– Так… Интересно, конечно, но я-то чем могу быть вам полезен! Я не философ и не теолог, у меня другая сфера: криминология, уголовный процесс, – профессор с недоумением глядел на ученика.
– Тут вот какая штука, Виктор Михайлович, – Каховский пытался подобрать слова для описания пока еще не окрепшей мысли. – Вы не сторонник суда присяжных, насколько я помню.
– Это верно, – с какой-то особой гордостью прозвучал ответ Красевича.
– Да. Я помню… Но я вот, знаете ли, считаю суд присяжных спасательным кругом для нашей судебной системы.
Профессор кивнул головой в знак уважения к противоположному мнению и слегка пожал плечами. Каховский понял: пока придется поговорить о том, о чем уже спорили с профессором не раз. Тем не менее он был рад такой возможности, так как мысль еще не окрепла и адвокат надеялся в процессе дискуссии ее сформулировать яснее.
– Да, я против суда присяжных, – делая глоток остывающего чая, произнес Красевич, делая длинное ударение на звук [o] в слове «про-о-о-о-тив». – И вы прекрасно знаете почему! Просто вы, Артем, – адвокат, и вам проще с судом присяжных. Простых людей легче запутать!
– Но в суде две стороны, Виктор Михайлович! Там же и прокурор есть! Получается, ему тоже легче запутать простых людей? – парировал адвокат.
– Да, прокуроры… Ну, вы же знаете… Немного среди них великих ораторов, – поежился Красевич. Он не любил обсуждения прокурорских качеств, поэтому спор о суде присяжных начал именно с этого невыгодного для себя аргумента, чтобы побыстрее о нем забыть.
– И кто мешает прокурору из ненужного аксессуара превратиться в искусного оратора? – насмешливо спросил Каховский. – Извините, Виктор Михайлович, я помню, вы работали в прокуратуре, к вам это не относится.
– Ах, бросьте, коллега, в мои времена обвинители были ого-го!!! А до меня – вообще монстры! Анатолий Кони, например. Но дело не в таланте, просто прокурор приводит факты. Он не имеет права путать присяжных.
– Так и адвокат же не анекдоты рассказывает, – возбужденно заметил Артем. – И я, и обвинение – мы все излагаем факты! И мы же даем им оценку. Просто с оценкой фактов и выводами мы, адвокаты, справляемся лучше!
– Присяжные настроены против обвинения изначально. Природа человека такова, – профессор поднял указательный палец вверх. – Во всяком случае нашего человека. Всепрощение! Христианские ценности!
– Смотря по какому делу! Но все равно, что такое присяжные? Это ведь общественная совесть. Не мнение, а именно совесть. Ведь так, кажется?
– Непрофессиональная и легко принимающая все на веру! – начал закипать Красевич. – Профессиональный судья – тоже выразитель общественной совести, он же не с Марса прилетел?! Он тут живет, в обществе!
– Правильно! Только он выразитель общественно-профессиональной совести. У него уголовных дел – каждый год по телеге. Он разбирается лучше в «юризмах», он видел, уж перевидел всякого, решал судьбу человека неоднократно, он спокоен, как хирург, режущий аппендицит в сотый раз. А присяжный… Для него это по-другому. Это не он режет аппендицит, а ему делают операцию, причем на сердце! Он ведь пропускает все – факты, их оценку, эмоции – через свою душу, свою совесть, а не сквозь свой профессиональный опыт и холодный юридический ум. Это его могут зарезать на операционном столе, если скальпель соскользнет…
– Красиво я вас говорить научил, это радует, очень образно говорите, – улыбнулся профессор. – Только лично я не доверил бы свою судьбу присяжным, если что… Да и вы, наверное, тоже.
– Я бы доверил… – после короткой паузы сказал Артем. – Не стоит считать простых людей неспособными разобраться в деле. Им доверено выбирать президента страны, депутатов. Как говорят: «Выбери свое будущее!» И если будущее целой страны можно доверить каждому, то уж одно-то маленькое будущее одного человека страна может доверить двенадцати гражданам?!
– Лозунг! Вы и перед присяжными лозунгами сыплете и штампами? – засмеялся Красевич.
– Ну, иногда да… Штамп ведь – это что? Победившая метафора! А метафора – это очень полезный речевой прием, присяжные любят красивые метафоры, даже если они им знакомы. Кстати, вот я о чем как раз спросить хотел. Про Слово… Все никак не мог сформулировать…
– Нет, извините… – перебил Красевич адвоката. – Все-таки ответьте мне еще на один вопрос. Неужели вы думаете, что присяжные могут вынести справедливый вердикт, если они испытывают симпатию к преступнику? Ну ведь очевидно, что личность преступника, его внешность, поведение окажут влияние на психику присяжных и, как следствие, – на их решение. Вот Робин Гуда бы оправдали присяжные… Или ладно, – заметив усмешку собеседника, профессор решил привести другой пример. – Возьмем Россию-матушку. Сонька Золотая Ручка! Ну разве не вызывала она симпатию?
– Которая из них? – спросил адвокат. – Их вроде было несколько, это, так сказать, собирательный образ.
– Я про ту, которую считаю первой и уникальнейшей. Вот послушайте историю. В мае 1883 года молодая очаровательная светская дама пришла в дом известного одесского психиатра. Врач был популярен в городе и имел немалые доходы. У него был собственный двухэтажный особняк, в котором велся прием, и там же располагались клиника и усмирительные комнаты. Встретившись с психиатром, молодая особа поведала ему о постигшем их семью горе. Дело в том, что ее муж, который, по ее словам, всю жизнь занимался торговлей каменным углем, с недавних пор возомнил себя ювелиром и стал постоянно требовать ото всех, с кем он встречался, деньги за якобы проданные какие-то драгоценности.
Психиатр заявил, что случай тяжелый, но небезнадежный, и попросил привести мужа к себе на прием, оценив свою работу в 300 рублей. Дама в ответ разрыдалась и, рассыпаясь в благодарностях, ответила, что сумма не имеет для нее решительно никакого значения, лишь бы супруг поправился, поскольку она его горячо любит. Более того, она тут же достала 500 рублей, но поставила условие, что ее муж во время лечения ни в чем не будет испытывать недостатка, а еще лучше, если на период лечения он будет находиться в клинике психиатра, потому что ей тяжело ежедневно наблюдать за его страданиями. Психиатр по достоинству оценил заботу любящей жены и обещал сделать все от него зависящее.
В тот же день, спустя полчаса, та же молодая дама появилась в магазине ювелира Карла фон Меля, что находился на углу Ланжероновской и Ришельевской улиц. Вела она себя раскованно и непринужденно, перемежая правильную русскую речь французскими и немецкими фразеологическими оборотами. Карл фон Мель решил лично обслужить понравившуюся ему клиентку.
Принимая знаки внимания как должное, светская особа небрежно заметила, что ее муж получил в наследство пять тысяч десятин земли и она по его совету решила превратить часть свалившихся на них невесть откуда денег в драгоценности. При этом она сослалась на неких господ, которые с самой лучшей стороны отрекомендовали ей именно магазин Карла фон Меля. Богатая клиентка долго выбирала себе драгоценности, хозяин был рядом с ней и предлагал самое лучшее и самое дорогое. Он был рад дорогой, в прямом и переносном смысле, гостье и надеялся заполучить ее в постоянные клиентки. В конце концов выбор был сделан к обоюдному согласию сторон.
Неожиданно потенциальная покупательница заявила, что забыла деньги дома. Она попросила ювелира послать кого-нибудь из приказчиков с драгоценностями к ней домой и тут же предложила самому Карлу фон Мелю проехать вместе с ней на ее личном экипаже и отобедать у них дома вместе с ее мужем. Ювелир без колебаний согласился, и они отправились домой, но не к вымышленному мужу, а к психиатру. В руках у ювелира была шкатулка с выбранными милой клиенткой драгоценностями. Общая сумма покупки составила 30 тысяч рублей. По тем временам сумма огромная.
Чтобы это было понятно, средняя заработная плата рабочего того времени составляла 1 рубль 20 копеек в день или примерно 30 рублей в месяц. Много это или мало? Килограмм белого хлеба стоил 12 копеек, килограмм картофеля – 2 копейки, литр молока – 8 копеек и т. д. Да что там, дешевые квартиры стоили от 3 до 4 рублей в месяц. Так что сами понимаете, что такое три десятка тыщ!
Так вот, молодая дама, оставив ювелира в гостевой под предлогом, что ей необходимо предупредить мужа о неожиданном госте и показать ему великолепные драгоценности, первая прошла к доктору и еще раз напомнила ему о симптомах болезни мужа и о своем решительном намерении не скупиться на средства для его лечения, после чего удалилась в противоположную специальную комнату для лиц, дожидавшихся окончания приема у психиатра. Это делалось для того, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств не встречаться с пациентами доктора.
Затем был приглашен ювелир. Надо сказать, что в то время чаще всего врач вел прием в обычном костюме, а не в белом медицинском халате. Поэтому ювелир ничего не мог заподозрить.
Разговор между двумя мужчинами состоялся примерно следующего содержания.
– Вам понравились бриллианты? – спросил ювелир.
– Да, – ответил доктор и в свою очередь задал неожиданный вопрос: – А у вас голова не болит?
– Нет, – удивился ювелир.
– Скажите, – продолжил доктор, – вы ведь продаете уголь?
– Какой уголь? – начал раздражаться ювелир. – Я продаю драгоценности.
– Хорошо-хорошо. Вы не против, если мы сделаем вам ванну, а после покормим вас и поговорим с вами?
– Какую ванну? Я приехал, чтобы получить деньги за бриллианты.
– Хорошо-хорошо. Мне кажется, вас обременяют некоторые расстройства.
– Вы что, считаете меня сумасшедшим?! – окончательно вышел из себя ювелир.
– Разумеется, нет.
Спор закончился тем, что ювелир стал ругаться, смутно догадываясь, что его самым наглым образом обманули, но еще не понимая, как именно, начал прыгать по комнате, стараясь схватить психиатра за волосы. Доктор вызвал двух дюжих санитаров, они связали ювелира и отправили в холодный душ.
Разумеется, через некоторое время странное недоразумение благополучно разрешилось, однако ни у кого из участников особой радости это не вызвало.
Дело в том, что к тому времени ложная супруга и несостоявшаяся постоянная клиентка дорогого ювелирного магазина давно уже покинула дом психиатра и уехала вместе с драгоценностями, которые она, как говорилось выше, предварительно забрала у ювелира для того, чтобы, по ее словам, похвастаться перед мужем, роль которого, сам того не зная, блестяще сыграл известный психиатр.
Вот как раз этой очаровательной посетительницей психиатра и несостоявшейся клиенткой ювелира и была знаменитая аферистка и мошенница конца XIX века Софья Блювштейн, более известная как Сонька Золотая Ручка.
Несмотря на отсутствие на тот период времени радиовещания и тем более телевизионных программ, светская публика отчаянно веселилась, читая газетные публикации в рубрике «Криминальная хроника» о похождениях Золотой Ручки, насмехаясь над простаками, которых удалось обмануть воровке. Как вы думаете, такой изобретательной особой ведь нельзя не восхищаться простому человеку, а если она еще и красива, ну, или, как сейчас бы сказали о Соньке, – сексуальна, то оправдательный приговор присяжных ей был бы гарантирован, даже если бы она убила кого-нибудь…
– Насчет убийства я с вами не соглашусь, Виктор Михайлович… Одурачивать богатых старичков – это одно, а пробитые головы или обожженные глотки – это другое. Присяжным такое не нравится.
– Обожженные глотки? Это вы о чем, коллега? – заинтересованно спросил Красевич.
Глава 5
– «Руководствуясь мотивом личной неприязни к своему супругу, гражданину Вульфу Федору Ивановичу, обвиняемая Вульф Елизавета Петровна вступила в преступный сговор со своим сожителем, Игнатьевым Валерием Павловичем, распределив роли в планируемом преступлении следующим образом: Игнатьев В. П. должен был выступить непосредственным исполнителем преступления, а Вульф Е. П. – заказчиком и пособником. Реализуя преступный умысел на убийство, действуя по заранее согласованному плану, следуя своей роли в планируемом преступлении, Вульф Е. П. приискала в не установленное следствием время в не установленном следствием месте отравляющее вещество – азотную кислоту в объеме, достаточном для причинения смерти…»
– А почему именно азотную кислоту? – прервал Красевич адвоката, читавшего вслух обвинительное заключение. – Это ж вещество относится к третьему классу опасности. Хотя бы серную тогда уж. Та покрепче-то будет… Второй класс…
Каховский остановился и отодвинул в сторону планшетный компьютер, с экрана которого читал сухие строки обвинения.
– Вы думаете, это важно? – задумчиво спросил он. – Азотная кислота входит в состав «царской водки», а та растворяет все. Ну, или почти все.
– Ну, в составе – да. Но смешанная со слюной, при ее обилии, слюны в смысле, азотная кислота может и не быть столь опасной. Ведь, как я понял, Игнатьев дал выпить кислоту этому несчастному рогоносцу?
– Скорее, влил в рот, когда тот уже изрядно набрался, – пояснил адвокат. – Они сидели в ресторане, Игнатьев подливал, Вульф пил и на-кидался быстро, много-то алкашу не надо, тем более на старые дрожжи… Вывел Игнатьев его на улицу вроде как освежиться и до дома довести, свернули в парк, там ничего не соображавшему Вульфу он предложил еще выпить, только вместо бутылки подсунул склянку с кислотой и помог в рот опрокинуть. Тот хлебнул прилично… Но только ожог получил, жив-здоров… Говорят, даже со спиртным завязал после того случая. Так что, может, даже на пользу…
– Ну вот! – забарабанил пальцами по столу профессор. – Может, она его лечила таким нетрадиционным способом! Зашивают же ампулы алкашам в задницы, кодирование вредоносное применяют. А тут вот так-с, радикально-с…
Красевич рассмеялся своей шутке и, вероятно, удачным интонациям конца ХIХ века в современной речи.
– Это я вам подсказочку-с к вашему выступлению перед присяжными… Вы ведь, дорогой коллега, к присяжным готовитесь? Будете взывать к общественной совести? Ну, вот вам и идейка. Вы с вашим красноречием и образностью мышления сможете убедить коллегию, что ваша клиентка мужа спасти хотела от алкоголизма, так что ей и ее другу никак не место в колонии, им Нобелевскую премию в области медицины выписать нужно…
Красевич засмеялся еще громче. Адвокат улыбнулся в ответ:
– Премию вряд ли. Но за идею спасибо. Я подумаю, как ее применить. Что-то в этом есть. Но я вот что хотел спросить… В смысле поразмышлять…
Профессор взглянул на часы. Это не осталось незамеченным, и Каховский поспешил все-таки озвучить свою мысль, пока Красевич не сбежал на очередную лекцию.
– Виктор Михайлович, вы просто подумайте на досуге, как время будет, над этим. Это так… Тоже идейка, только не из области юриспруденции. Что если… Что если существует ключевое слово в каждой речи или ключевая фраза, которую, если сказать, то будешь услышанным, даже если несешь полную чушь? А если нет – то, как бы ты ни был красноречив, какие бы аргументы ни приводил, тебя не услышат и не поймут. Как молитва или мантра. Один скажет вроде те же самые слова – и ничего, а другой скажет – и люди исцеляются?
Профессор взглянул на ученика с любопытством. В возрасте чуть после пятидесяти лет, достигнув вершины карьеры ученого в области юриспруденции, Красевич увлекся немецкой философией и стал пописывать статьи, развивая и критикуя учение Иммануила Канта. Как любой творческий человек в этом, еще юном для ученого, возрасте, Красевич двинулся в сторону получения еще одной ученой степени и звания, теперь уже в области философии. Кант вообще считается для философов неким утешением, так как самые значимые свои труды он опубликовал после 57, поэтому Красевич к этому возрасту тоже собирался вывести законы и формулы, которыми человеческое общество будет руководствоваться еще долгие века.
– Это вы на учение Канта намекаете? – хитро прищурясь, спросил он.
– Ну а разве не он автор аргумента о том, что «утверждения нами принимаются из-за логической неизбежности, а потому, что они служат необходимыми предпосылками к разумному рассуждению»? – процитировал Каховский Канта, понимая, что Красевич после этих слов может опоздать на лекцию.