Там что-то движется, — тоскливо прошептал я.
— Да, — прошелестел ответ моего компаньона.
Внизу шевелилась аморфная толпа, существа неопределенной формы, занятые непонятной работой, лихорадочной и адской.
— Назад! — внезапно завопил Джеллевин и отдернул меня от леера, схватив за пояс.
Из бездны с невероятной скоростью поднялось одно из этих существ и за какую-то секунду спрятало подводный город своей гигантской тенью. Нас внезапно словно погрузили в чернильное облако. Киль с силой ударился обо что-то. В багровом свете мы увидели три длиннющих щупальца, каждое высотой в три мачты. Они яростно бились в воздухе, а невероятное лицо с горящими янтарным огнем глазами поднялось над правым бортом и смерило нас ужасающим взглядом. Все это длилось не более пары секунд. Внезапная волна ударила нас в борт.
— Руль влево! — закричал Джеллевин.
Мы едва успели: топенанты разлетелись в куски, гик просвистел в воздухе, словно острый топор, грот-мачта затрещала и едва не сложилась пополам. Шкоты лопнули, зазвенев, как струны арфы. Ужасающее видение заколебалось. Вспененная вода вокруг нас ревела. По левому борту с подветренной стороны несся свет, похожий на горящее кружево на верхушках разъяренных волн, потом свечение исчезло.
— Бедный Уолкер, бедный Тьюрнип, — всхлипнув, прошептал Джеллевин.
В каюте прозвучал звонок. Начиналась полуночная вахта.
Утро прошло без происшествий. Небо было закрыто тяжелым, неподвижным охряным грязным облаком. Было довольно холодно.
Ближе к полудню мне показалось, что я вижу из-за стены тумана светлое пятно, которое можно было принять за солнце. Я решил провести замер местонахождения судна, хотя, по мнению Джеллевина, это было бесполезным занятием. На море было сильное волнение. Я пытался удержать горизонт, но каждый раз в поле моего зрения попадали высокие волны, а горизонт подпрыгивал к небу. Однако мне удалось завершить операцию. Я искал в зеркале секстанта отражение светлого пятна, когда увидел впереди колыхание на большой высоте какой-то бандерильи молочного оттенка. Из перламутровой глубины льда ко мне рванулось нечто неопределенное. Секстант вылетел у меня из рук, я получил сильнейший удар по голове, потом услышал крик и шум борьбы, новые крики…
Я не могу сказать, что потерял сознание. Я лежал рядом с рубкой. В моих ушах звенели бесконечные колокола. Мне даже показалось, что я слышу низкий бас Биг-Бена, несущейся над Темзой. К этому приятному звону примешивались далекие раздражающие шумы. Я приложил немало усилий, чтобы встать, когда почувствовал, как меня схватили и подняли. Я завопил и принялся отбиваться изо всех сил.
— Слава богу! — воскликнул Джеллевин. — Он не умер.
Я попытался приподнять одно веко, которое весило, словно свинцовая пластина. Показалось желтое небо, испещренное косыми линиями. Потом я увидел Джеллевина, который шатался, как будто выпил сверх меры.
— Господи помилуй, что с нами происходит? — плаксивым голосом спросил я, поскольку по лицу моряка ручьем текли слезы.
Он без слов потащил меня в каюту. На одной из коек лежала неподвижная масса. Все воспоминания разом вернулись. Я схватился рукой за сердце. Я узнал внезапно распухшую голову Стевенса. Джеллевин напоил меня.
— Это конец! — расслышал я его слова.
— Конец, конец, — я, как глупый попугай, повторял его слова, пытаясь осмыслить происходящее.
Он наложил холодный компресс на лицо матроса.
— А где Фрайар Такк? — спросил я.
Джеллевин разрыдался:
— Как… остальные… мы его не увидим… больше никогда.
И со слезами изложил то немногое, чему был свидетелем.
Все произошло с невероятной быстротой, как все последовательные драмы нашего нынешнего существования. Он был занят в трюме смазкой двигателя, когда услышал отчаянные призывы с палубы.
Выбежав наверх, он увидел Стевенса, яростно сражавшегося с окружавшим его подобием серебряного шара, потом моряк упал и застыл в неподвижности. Рукавицы и парусные иглы Фрайара Такка были разбросаны вокруг грот-мачты. Его самого нигде не было. Шкот правого борта сочился свежей кровью. Я без сознания лежал у рубки. Ничего больше он не знал.
— Когда Стевенс придет в себя, он, быть может, расскажет больше, — с трудом выговорил я.
— Придет в себя! — с горечью ответил Джеллевин. — Его тело превратилось в мешок с костями, смесь переломанных костей и разорванных в клочья органов. Этого гиганта, который пока еще дышит, можно считать мертвым, мертвым, как и остальных.
Мы позволили Майнцскому Псалтырю плыть по своей воле. На судне остался всего один разодранный парус. Судно, скорее, дрейфовало, а не плыло.
— Похоже, все доказывает, что основная опасность поджидает на палубе, — как бы про себя сказал Джеллевин.
Мы сидели, запершись, в моей каюте. Стевенс хрипло дышал, нам было тяжело его слышать. И надо было то и дело вытирать с его губ кровавую пену, вытекавшую изо рта.
— Я не засну, — сказал я.
— Я тоже, — ответил Джеллевин.
Мы закрыли и закрепили винтами крышки иллюминаторов, хотя задыхались от духоты. Судно слегка покачивало. Внезапно, около двух часов ночи, неожиданное отупение смешало все мои мысли. Мною овладела полудрема, насыщенная кошмарами. Я рывком проснулся.
Джеллевин бодрствовал. Его глаза с ужасом смотрели в сверкающее дерево потолка.
— По палубе ходят, — тихим голосом произнес он.
Я схватил мушкет.
— К чему? Сохраним спокойствие. Ого! Они не смущаются.
Палуба гремела от быстрых шагов. Словно там бегала целая толпа занятых людей.
— Я в этом не сомневался, — добавил Джеллевин. И скривился в улыбке. — Мы превратились в рантье. За нас кто-то работает.
Шумы стали внятнее. Скрипел руль. Кто-то производил маневр, ставя судно под ветер.
— Поднимают паруса!
— Дьявол!
Псалтирь с силой покачнулся, потом накренился на левый борт.
— Пошли левым галсом под этим ветром, — одобрительно сказал Джеллевин. — Эти чудовища и кровожадные гады превосходные моряки. Лучший яхтсмен Англии на прошлогодней регате не осмелился бы таким образом стать под ветер, — и добавил: — И что все это доказывает?
Я бессильно махнул рукой. Я уже ничего не понимал.
— Нас везут к определенному месту. Они желают, чтобы мы куда-то прибыли.
Я задумался и сказал:
— А если это не демоны, не призраки, а такие же люди, как мы.
— Ого! Слишком сильно сказано…
— Я плохо выразился, материальные существа, располагающие сверхъестественными силами.
— В этом, — ответил Джеллевин, — я никогда не сомневался.
В пять часов утра был совершен новый маневр, и шхуна начала сильно раскачиваться. Джеллевин освободил один иллюминатор. Сквозь плотные облака просачивался грязный свет. Мы решились осторожно выйти на палубу. Она была чистой и пустой. Судно шло строго по курсу.
Прошло два спокойных дня. Ночные маневры не возобновлялись, но Джеллевин сказал, что нас несет очень быстрое течение куда-то на северо-запад.
Стевенс еще дышал, но дыхание его становилось все слабее. Джеллевин, порывшись в багаже, извлек походную аптечку и время от времени делал уколы умирающему моряку. Мы почти не разговаривали. Полагаю, что мы даже не думали. Я глушил себя спиртным, выпивая виски целыми пинтами. Однажды, в пьяном бреду, когда обещал разнести морду школьного учителя на мелкие куски, я заговорил о книгах, которые тот взял на борт.
Джеллевин вскочил и стал трясти меня.
— Э! Поосторожнее, я ведь капитан!
— К дьяволу капитанов такого толка! — выругался он. — Что вы сказали?.. Книги?..
— Да. В его каюте. Целый чемодан. Я их видел, они все на латыни. А я жаргона аптекарей не знаю.
— Зато я знаю. Почему никогда об этом не говорил?
— Эка важность? — спросил я заплетающимся языком. — А потом я капитан. Вы должны меня… уважать!
— Паршивый пьянчуга! — гневно рявкнул он, отправляясь в каюту школьного учителя.
Я услышал, как он заперся в ней. Неподвижный и жалкий Стевенс, еще более молчаливый, чем всегда, был моим безмолвным собеседником долгие часы, пока я продолжал напиваться.
— Я… капитан… — икал я, — я пожалуюсь… морским властям… Он… обозвал меня… паршивым пьянчугой… Я хозяин после Бога на борту… Не так ли, Стевенс? Ты — свидетель… Он оскорбил меня. Я посажу его в кандалы…
Потом я заснул.
Когда Джеллевин пришел перекусить галетами и консервами, его щеки горели, а глаза сверкали.
— Мистер Баллистер, — спросил он, — школьный учитель никогда не говорил вам о хрустальном предмете или шкатулке?
— Я не был поверенным его тайн, — проворчал я, припоминая его непочтительность.
— Эх! — прорычал он. — Если бы я знал об этих книгах до всех этих историй!
— Вы что-нибудь нашли? — спросил я.
— Свет… Я ищу, след открывается. Вероятно, это бессмысленно, но, во всяком случае, невероятно. Вам ясно — невероятно!
Он был до предела возбужден. Больше ничего я из него не вытянул. Он снова закрылся в каюте школьного учителя, и я оставил его в покое. Я вновь увидел его только к вечеру и всего на несколько минут. Он прибежал за керосиновой лампой и исчез, не сказав ни слова.
Я проспал до утра и проснулся очень поздно. Встав, я сразу направился в каюту школьного учителя. Джеллевина там не было. Меня охватило болезненное беспокойство. Я позвал его. И не получил ответа. Я обошел все судно, забыв об осторожности, выбежал на палубу, выкрикивая его имя. И тогда я бросился на пол своей каюты, плача и обращаясь к Небесам. Я был один на борту проклятой шхуны, один вместе с умирающим Стевенсом.
Один, до ужаса один.
Только в полдень я забрался в каюту школьного учителя. И тут же мои глаза упали на листок бумаги, пришпиленный к перегородке. Это была записка, написанная рукой Джеллевина.
Мистер Баллистер, я собираюсь залезть на самую верхушку грот-мачты. Я должен кое-что увидеть.
Быть может, я никогда не вернусь. В таком случае, простите меня за то, что я оставляю Вас в одиночестве, если умру. Стевенс не считается. Он практически мертвый человек, вам это известно.
Но поспешите сделать то, о чем я Вас попрошу.
Немедленно сожгите все книги. Сделайте это на корме вдалеке от грот-мачты и не приближайтесь к бортовому ограждению судна. Думаю, Вам могут помешать сделать это. Все заставляет меня думать о такой возможности.
Но сожгите их, сожгите быстрее, даже с риском поджечь Псалтирь. Спасет ли это Вас? Даже не осмеливаюсь надеяться. Быть может, Провидение даст Вам шанс? Пусть Бог сжалится над Вами, мистер Баллистер, как и над нами всеми.
Герцог де…
Так кончалась записка Джеллевина. Дальше следовало имя, которое мы здесь не откроем, чтобы не погружать в печаль большую и благородную царствующую семью. Джеллевин нес на себе груз тяжких грехов. Но он искупил их все своей смертью.
Вернувшись в свою каюту и потрясенный прощальной запиской, я проклинал свое опьянение, которое, вероятно, помешало моему мужественному другу разбудить меня. Я вдруг понял, что не слышу дыхания Стевенса. Я склонился над его перекошенным лицом. Ушел и он.
Я взял в маленьком машинном отделении два бидона бензина, потом, движимый неведомо каким чувством предвосхищения, завел двигатель и вывел его на полную мощность. На палубе, рядом с рулем, я сложил все книги и облил их бензином. Вспыхнуло высокое бледное пламя. И в то же мгновение с моря донесся крик. Я услышал, как меня звали по имени. Я, в свою очередь, закричал от удивления и ужаса. За судном, в двадцати брассах от кормы, плыл школьный учитель.
Пламя трещало, книги быстро превращались в пепел. Адский пловец слал проклятия и мольбы:
— Баллистер! Я сделаю тебя богачом, ты будешь богаче всех людей вместе на земле. Я тебя изничтожу, глупец, предам самым изощренным пыткам, которых никто не знает на этой проклятой планете. Я сделаю тебя королем, Баллистер, подарю тебе удивительное королевство! Падаль, ад покажется тебе раем по сравнению с тем, что я устрою тебе!
Он отчаянно рвался вперед и постепенно нагонял судно, которое шло на всех парах. Внезапно шхуна содрогнулась от мощных ударов, послышался глухой шум. Я видел, как волны несутся ко мне. Они тянули судно на дно.
— Баллистер! Послушай! — кричал школьный учитель.
Он быстро приближался. Его лицо было до ужаса невозмутимым, но глаза горели невыносимым огнем.
Внезапно посреди раскаленного пепла я увидел пергамент, который скукоживался, как кожа, из-под которой блеснул какой-то предмет. Я вспомнил слова Джеллевина. Книга с тайником скрывала пресловутую хрустальную шкатулку, о которой он говорил.
— Хрустальная шкатулка! — вскричал я.
Школьный учитель расслышал мои слова. Он издал бешеный вопль. Я увидел невероятное зрелище: он встал на гребень волны и вытянул вперед руки, похожие на огромные хищные когти.
— Это наука! Величайшая наука, которую ты уничтожаешь, проклятый! — завопил он.
Со всех сторон горизонта ко мне неслись тирольские песни. Первые волны обрушились на палубу. Я прыгнул в центр пламени и ударом пятки раздавил хрустальную шкатулку. И ощутил какое-то ужасное падение, к горлу подступила неудержимая тошнота. Вода, небеса завертелись в невероятно хаотической карусели, воздух взорвал жуткий вопль. Я падал в какую-то бездонную тьму…