— Сожалею, сэр.
— Вы уверены?
— Можете посмотреть сами, сэр. Здесь пусто.
— Может быть, вы ошиблись ячейкой?..
Клерк посмотрел на людей, нетерпеливо переминавшихся с ноги на ногу позади Ингрэма.
— Вы будете у себя в номере, сэр?
— Да.
— Мы немедленно вам сообщим, когда придет почта.
Ингрэм направился к лифту, поднялся на девятнадцатый этаж, открыл дверь своего номера и сразу почувствовал, что рядом кто-то есть. Он услышал легкий шорох и, мгновенно похолодев, заметил неясные очертания фигуры и блеск металла в опускающейся сверху руке. Ингрэм попытался защититься от удара, но было уже слишком поздно. Удар оглушил его, рукоятка револьвера рассекла голову. Кровь брызнула из раны и потекла по лицу. Из легких вырвался дикий хрип.
Жажда жизни заставила Ингрэма невероятным усилием сохранить равновесие и попытаться уйти от убийцы. Но мощный удар в затылок сбил с ног, затем последовал еще один — и черная бездна поглотила его…
Пит Маскари, улучив момент, втиснул свое такси в поток автомашин на 52-й улице. Взглянул в зеркало, и на его лице появилась улыбка: эту молодую пару он подобрал в аэропорту Кеннеди. Прелестная блондинка и молодой человек с четко обозначенными чертами лица, немного похожий на старшего сына Пита, служившего во флоте. Букет, приколотый к платью девушки, немного завял после долгого перелета. Ее глаза светились счастьем. Молодые люди держались за руки.
Впереди замаячил зеленый навес отеля, на нем белыми буквами было выведено: «Америкэн-националь». Пит вплотную подкатил к бордюру. Чувство причастности к счастью молодоженов наполнило теплом его сердце. «Чаевых брать не буду», — решил он.
Он направил машину к тому месту, где стоял швейцар и вдруг что-то ударилось о капот. Это «что-то» издало такой звук, которого Пит не слыхал со времен войны в Корее. От удара машину даже подбросило. Переднее стекло проломилось и в образовавшуюся дыру влетела бесформенная смесь костей и мяса, истекающая кровью. Это все произошло за какие-то доли секунды. А тут еще Пит увидел лицо. Даже не лицо, а то, что им когда-то было. Одна сторона его была совершенно раздавлена. Изувеченное тело наполовину застряло в проломленном капоте машины, наполовину — в кабине.
Пит выскочит из машины, но споткнулся и упал. Поднялся на колени, и снова был сбит стремительным напором убегающих куда-то людей. Женский каблук впился ему в руку, он закричал от боли, отполз в сторону. Натолкнувшись на бетонный столб, обхватил его руками и с трудом встал на наги.
Он оказался на другой стороне улицы. Стоял невообразимый шум. Посреди улицы одна женщина упала в обморок. Чтобы не наехать на нее, чей-то автомобиль резко взял в сторону и врезался в другой. Наконец в общем хаосе прорезался тонкий вой полицейской сирены.
Инспектор Мэйслин из главного полицейского управления как раз поглощал поданный ему завтрак, когда в комнату вошел капитан Тим Корригэн.
Мэйслину было шестьдесят лет, но выглядел он на сорок пять. Его внешность всегда изумляла Корригэна.
Инспектор поднял вилку в знак короткого приветствия.
— Как дела, инспектор? — спросил Корригэн.
— Как обычно, — проворчал Мэйслин. — Садись Тим. Будешь пить кофе?
— Нет, благодарю.
Корригэн сел, комфортабельно разместив свои 180 см роста в тяжелом кресле рядом со столом Мэйслина. Одевался он в стиле Мэдисон Авеню, и больше походил на молодого демонстратора, рекламирующего модные рубашки и костюмы, чем на сотрудника Нью-Йоркской полиции. Он был единственным человеком в департаменте, носившим повязку на глазу по особому разрешению некоего влиятельного лица, предпочитавшего одноглазого сотрудника множеству других, обладающих полным комплектом всяческих достоинств. Свой левый глаз он потерял в Корее, где не только воевал, но и работал на секретную службу.
Инспектор Мэйслин считал его незаменимым для всякого рода особых поручений, особенно для тех, которые называли расследованием странных случаев. Но Корригэн был не только мозговым центром. Пиратская повязка на глазу словно ожесточила его. Корригэна знали все, однако те, кто знал его лучше других именно как детектива, частенько оказывались в больнице.
Мэйслин швырнул свою салфетку на поднос, зажег первую с утра сигарету. Сквозь колечки дыма он внимательно изучал Корригэна своими холодными, как сердце бухгалтера, глазами. Мэйслин когда-то начинал карьеру вместе с отцом Тима Корригэна.
— Как дела, Тим?
— Ничего особенного. Вчера ночью мы надели ошейник на братьев Уилкерсон. Они допустили оплошность, выбравшись из своей норы и отправившись в притон на Восьмой Авеню. У бармена имелся номер моего телефона.
— Какие-нибудь проблемы?
Корригэн пожал плечами.
— Рокки сейчас в больнице с пулевым ранением, ничего страшного. Реймонд уже позавтракал за решеткой. Что касается убийства девочки-подростка, которую он изнасиловал, то, думаю, он ее задушил.
Мэйслин качнулся вперед и вынул из стола пачку бумаг.
— Ты уже читал утреннюю сводку?
— Еще нет. Я пришел прямо сюда.
— У нас тут есть один кандидат, с которым не все ясно, — сказал инспектор. — В регистрационном журнале он записан под именем Уолтера Ингрэма. Ребята из полицейского участка квалифицировали это как самоубийство. Ингрэм, по всей вероятности, вышел из своего номера на девятнадцатом этаже отеля «Америкэн-националь», использовав окно вместо двери, и к тому же забыл парашют. Он приземлился на капот и переднее стекло такси. Парочка молодоженов наняла эту тачку в аэропорту Кеннеди. Они рассчитывали эффектно провести медовый месяц в большом городе. Однако невеста пережила такой стресс, что ее отправили в больницу.
— Ребята из участка, наверное, не зря приписали этому Ингрэму самоубийство, — сказал Корригэн. — В чем тут дело?
— В его номере нашли записку. Обычная история, «прощай — жестокий — мир — я — не — в — силах — больше — этого — выносить».
Записка от руки печатными буквами на кусочке гостиничного бланка. На маленьком столике в комнате лежала куча таких бланков.
— Печатные буквы от руки? Странно…
— Это еще ничего не значит. Они на все способны в припадке душевного расстройства, решая покончить с собой. Может быть, этот писака Ингрэм захотел как можно разборчивее изложить свое послание.
Но его слова прозвучали неубедительно. Казалось, инспектор сам не верил в то, о чем говорил.
— Что еще, инспектор?
— Записка написана шариковой ручкой. Ни в его карманах, ни в номере такой ручки не оказалось.
— Ручка могла вывалиться при падении.
— Возможно. Но другая ручка осталась у него во внутреннем кармане пиджака; из лаборатории сообщили, что предсмертное послание написано не ей.
Корригэн бросил взгляд на Мэйслина:
— Ребята из технической лаборатории работали там всю ночь, — сказал инспектор. — В дополнение к подозрительной записке они нашли едва различимое пятно крови на подоконнике, идентичное крови Ингрэма.
— Пулевые или ножевые раны есть на теле?
— Нет.
Корригэн снова взглянул на Мэйслина. По их лицам можно было судить о том, что мысль обоих работала в одном направлении. Ингрэм убит ударом тяжелого предмета. Убийца пишет записку на столе. Затем возвращается к своей жертве. Кровь стекает из раны Ингрэма на волосы, на лицо, но до ковра не достает. Убийца хватает его и тащит к окну. Несколько капель крови стекает на подоконник. Ингрэма выталкивают наружу, а на подоконнике остается смазанное пятно.
— Кто был этот Ингрэм, инспектор?
— Это тебе придется установить. Он вселился в номер позавчера с одним чемоданом. Чемодан пропал.
— Видно, его взял тот, кто проник в комнату с помощью отмычки и напал на Ингрэма, — сказал Корригэн.
— Вероятно, — Мэйслин кивнул, — в чемодане было что-то, за чем охотился этот человек. Нам известно, что Ингрэм был у себя в номере после обеда до без пятнадцати пять. На это время он заказал телефонный разговор. Он, вероятно, вышел вскорости после него. Однако не задержался, отсутствовал ровно столько, сколько нужно, чтобы проглотить сэндвич где-нибудь неподалеку. В пять сорок он вернулся и спросил администратора, есть ли для него сообщение. Клерк хорошо запомнил его.
— Почему? — Насторожился Корригэн.
— По двум причинам. Во-первых, Ингрэм настаивал на том, что в его ячейке непременно должна быть «корреспонденция», как он выразился. Во-вторых, клерк утверждает, что он похож на англичанина, но у него был сильный немецкий акцент.
— Кому он звонил? На коммутаторе отеля сохранилась запись разговора? — Корригэн замолчал, с нетерпением ожидая ответа.
В глазах Мэйслина появился блеск:
— В таких отелях, как «Америкэн-националь», сохраняют хорошие записи. Ингрэм звонил Лорену Донахью. Корригэн присвистнул.
— Издатель «Событий в мире»! Оборот почти 60 миллионов ежемесячно. На четырнадцати языках.
— Все верно, Тим, — произнес Мэйслин. — Это начало серьезной работы для главного полицейского управления. Вот почему я пригласил тебя сюда. В сущности…
Мэйслин запыхтел сигаретой.
— Тип англичанина с немецким акцентом… выбалтывание международных секретов на четырнадцати языках при каждом удобном случае… падение с девятнадцатого этажа и кровавый след на подоконнике… записка самоубийцы, написанная ручкой, которую никто не нашел…
Корригэн молча кивнул. Здесь попахивало международным криминалом. Участники подобных игр не признавали никаких правил, кроме права сильного.
— Черт побери, Тим, этот тот случай, когда ты должен смотреть в оба одним своим глазом. Запомни и то, что управление имеет право пользоваться любым оборудованием и средствами любого полицейского участка в городе. Если мои подозрения имеют под собой хоть какую-то почву… смотри, ненужного героизма я не потерплю. Ты меня слышишь?
— Слышу, инспектор.
— Понадобится помощь — дай знать.
Корригэн улыбнулся, вставая. Он понимал, что скрывается за монологом инспектора Мэйслина. Своих парней тот опекал, словно курочка-наседка цыплят, а к Корригэну питал более глубокие чувства, чем к остальным.
Кабинет Корригэна представлял собой комнату, отделенную перегородкой от основного помещения главного полицейского управления. На стеклянной матовой двери было написано только имя и звание и, больше ничего, что давало хоть какой-то намек на его место в иерархии полицейской системы.
Чак Баер впитывал в себя происходящее за окном, ожидая Корригэна в этой комнате. Наконец он дождался.
— Чак, привет! — Глаз Корригэн повеселел.
Баер был похож на часть говяжьей туши с расплющенным носом на безобразном лице и голосом ротного запевалы. Но, несмотря на это, здоровяк ухитрялся выглядеть словно богатый дядюшка из Австралии, всегда готовый помочь и утешить. Он не раз поддерживал Корригэна в трудную минуту.
— Когда, черт возьми, — прогрохотал Баер, усаживаясь, широко расставив ноги, — ты поставишь здесь стул, способный выдержать в меру упитанного мужчину?
Они смотрели друг на друга почти с нежностью. Вряд ли двое людей могли отличаться больше, чем они. Корригэн выглядел так, словно пару часов ежедневно проводил в гимнастическом зале.
Грубость черт Баера лишь оттеняла четкость линий его красивого лица. От голубизны глаз Баера веяло холодом, как от воды на дне колодца, тогда как единственный глаз Корригэна излучал живительное тепло. Несмотря на все это, каждый из них ощущал в глубине своей души частичку другого.
Их дружба началась давно — со времен Корейской войны и совместной службы в ОСС. Они работали в одной команде в тылу противника. Много раз были обязаны жизнью друг другу. После войны Чак Баер открыл собственное сыскное агентство в Нью-Йорке. Корригэн возвратился в полицейское управление, отклонив предложение сделать карьеру военного разведчика. По собственным словам он был «хроническим полицейским».
— Ты ожидал меня не для того, чтобы жаловаться на мои стулья, — усмехнулся Корригэн. — Что там у тебя, выкладывай.
— Вчера, после обеда, мне звонил некий Уолтер Ингрэм.
— Что у него были за проблемы, Чак?
— Он не сказал. Он собирался рассказать об этом позже. Позже оказалось слишком поздно.
— Насколько хорошо ты был с ним знаком?
— Я его никогда не видел. Зато он не поленился кое-что разузнать обо мне. Навел справки и узнал, что я — единственный частный полицейский в Нью-Йорке, работавший ранее в ОСС.
— А он не сказал, зачем ему был нужен именно такой человек?
— Нет. За исключение одного намека. Это касалось его уверенности в том, что я работаю не только ради денег, но и чтобы служить отчизне.
— Он прав, сукин сын, — проворчал Корригэн.
— Конечно, тут я завертелся волчком, — мрачно заметил Баер. — Но когда я попытался выудить что-нибудь, Ингрэм сразу скис. Сказал, что не будет говорить об этом по телефону, а если я заинтересован, то нам лучше встретиться. Подальше от моей конторы. Я ответил ему, что встречусь с ним в любое время и в любом месте.
— Ингрэм назвал место, Чак?
— Нет, — Баер покачал головой. — Он сказал, что ему надо встретиться кое с кем ближе к вечеру. Он взял номер моего телефона и пообещал позвонить вечером. Я отложил свидание с аппетитной блондинкой, пошел домой и стал ждать. И ждал до тех пор, пока диктор по радио не сообщил: Ингрэм покончил самоубийством, в его комнате нашли предсмертную записку. Но мне показалось это чертовски странным. Озабоченный чем-то человек, требовавший вмешательства частного детектива, вдруг останавливается на полпути и прыгает в окно? Его падение, так удачно рассчитанное во времени, производит на меня впечатление адского совпадения.
— Я понимаю, — пробормотал Корригэн.
Баер угрюмо смотрел перед собой.
— Такой ход событий навязывает некоторые вопросы, Тим. Знал ли убийца о том, что Ингрэм звонил мне? Может быть, Ингрэм, хватаясь как за соломинку за любой шанс продержаться еще минуту, предупредил убийцу о том, что вошел со мной в контакт? Интересовался ли убийца тем, что мог разболтать мне Ингрэм?
Мысль Баера была ясна: если Ингрэм замешан в чем-то таком, что потребовало столь суровых мер, то второе убийство явилось бы логичным дополнением к первому…
— Потому я ушел из дома сегодня еще до того, как птицы покинули гнезда, — проворчал Баер. — Прежде всего поболтал с твоими ребятами из лаборатории. Я думал, что мне придется выслушивать их колкие насмешки по поводу старичков, у которых с годами усиливается подозрительность. Но это просто компания крушителей надежд, твоя команда. Они не сомневаются, что произошло убийство.
— Похоже, — согласился Корригэн. — Возможно, его звонок к тебе подстегнул убийцу, Чак. Навел его на мысль, что пришло время пришить мистера Ингрэма и выбросить из окна.
— О'кей, я и правда думаю именно так! Что будем делать? Корригэн отодвинул стул.
— Пойдем по следу. Может, нам удастся откопать кое-что на коммутаторе издательства.
Лорен Донахью повернул регулятор душа. Тело согрелось и усталость снова разлилась по нему. Он устал давно, очень давно. Задолго до того, как смог это почувствовать. Донахью встал, сделал глубокий вдох. Он напряг спину, расправил плечи, втянул живот. Как он ненавидел отвислость, наползавшую мягко, словно морской прилив.
«Мне пятьдесят лет, — думал он. — Долго ли до шестидесяти?» Нынешним утром он чувствовал себя разбитым, как никогда. Мелкие, женоподобные черты его лица обмякли. Мешки под глазами, обвисшие щеки, двойной подбородок… Он вдруг вспомнил лицо отца, как будто высеченное из гранита.
Старому сатиру не приходилось ничего доказывать ни себе, ни другим. Лорен Донахью Первый к тому же никогда не заботился о том, что станут говорить о нем. Его имидж вполне сочетался с внутренним «я». Укладывал в постель женщин, уничтожал противников, использовал журнал, основанный им, чтобы рубить головы королям, — все он делал с естественным сознанием того, что вся планета с ее миллиардами населения создана в пространстве и времени только ради существования Лорена Донахью Первого.
Донахью быстро оделся. Свой гардероб он пополнял на Бонд Стрит два раза в год, когда выезжал в лондонское отделение «Событий в мире». Искусно сшитый костюм серого цвета скрывал чересчур плотное тело. Вот и готово. Высокий, широкоплечий мужчина, с продолговатым лицом, высоким лбом, бескомпромиссными губами и пронизывающими серыми глазами. Воплощенное могущество.