Долго просить Вольского не было нужды: бывший подпольщик сел вполоборота и с локтя выстрелил в чудовище, крошащее кузов. Пуля срикошетила будто от чугунной статуи.
– Только чрез океан возможно изгнать меня из мира живых! – проскрежетала теософка.
Она ударила глыбой головы в заднюю фанерную стенку экипажа – только щепки полетели. Из-за неловкого движения ось едва не вырвалась из рук Минцловой.
– Скользят, – прохрипела, словно жалуясь, бывшему ученику.
– Анна Рудольфовна, а вы – тальком!.. – ядовито промолвил Боря и высыпал ей в лицо содержимое попавшейся под руку банки.
Теософка сморщилась и чихнула, выпростав не менее чашки слизи на Бугаева. Раскрыла рот для второго раза и выпустила экипаж, чтобы зажать рот.
Кони рванули, и Боря повалился на сиденье. Тщетно пытался он крошечным платочком из нагрудного кармана счистить вещество, залепившее лицо и галстук.
Розанов с Вольским, пребывая в аффекте, потчевали извощика, а тот вопил что есть мочи:
– Звиняйте, баре! Искусили, ироды, червонцем! Попутал грех!
Не прошло и пяти минут, как коляска встала у гостиницы.
Спутники поспешили к стойке регистрации.
– Коллежский советник Василий Васильевич Розанов, пишущий сочинения. С друзьями.
– Вольский, бездельник, – буркнул меньшевик.
Бугаев пискнул:
– А я вам визитную карточку оставлю.
Портье, не глядя, сунул картонный прямоугольничек в книгу для записей.
– Что за тварь дьяволова? – разразился философ, едва они вошли в номер и уселись в кресла перевести дух после незадавшейся поездки.
– Гипноз! – убеждённо сказал Вольский. – Быть не может, чтобы свинец от человека рикошетил.
– Так это от человека, – поправил Василий Васильевич.
– Я как поборник материализма… Гипноз. Либо панцирь под платьем, – твердил Вольский.
– Надо бы нам как-нибудь поименовать наш союз, – медленно вымолвил Розанов.
– Зачем? Главное дело хорошо обделать. Да и долго ли нам в союзниках быть? – озадачился Вольский.
– Напрасно вы так думаете, Николай Владиславович. Как пароход назовёшь…
– …так он и будет называться, – гыгыкнул Боря.
– …так он и поплывёт, – не обращая внимания на поэта, продолжал Розанов. – К примеру, ваши меньшевики будущего лишены, суждено им умаляться до полного исчезновения. А вот большевики, ясно уж из названия, нацелились на господство. Так и нам потребно крепкое название, чтобы пребывать в дружбе и согласии.
Бугаев задумался над чем-то.
– Что, Боря, у вас появилась идея? – с улыбкой спросил Василий Васильевич.
Поэт ответил неразборчивым бормотанием.
– Нужен роман, который ударит по замыслам антимуз, – Розанов махнул сжатым кулачком. – Сведёт на нет их усилия. Предотвратит грядущий хаос.
– Василий Васильевич, так напишите эту штучку, – посоветовал Бугаев.
– Я уже объяснял Коле, почему не могу. Вот мой аргумент, тогда не раскрытый: почти всё, мною писанное, мгновенно устаревает. Видать, от природы я – газетчик. Обсуждаемый нами роман должен жить века.
Бугаев пожал плечами.
– Боря, вы должны взяться за такой роман, – продолжал Розанов.
– Да, Борис Николаевич, прислушайтесь к словам старшего своего коллеги, – поддержал Вольский.
– Коллеги, умоляю… Я только-только принялся за «Лакированную карету»! Надо восстановить украденные записи. В этой вещи герой не менее чем сама имперская столица – Петербург…
– Борис Николаевич, да как же вы не понимаете, – перебил его Розанов, – я бы заказал этот труд старику Боборыкину, если б всё дело заключалось только лишь в «написать»! Нужно выявить законы!.. Кто, как не вы, разглядевший законы поэзии, соорудивший остов целого жанра: символизма, кто, как не вы, пригоден к этому? Вы, расшифровавший в «Глоссалолии» каждый звук русской речи!.. Я не хочу вас приволить, единственно взываю к рассудку. Вы можете спасти Россию! Коль на себя возьмёте крест, я поделюсь своими наблюдениями и соображениями, помогу, чем смогу, потребуется – целиком уйду к вам в подчинение.
– Пожалуй… Нет! Я не согласен.
Меньшевик проговорил ласково и угрожающе:
– Боря, я не буду вас убеждать или гипнотизировать. Я вам лицо кулаком усахарю, только и всего, – и Вольский двинулся на Бугаева.
Тот, однако, взбрыкнул с такой силой, что перевернул меньшевика.
Розанов, заломив тонкие руки, взывал:
– Господа, вспомните светский тон! Вы же в галстуках!
– Галстух!.. Это хорошо! – прохрипел Вольский, ухватив за длинный лоскут, свисающий с шеи противника. Свой он заранее завернул на спину.
Раскатившись по разным углам, борцы тяжело дышали, более не порываясь в бой, поскольку осознали равенство сил.
– Патовая ситуация, – прокомментировал момент Розанов. – Вернёмся к беседе? Боринька, подумайте о Тех, кого носит… Тех, кто носит… Тьфу, запамятовал!.. Тех, кто за Минцловой! С учётом габитуса «колоды» за ней может стоять множество опаснейших людей.
Бугаев упорствовал:
– Анна Рудольфовна, несчастная блаженная, мистифицировала вас.
Розанов схватился за голову:
– Все погибнем!..
– Я ему всё-таки пропишу в физию… – начал было Вольский.
– Оставьте, Николай Владиславович, – устало вздохнул Розанов. – Угрозы тут бездейственны. Дайте я снова попробую. Боря, послушайте, вы же хотели работать – во благо мира. Грандиозную стройку или перестройку, «разрушим до основанья, а затем», молотки, мастерки, фартуки, вот это всё. Злодейка Минцлова на этот именно крючок вас удила, пытаясь вытащить в заграницу. Если в замыслах у ней не стояло прямого убийства… Может, хотела вас занять чем-то, например, тяжёлым физическим трудом на свежем воздухе: храм новой религии строили бы, не в переносном, а в прямом смысле, – купол там, архитравы, порталы из дерева вырезывать. Что угодно, лишь бы стихи и прозу не писали. И вот я показываю верный способ строительства нового – вашего! – мира, и вы можете запретить – буквально так! – существование таких персонажей, как Минцлова и её личарда в оправе без стёкол, и говорю вам: пишите! – а вы артачитесь. Как так? Сами же хотели!..
– Я подумаю, – брезгливо проворчал поэт. – Как, говорите, будет называться спасительный роман?
Розанов вскинул голову и с надеждой в голосе отозвался:
– Боринька! Это решать только вам.
Бугаев не соизволил прореагировать на выражение высокого доверия.
Вольский сказал веско:
– Нам с вами, Боря, вместе котят в ведре не крестить, однако давайте попытаемся хотя бы в эти несколько дней соблюсти уважение друг к другу.
– Я готов, – сию же минуту покорился Бугаев, но только вызвал у Вольского скрежет зубовный: меньшевик был вправе ожидать новой проделки. Поэт не преминул невинным голосом пожаловаться: – Василий Васильевич, Коля отказывается верить моему чистосердечию.
Бугаев ладошками зажал уши, когда Вольский заговорил:
– Это невозможно вынести! Видите, видите, Василий Васильевич, он всегда так делает! Боря целенаправленно нервирует меня! Из-за этого я разорвал с ним отношения.
Розанов ходил по ковру, щёлкая костяшками пальцев, и размышлял вслух:
– Как же изъять из её затылка записочку с магическими письменами, что витальность голему придаёт… Так-так. Кабаллистическую глину размоет океаническая вода. Но Минцлова – в Москве. Ситуация патовая.
Вольский досадливо воскликнул:
– Что же, никак не обороть чудище?
– Не обо… что?
– Обороть!
Розанов пробормотал:
– Показалось.
– У нас ведь имеется неподалёку океан! – возликовал Боря.
Спутники посмотрели на него как на сумасшедшего.
– В какой-нибудь версте! – твердил поэт.
– Совсем Боринька… того-с, – скорбно подытожил Вольский.
– Да я про подземный океан, на котором Москва стоит!
– Неужели? – скептически произнёс Розанов.
– Я геологией занимался. Диплом по оврагам готовил.
Розанов вскричал:
– Боря, вы – гений!
– А при чём тут овраги?!.. – вставил Вольский.
– Что же, в самом деле – вода в глубочайшем гроте? – всё-таки усомнился Розанов. – Плавать можно? А батисферы спускать?
– Это порода, насыщенная водой. Бездонные ямины зыбучего песку.
– Гм-гм. И вправду: чем не океан?
– Минцловой хватит! – злорадно произнёс Вольский.
– Боря, а как спуститься к этому морю? Знаете ли?..
– Профессор однажды вёл практическое занятие над самым берегом. Спуск начинается в подвалах доходного дома на Солянке.
Меньшевик спросил:
– Но каким образом заманить теософскую тётку под землю?
– Говорил же, сама явится! – проворчал Розанов. – Колебаний не испытает, ибо не осведомлена об океане: университетов не кончала, наукам ежели и обучалась, то исключительно «оккультным».
Стук в дверь предшествовал появлению коридорного, возвестившего:
– Господину Розанову – записка! И счёт за вчерашний ужин в номер-с.
– Розанову, Розанову! – прикрикнул адресат, хватая бумажные полоски и пробегая их глазами. – Этакая шантрапа приобретёт власть – всё развалит, исковеркает, даже фамилии. Расхожий Иванов каким-нибудь Ивановым станет. Ни минутой дольше здесь не останемся! Скорее собирайте пожитки. В фойе нас ждёт один человечек.
Бугаев мстительно сказал:
– Зачем нам новый персонаж?
– С чего вы взяли, Боринька, будто он новый? – улыбнулся Розанов. – С этого персонажа вся история и началась.
– Василий Васильевич хочет съехать, потому что он жадина, – смешливо задудел Боря в ухо Вольскому, как всегда нагруженному кардонкой. Тот брезгливо сморщился и ускорил шаг.
Худенькая дама замерла перед окном. Обернулась, когда Розанов ласково окликнул. Бугаев вздрогнул, узнав Мариэтту.
– Василий Васильевич, спасибо за телеграмму! – сказала она, будто не замечая Борю. – Первым же утренним поездом ринулась вдогонку.
Бугаев мялся и как будто не знал, как поступить. Наконец Мариэтта повернулась к поэту и с укором произнесла:
– Здравствуйте, Боринька! Отчего так долго не писали мне?
Бугаев дёрнул плечом:
– Времени катастрофически не хватает. Знаете, всё медитации, медитации… Вот справимся с Анной Рудольфовной, может и черкну пару строк.
Девушка слегка наклонила голову.
– Вы присоединились к нашему обществу в опасное время, – сказал Розанов, разрядив своим вмешательством обстановку. – Следует ожидать новых покушений на наши жизни. Боря, отведите нас к тому дому, из подвалов которого лежит путь к морской стихии.
На стук выглянул швейцар. Розанов набрал воздуха, собираясь завести дипломатическую беседу, но заговорил Боря, и заговорил разумно, почти как среднестатистический обыватель.
– Здравствуй, Геннадьич. Помнишь меня?
– Помню-с, – настороженно отвечал мужик.
– Мы тебя ещё Генычем звали, и Генуичем, и Гангренычем.
– А-а-а, – разулыбался швейцар. – Помню студентиков.
– Хочу друзьям экскурсию устроить в подземную каверну. Уж отблагодарю тебя. Что там океан?..
– А что ему будет-с? Поплёскивает океан-с. Струйки песочные пускает. Третьего дня спускался крыс топить. Наловил в подвалах полную клетку и… А что с ними прикажете? Коту отдать – сожрут кота. Значит, когда хотите отправиться? Мне фонари залить надобно-с.
– А как скоро зальёшь? Ты сообщи мне, как готово будет, а я покамест провизию и цветы для пикника закажу, компанию соберу. Вот тебе визитная карточка и целковый впридачу. Пошлёшь мальчишку по адресу.
Оставив позади ворота дома, Розанов проговорил:
– Если раньше меня тревожило, как это мы утопим женщину, то теперь, после рассказа Гангреныча о крысах… Сам народ в лице этого мужичка дал нам разрешение… Кстати, какой адрес на вашей карточке написан?
– Мы у нового персонажа пока засядем. У маменьки моей, – ответил Бугаев.
Василий Васильевич подозрительно взглянул на поэта. Достав зажим Минцловой, обеспокоенно стал перелистывать бумажные прямоугольнички.
– Скажите, Боря, это не ваше?
На матовой бумаге из коллекции теософки значилось: «Виндалай Левулович Леворог», пониже в скобочках, как обычно указывают род деятельности, приписка: «единорог».
– Моя карточка!
– Боря!.. Здесь нет адреса!
– Как нет адреса?
– Смотрите, на обороте напечатано: «такая-то улица, такой-то дом, такая-то квартира». Вы не заполнили форму! Ещё, наверное, с наборщиком разговаривать не захотели: «Печатайте так!»
– А я-то гадаю, почему новые знакомцы никогда не проведывают!
Мариэтта прыснула в кулачок. Бугаев выглядел слишком искренним, чтобы это проявление чувства было всамделишным. Скорее всего, опять издевался.
Решили возвращаться к доходному дому, чтобы в этот раз оставить нормальный адрес.
Соратников ожидало удивительное зрелище: личарды в количестве не большем, чем пальцев на руке, деловито вскрывали дверь, желая, видимо, допросить швейцара. Тот заперся на все замки и сидел тише воды ниже травы.
– Может, уйдём? – шепнул Бугаев.
Было поздно – личарды заметили героев и, вытаскивая из карманов короткие дубинки, двинулись к ним.
Боря совершал странные пассы в направлении врагов, потом сделал долгий шумный выдох через кружочек рта, дико взвизгнул, низведя звук до угрожающего свиста.
– Колдует! – оторопел личарда.
– Джиу-Джица! – объявил Бугаев. – Приём! Ещё приём!
Личарды раскатывались в стороны. Мариэтта восхищённо вздыхала.
Вольский отклонял голову и туловище назад, оказываясь вне досягаемости кулаков личард, и короткими быстрыми ударами кастета валил их, как фигурки в «городках».
Личарды обратились в бегство. Герои приблизились к пострадавшей двери. Достаточно было коснуться, как она сорвалась с петель. Швейцара внутри не оказалось – утёк от греха подальше через другой выход. Фонари, между прочим, стояли уже заправленные.
– Надо ждать, – изрёк Розанов. – Скоро сюда явится орда, и Минцлова – во главе. Больше возможности заманить теософку под землю не представится. Сектанты начнут доискиваться, зачем мы сюда приходили, изловят швейцара, узнают от него про море. Тогда Минцлова на версту сюда не приблизится.
Бугаев между тем наносил угольком на стену контур гриба.
– Боря, я давно хотел узнать у вас, что за гриб вы рисуете на поверхностях?
– Белый, – лаконично отвечал Бугаев.
– Что?
– Гриб, – объяснил Боря. – С той поры как старший товарищ придумал мне литературный псевдоним, не могу отвязаться от ассоциации. Белый… гриб. Отчего бы не использовать контур в качестве личной подписи? Хочу такой вензель на свои книги помещать.
– Ах, вот как… Мне уж мерещилось Бог весть что.
Розанов совершенно успокоился.
Конец ознакомительного фрагмента.