Конвойный взглянул мельком и кивнул головой.
– Я скоро приду, – сказал Артем. – Держись тут, не раскисай.
Игнатьев вдруг воскликнул:
– Артем Валерьевич, вы же к Лизе пойдете, вы передайте ей…
– Все, достаточно, поговорите в следующий раз. Допрос окончен! – строго сказал представитель власти.
– Не волнуйся! Я все тебе потом расскажу! – сказал адвокат и вышел.
Глава 3
К выходу из СИЗО ползла пестрая гусеница людей в четыре лестничных пролета длиной. Юристы из разных лагерей – адвокаты и следователи – стояли, послушно держась правой стороны: кто разговаривая друг с другом, кто просто молча разглядывая проходящих по лестнице сотрудников в камуфлированной серой форме. Следователям в СИЗО традиционно отдавали предпочтение, они имели право проходить в тюрьму с мобильными телефонами. Поэтому как раз эту категорию посетителей можно было отличить по наличию смартфонов в руках, игрой с которыми они коротали время ожидания. Гусеница-очередь на выход из «Матросской тишины» перед обедом занимает почти всю лестницу. Ее сестра-близнец скучает снаружи, чтобы попасть внутрь. Эти ползучие недонасекомые рождаются из-за особенностей пропускного режима: проходить можно только по три человека. Причем эти три человека могут быть только из одной части очереди: либо из выходящих, либо из входящих. Тройка с улицы попадает сначала в «предбанник», за ними закрывается внешняя дверь. Потом гремит своей тяжестью внутренняя. Электрозамок, пытливые глаза сотрудника, дежурные вопросы о запрещенных предметах, карточка в обмен на мобильник, решетка, снова электрозамок, шуршание металлодетектора по телу, опять электрозамок, еще одна дверь с глазком отворяется, и вот она наконец – лестница. В открывшийся проем быстро проникает уставшее трио желающих выйти. Простая человеческая радость – оказаться в голове гусеницы-очереди, чтоб стальные челюсти двери отсекли ее, выплевывая очередную порцию посетителей на свободу.
Как-то случился побег заключенного из СИЗО – арестант поменялся с адвокатом местами. Защитник пришел на беседу с подзащитным, переодел его в комнате для допросов в свой костюм, и тот спокойно вышел через несколько постов охраны.
Каховский стоял в очереди на выход и лениво шевелил мыслями, отвечая на вопрос, неизменно возникавший именно в этот момент: как арестант мог совершить побег, если пришлось стоять в такой же очереди? Следующий вопрос был об адвокате, который подменил арестанта: как он включал дурака после такого фокуса? Хотя, скорее всего, не был он никаким адвокатом, пришел некто с поддельным документом и потом только рот раскрывал, мол, знать ничего не знаю, мне сказали: это программа «Розыгрыш», дали пять тыщ рублей за участие.
Наконец Артем получил у дежурного свое оружие – телефон – и включил его, не дожидаясь выхода на улицу. Как понятно, за время вынужденного простоя на экране скучилось приличное количество непринятых звонков, СМС-сообщений и прочей информации, без которой в последнее время Каховский не мог обходиться.
Вообще, общение с миром через карманный офис превратилось для него в какую-то маниакальную страсть. Конечно, Артем оправдывал вечное созерцание светящегося экрана своей занятостью и масштабностью задач, которые он вынужден решать в интересах своих клиентов, да и всего человечества (чего уж тут мелочиться), но на самом деле он понимал, что это уже наверняка зависимость. Листание ленты соцсетей, дискуссия с каким-нибудь «троллем», беспредметное умничанье в чужих хрониках – все это не было связано с работой, а больше было похоже на курение: достал пачку, вынул сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся. Но Артем не курил, потому и подменял тактильные ощущения одной вредной привычки ощущениями другой. Он мало говорил по телефону, и не потому, что излучение мобильников влияло на мозг, как волны микроволновой печи на разогреваемую курицу, а потому что просто не любил именно такой способ коммуникации. Артему нравилось одновременное общение с разными людьми, в то время как телефонный разговор мог быть посвящен лишь одной персоне. Артема раздражали люди, даже довольно близкие, для которых нужно было обязательно «слышать голос» и говорить.
«Неужели нельзя написать: “Встречаемся в 4. Ваниль, Ок?” – злился Артем. – Почему надо обязательно отвлечься, взять телефон, набрать номер, приложить к уху, дождаться ответа, поздороваться, спросить “Как дела?” Зачем засорять эфир звуками типа “Ну что, встречаемся сегодня, как договаривались вчера? Где? В «Ванили»? Ну ладно, давай в «Ванили». Давай в 4. Ок! Если что, я наберу, мало ли, вдруг припозднюсь. И ты набери, если что, мало ли… Пока”? Вот зачем тратить столько времени на пустой разговор, когда 4 слова в СМС, написанные за 4 секунды, вполне могут его заменить?»
Вот и в этот раз, плюхнувшись на заднее сиденье своего авто, он письменно ответил на важные сообщения по работе и автоматически открыл «Фейсбук». Увидел в ленте новостей заголовок «Мантра или молитва, что круче?», заинтересовался, поскреб пальцами по экрану, увеличивая текст. Тот сопровождался фотографией буддийского монаха и православного священника, под снимком расположился целый патронташ комментариев, в которых виртуальные друзья упражнялись в эпистолярном жанре, делясь своими знаниями в области религии, колдовства, употребления ругательств и просто ссылками на какие-то внешние источники информации.
Артем бегло просмотрел комментарии; его внимание привлек один – на редкость большой:
«Мантра и молитва – это одно и то же. Важно, кто применяет и где. Это ведь орудие осуществления психического акта, а не набор звуков. Поэтому важно, от кого ты получил этот заряд, умеешь ли его сохранить и можешь ли ты быть источником его передачи. Равно как с книгой, абсолютный балбес может прочесть труд профессора и не сделает никаких открытий, профессор может прочесть труд балбеса и вряд ли станет академиком, но если профессор силой своего слова внушит его значение балбесу, то балбес может переродиться. Как и профессор, слушая балбеса, сможет понять ту мысль, которую тот хочет донести до него, хотя балбес даже слов подобрать не умеет».
«Еще один любитель поболтать и послушать? – подумал Артем. – Хотя… он отчасти прав, устное восприятие гораздо сильнее письменного. Толпа не сходила с ума от прочтения статей Гитлера, власть над ней имела его речь».
Артем, неплохо знавший военную историю XX века, помнил, что присутствующие во время выступлений лидера нацистов иностранцы, даже прекрасно знавшие немецкий, не проникались тем чувством, которое превращало обычных немецких бюргеров в фанатов. Гитлер умел говорить так, что целая нация сошла с ума за считаные месяцы. Конечно, он говорил то, что они хотели услышать, но таких говорунов в то время хватало. «Волшебная сила слова… – мысленно растягивая слова, подумал Артем. – Слово… Слово – набор звуков, маленькая мантра, как ни крути… Одно слово может сказать многое, в зависимости от интонации…»
Артем улыбнулся и, обращаясь к своему водителю, серьезному тяжеловесу, выполнявшему одновременно функции телохранителя и свободных ушей, спросил:
– Жень, ты смотрел фильм «Красный монарх»?
Евгений нахмурил на шефа лоб через зеркало заднего вида в недоумении или силясь припомнить.
– Ну, помнишь, в 90-е на видео ходил такой фильм? – попытался разгладить Артем наморщенный лоб Жени. – Там американцы высмеивали Сталина и Мао Цзедуна во время их вымышленной встречи. Мао на любой вопрос отвечал одним и тем же словом «цяо», а его переводчик переводил на русский длинные предложения, в зависимости от протяжности звука – «ця-я-я-я-о-о-о-о» «Товарищ Мао сказал: “Когда Солнце и Луна встречаются на небосводе…”, да так долго переводил, что Сталин начинал зевать.
Морщины в зеркале стали глубже.
– Ай, ладно, не важно, – Артем глянул в боковое окно и задумался. – In principio erat Verbum et Verbum eratapud Deum et Deus erat Verbum, – вспомнил Каховский. – В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Первая строка Евангелия от Иоанна… Если разобраться, то… Как там в Гражданском кодексе сказано? «При толковании договора суд принимает во внимание буквально значение содержащихся в нем слов и выражений». Буквально… Итак, если буквально принять во внимание значение первой строки Евангелия, то что выходит? «В начале было Слово». В начале… Видимо, в самом начале, когда еще ничего не было? То есть ни света, ни тьмы, ни еще чего.
Он вдруг вспомнил, как в юности спорил с одним отъявленным атеистом по поводу правдивости священных книг. Атеист говорил, что книги эти написаны были во времена, когда народ был темен, и служили лишь для того, чтобы подчинять себе людей. Артем тогда не возражал особо, соглашаясь, но все-таки один козырный аргумент у него был.
Он говорил с победным тоном:
– И все-таки, если хоть одно слово правды о сотворении мира есть в Библии или Евангелии, то однозначно это слово было сказано ближе к самому моменту сотворения мира, чем в то время, в котором мы сейчас произносим слова, а значит, то слово вернее нашего.
Артем нажал на кнопку открытия интернет-браузера на своем смартфоне и быстро нашел текст Евангелия от Иоанна.
«3 Все сущее Бог создал Словом, и без Него, и вне Его, ничто из сущего не существует».
Адвокат продолжил размышления:
«Что такое слово, говоря современным языком… Единица языка. То есть первичная информация. Информация… Значит, «в начале всего» была информация, некий байт информации, который и был тем, что создало все! Нолик… Или единичка… Двоичный код, которым пишется любая компьютерная программа. Любое, самое детально прорисованное существо в компьютерной игре о цивилизации – это набор единичек и ноликов. И облака, и небо, и горы – все это – нолик, нолик, единичка, нолик… Информация. Я – программист, например. Я пишу программы, компьютерные игры. Нолики и единички, из них получаются компьютерные люди. Я знаю, что они, эти люди – набор ноликов и единичек «по моему образу и подобию». Но они этого не знают. Они знают, что их кто-то создал – я могу им подсказать, что это был я «по своему образу и подобию», они могут верить в это или нет, но все равно в начале их жизни был не я, а нолик-нолик-единичка-нолик, то есть Слово.
– И Слово было у меня, и я был Словом! – с довольным выражением лица вслух произнес адвокат.
Машина подъехала к офису и остановилась.
Глава 4
– Слово, слово, слово… – повторял Каховский, поднимаясь по лестнице особняка в центре Москвы, где на втором этаже находился его офис. После посещения изолятора с его специфическим духом ноздри приятно щекотали ароматы пролетавших мимо женских духов, державших невидимыми нитями своих хозяек, и терпкий запах кофе, рвущийся на свободу из-за каждой двери.
Рыженькая бойкая секретарша, по должности помощник адвоката, Валя, увидев шефа, улыбнулась и сказала:
– А вас ожидают в переговорной. Здравствуйте, Артем Валерьевич.
– Кто? – спросил Каховский, пытаясь вспомнить, кому он назначил встречу в это время.
– Виктор Михайлович, профессор ваш. Полчаса ждет уже, – отрапортовала Валя.
– Спасибо, Тина, – улыбнулся Артем, учитывая, что Вале нравится, когда ее называют Тина.
Несмотря на то что все в офисе коллегии адвокатов знали об этой симпатии Валентины ко второй части ее имени, все-таки настойчиво звали ее Валя. Никто не делал этого со зла, просто почему-то так было принято в коллективе. Возможно, потому, что сам Артем Валерьевич, когда сердился на Тину за какой-нибудь промах на работе, называл ее Валя, причем делал это с акцентом именно на имя, вставляя его как можно чаще в свои воспитательные инвективы:
– Ты, Валя, просто невнимательна, понимаешь? Не в том смысле, что невнимательна вообще, Валя… А в том, что в данном конкретном случае ты проявила особую невнимательность, то есть отсутствие внимания к важной детали, а нам, Валя, адвокатам, платят за внимательное отношение к деталям. А раз ты, Валя, помощник адвоката, ибо именно так называется твоя должность, а не секретарша какая-нибудь, то внимание к деталям – это твоя прямая обязанность, понимаешь, Валя?
Каховский говорил это с каким-то спокойствием, вроде как нехотя, отчего Тина очень страдала из-за угрызений совести и иногда удалялась после таких высказываний в ее, Валин, адрес, всплакнуть на офисную кухню.
Сегодня она была Тиной, о приходе профессора В. М. Красевича забыла не она, а адвокат, поэтому Тина с особым удовольствием протянула:
– Виктор Михайлович выпил уже чаю, дважды. Может, вам тоже чай? Или кофе?
– Давай чай. Зеленый. И пригласи ко мне в кабинет профессора, не хочу я в переговорной.
Каховский любил свой кабинет, он крайне редко проводил встречи в переговорной комнате, разве что когда народу было много или документы требовали разложения на огромном столе. Тем более общаться со своим бывшим университетским преподавателем и научным руководителем при подготовке диссертации, он считал, в комнате для переговоров было бы не по-семейному.
Виктор Михайлович был заслуженным деятелем науки, известным ученым-криминологом с мировым (насколько можно было считать российскую юридическую науку частью мировой) именем. Он вошел в кабинет своего ученика, дребезжа чашкой недопитого чая о блюдце, неся их из переговорной, несмотря на настойчивые просьбы Тины сделать это за него.
– Здравствуйте, Артем Валерьевич, – профессор пожал Каховскому руку, ставя чайный прибор на приставной столик у рабочего стола адвоката. Из правой руки профессора произрастал подержанный традиционный преподавательский портфель, который он перед рукопожатием определил себе под ноги.
– Рад вас видеть, Виктор Михайлович, – приветствовал Каховский своего учителя. – Я, наверное, забыл, извините, не записал в своем ежедневнике время нашей встречи, еду себе такой, весь в мыслях из СИЗО, да и не помню, что вы меня тут ждете. А Валя…
Адвокат взглянул на стоящую в дверях помощницу-секретаря.
– Валя забыла мне прислать СМС или позвонить, чтобы сообщить, что вы ждете.
Бывшая минуту назад Тиной, Валя надула губы и вышла в сторону кухни поплакать над завариванием чая.
– Ну, не ругайте Рыжика, Артем Валерьевич, это я ее заговорил. Она меня развлекала, а я умничал. Люблю я это занятие, знаете ли…
Профессор снял очки, достал из оттянутого бокового кармана пиджака платок и долго протирал стекла, периодически всматриваясь в их чистоту, как в прицел снайперской виновки, сощурив один глаз.
– Тем более что мы не договаривались с вами. Я просто был рядом, читал лекцию для студентов тут в одном вузе, халтурка, знаете ли… Правда, сейчас уж и не знаю, халтурка или пахота. Раньше придешь к ним, бывало, лекцию читать с какой-нибудь темой отвлеченного названия, анекдотик расскажешь, случай какой из практики, ну так, отдохнешь душой. Им-то до лампочки эти лекции, они ж внепрограммные… Так, приманка для студентов, мол, светило ученое к вам, вуз-то коммерческий… А сегодня прихожу, мне говорят, лекция в большом зале. Я и напрягся… Думаю, чего там в большом зале делать с этой группой. Обычно там человек двадцать, ну от силы тридцать… Захожу… батюшки! Там человек двести, и на видео снимают две камеры по углам. Анекдотами не отделался, в общем, – закончил рассказ Красевич, водрузив очки на положенное им на носу место.
– То есть вы пришли просто чаю с печеньем выпить и с Рыжиком поболтать, – засмеялся Каховский.
– Точно так-с, – прибавив колоритное «с», улыбнулся в ответ профессор.
– Ну, раз уж пришли, может, поделитесь со мной своими мыслями вот на какую тему, – Каховский пересказал свои недавние умозаключения по поводу силы слова, мантры и происхождения человечества.
– Я что думаю, – продолжил Артем, – ведь если основа всего – Слово, следовательно, среди обилия слов должно быть ключевое слово? Ну, как бы ввод всего потока информации? Ну, как программист, написав эти нолики и единички, он же нажимает на кнопку… Или даже нет, скорее, компьютерные герои в игре, они ведь ничего делать не будут, пока не будет произнесено ключевое слово или подан знак, чтобы программа начала включать уровень развития игры. Ходишь, допустим, по лабиринту, на кирпичики жмешь, как в игре-бродилке. Найдешь нужный, выйдешь. Или вот фильм был американский… как он… С Джадом Лоу. «Экзистенция»! Там был момент, когда Джад попал в компьютерную реальность, разговаривал с героями игры, и один из них завис, не реагировал на фразы, потому что Лоу, точнее его герой, никак не мог понять, что говорить. А когда понял, его собеседник все равно продолжал тупить. Оказывается, надо было обратиться к нему по имени, чтоб он понял, что обращаются именно к нему.