–Затараторил и не остановить ведь, однако трепаться ты мастер. Я веду расследование по приказу сиятельного графа и хочу знать, как ей удалось избежать опалы и суда? Рассказывай все, что произошло. Ты ведь на подозрении. В результате ее убийства надеялся получить кое какой капиталец?
***
Дарья Салтыкова с любопытством посмотрела на указанное ей место. Если дознаватель думал, что может ее поразить или напугать своими уловками, то он ошибается. Напрасно он на что-то рассчитывает, Дарья не так глупа и уже приняла некоторые шаги для своей защиты. У нее сильные тылы и нечего тушеваться перед этим червем.
–Я плохо себя чувствую и хотела бы перенести нашу беседу.
–И кто же засвидетельствовал ваш недуг?
–Врач князей Галицких.
–Все же я прошу вас дать ответ на один вопрос, не зря же вы проделали такой путь. Надеюсь вас это не затруднит.
–Пожалуй, но я отвечу, если вы не будете пересекать черту дозволенного.
–Ни в коей мере госпожа Салтыкова.
Салтыкова смотрела на дознавателя в упор – это не человек, это силуэт, похожий на человека, которому придется заплатить, но оно того стоит, за эту мизерную плату будут решены все проблемы, шутка ли, ведь до императора дело дошло. Высочайшим указом велено провести следствие.
Кресло, в котором сидел дознаватель, стояло симметрично окну и выделялось на его фоне в контрастном свете. Дарья даже не могла сказать – сколько ему лет, старик он или нет, с этими мыслями Салтыкова положила свой зонтик, на который она опиралась словно на трость с тех самых пор, как вошла в этот кабинет, себе на колени. Дарья откинулась и непринужденно улыбнувшись, начала рассказывать. Сперва у нее ничего не получилось, она пыталась угадать – сколько лет этому человеку и как-то не вязались ее мысли о возрасте дознавателя с тем, что предстояло рассказать этому силуэту, но вскоре Салтыкова взяла себя в руки и речь ее полилась, словно вода из водосточной трубы во время ливня.
–Как вы уже вероятно знаете, в декабре к императору поступила жалоба от моих сорока крепостных крестьян, вы конечно же ее читали. Я вынуждена была написать объяснение своим действиям.
–Да, я читал, но принеся вам самые искренние извинения, я вынужден госпожа Салтыкова просить вас самой поведать мне о произошедшем, из первых рук, так сказать.
–Они заявили о якобы моих, как они выразились, чудовищных злодеяниях. Удивляюсь и откуда слов таких только набрались, не иначе, как дворня читать книжки начала. Дворовая девка моя, если не ошибаюсь, Максимова, неряха, каких еще поискать… Хочу вас спросить, скажите на милость, когда скотина не подчиняется вам, вы как поступаете? Ну лошадь не туда повезла, куда вам надо было.
–Плеткой ее и шпоры, чтоб не баловала и голову свернуть ей в ту сторону, куда бежать должна.
– Уже не помню, какое отдала распоряжение дворовой девке, но знаю, что она его не выполнила – вот я скалкой и надавала этой девке по голове ее тупой, но она никак не отреагировала. Тогда я взяла свечу и поднесла огонек к ее волосам, ну а те конечно вспыхнули, но видит Бог, я не хотела, чтобы она умерла, как-то случайно все вышло. В гневе я была.
–Конечно госпожа, когда вспылишь, то ненароком и убить можешь, по себе знаю. По мне, так сие не наказуемо должно быть, а напротив, по-моему, достойно понимания. Но ведь это не все?
–Девок своих, кои возмущаться начали смертью подруги своей, -продолжала Дарья, -Герасимову, Артамонову, Осипову и ее двенадцатилетнюю дочь Прасковью, велела конюху сечь розгами.
–Прошу, не волнуйтесь так, девки-рабыни не стоят того, испейте воды.
–После наказания они должны были вымыть полы, но эти дуры валились с ног и еще больше их запачкали, а попробуй кровь отмыть, конечно я осерчала пуще прежнего, схватила палку и отлупила их как следует. Осипова эта возьми и свались на ковер, а он у меня дорогой, персидский и с высоким ворсом. Я приказала ее вынести во двор, и чтобы она охолонула, велела раздеть и выставить на мороз. Так она мерзавка в платок укуталась, я так и не дозналась кто из крепостных ей этот платок вынес. Тут уж я не выдержала и вновь схватила палку, потом конюху приказала занести ее в сени и прислонить к углу. Я из горницы выхожу, а девка лежит на полу, померла стерва. Агафья, постельничная девка, давай голосить, да так громко, что у меня разболелась голова. Я ее схватила за волосы и ударила головой о стену. Жена конюха, что стояла рядом, попыталась меня остановить и все норовила схватить меня за руки. На мое спасение под рукой оказался утюг, вот я им и размозжила ей голову. День какой-то тогда выдался неблагополучный. Феодора, подруга жены конюха, бросилась к ней, а после так взглянула на меня, что я вынуждена была конюху приказать бить ее нещадно и до смерти. Нельзя крепостным так смотреть на свою хозяйку. Вы со мной согласны?
–Конечно госпожа, им только дай волю.
–Конюх ее хлещет, а она стонет, так ему жаль ее стало и мне пришлось его самого подгонять, ведь не старался выполнить свою работу, как должно, так я его палкой, палкой. Конюху-то ребра я поломала тогда со злости. Хочу у вас теперь спросить, а как попала сия жалоба к императору?
–Когда ваши крестьяне повезли хоронить всех убиенных вами в тот день, то на грудь одной крепостной, не помню уж как ее зовут, положили сверток, а он возьми, да и заори дорогой. Ребенок это был, а жандарм, что по случаю своей службы проходил мимо этой телеги, услышал и остановил крестьян, мало ли, дорога на кладбище ведет, а у них ребенок приготовлен, может хотят живьем захоронить, кто ж их знает. Пока разбирались, что да как, ребенок и орать перестал, а когда развернули, он уж мертвый оказался. Офицер забрал всех крестьян в холодную, допросил их честь по чести и составил жалобу в сенат. Однако не беспокойтесь, господа сенаторы, нужно сказать, заколебались были выносить осуждающий вас вердикт, не хотят они огласки, да и поведение ваше вполне объяснимо на мой взгляд. А вот среди дворян разные люди встречаются, разговоры ведут недостойные образованных русских людей, желают, дурь наша российская, крепостное право отменить.
–Так, а как же иначе в России править? Неужели придумали, как без крепостных жить можно?
–Вот и я думаю, что никак иначе жить невозможно. Офицеру жандармскому пришлось к жалобе своей приложить отпечатки пальцев ваших крестьян, которые и предстали перед светлые очи сенаторов. Господа сенаторы вынесли решение: за убийство невинного младенца выпороть крестьян госпожи Салтыковой, допустивших эту смерть. Скажите, ваши крестьяне и раньше ходили в столицу в надежде подать на вас жалобу?
–Да, были случаи побега из-под кнута.
–В столице мы вынуждены были их вылавливать, бить кнутом и возвращать вам, так?
–Так.
–Теперь же произошло непредвиденное, крестьяне ваши умерли от побоев, и мы их вам вернуть не сможем.
–Так меня сюда вызвали, чтобы извиниться за причиненный мне ущерб?
–Не совсем, видите ли, пошли разговоры о бесчинствах помещиков и эти разговоры приобрели, я бы сказал, не желательный размах среди дворян, свободного люда, подлых людишек и крепостных. Смута назревает, а ваша история приобрела, уж очень не вовремя, большую известность. Император приказал наказать вас и процесс над вами должен предостеречь владельцев крепостных и подвести их к более гуманному отношению к своим крестьянам, то есть их величество предлагает относится к своей собственности более бережливо. Ведь, если верить жалобе, то в тот день вы убили семь десятков крепостных.
–И что? Это ведь моя собственность и меня же, за желание соблюсти законы страны, поддержать порядок и не дать этим скотам взбунтоваться, еще и осуждают?
–Ни в коей мере, что вы, Господь с вами. Все уважаемые дворяне, герои отечества, проливающие свою кровь в прошедшей войне, да и сам император…
–Я состою в близком родстве с князьями Нарышкиными, Голицыными и Маковскими, неужели император меня осуждает, да за что?
–Ознакомьтесь, что подписал император, прочитав докладную записку по вашему делу.
–Указ: «…которые люди и крестьяне в должном у помещиков или у дворян повиновении не останутся и недозволенные на господ своих челобитные подавать вздумают, а наипаче попытаются в его императорские собственные руки подавать отважатся, то как челобитчики, так и сочинители наказаны будут кнутом и будут ссылаться на вечную работу в каторгу. Утверждаю права помещиков и дворян на крестьян крепостных, как на частную собственность и даю защиту им законодательно от возможных протестов и неповиновения. А в случае бунта приказываю использовать военную силу, войскам пресекать бунты по первому требованию будь то помещик или дворянин…».
–Я хочу спросить, а будет ли мне компенсация за принесенный ущерб?
–Какая компенсация сударыня и от кого, позвольте спросить, вы ожидаете компенсации?
–Ведь я пострадала материально и потеряла работников не только тех, которых сама забила, но и тех, которые померли от полицейских плетей.
–Государь защищает вас сударыня от бунта и неповиновения ваших же крестьян, также император дает вам защиту от осуждения общества, но позвольте обратить ваше внимание, что в указе ни о какой компенсации не говорится вовсе. Не правда ли…?
Наступившее молчание вызвало у Дарьи легкое призрение, вообще она никогда не теряла самообладания, когда разговаривала с многочисленными высокопоставленными чиновниками, хотя иногда ей, ой как хотелось вцепится в глаза какому ни будь молодому отпрыску Муравьевых, особенно, когда он, сморчок зеленый, начинал с ненавистью говорить о господах, что продают своих крепостных на ярмарках и площадях вместе с сеном, лошадьми и коровами…
–Я вас не услышала, простите, задумалась.
–Вы не хотели бы вернуться на службу?
– О какой службе речь? Я вся во внимании.
–По вашему покойному мужу вы приходитесь родственницей многим уважаемым фамилиям России, но увы – живете, хоть и не далеко от столицы, но очень далеко от общества гвардейских офицеров, а с вашей красотой они приняли бы вас в свой круг с радостью.
–Да – это так.
–Не хотите ли выйти замуж еще раз?
–Неожиданное предложение и странное, надо сказать. Я никак не ожидала услышать нечто подобное от полицейского чиновника.
–Вы выйдете за престарелого в отставке гусара и князя, между прочим. У него собираются не только старики, но и молодые дворяне самых известных фамилий. Генерал сей создал в полку, расквартированном на его землях, тайное общество. Вам надлежит собирать сведения, которые смогут заинтересовать полицейский департамент.
–Вы думаете, что я буду принята в семью князя, кстати не Муравьев Николай Николаевич ли этот князь?
–Он сударыня и когда-то был влюблен в вас, не правда ли?
–После всех слухов обо мне, вы верите, что я смогу запросто присутствовать при антиправительственных разговорах? Кому же я должна передавать эти сведения?
–Вы все узнаете чуть позже.
Так и было закрыто дело об избиении и массовой гибели крепостных графини Салтыковой. Ее спасло согласие вернуться на службу и стать тайным агентом третьего отделения, которое было подчинено графу Бенкендорфу.
Дарья шла по жизни безмятежно и на сегодняшний день, слава Богу, все как будто обошлось. Взять в приемники своему покойному мужу еще одного неврастеника, да еще и капитал его можно прибрать к рукам, это по мне – думала Дарья. Все сразу иметь невозможно, а я буду, особенно если государь того хочет. К тридцати годам уже понимаешь, что, если достанет ума, можно иметь мужа для выходов в свет и пользоваться абсолютной свободой при этом. Княжна Салтыкова сможет себе позволить придворного художника или музыканта, о котором будет знать сам император, для утех же можно купить красивых крепостных парней, а чуть что – запорю на конюшне и слова никто не скажет. Перед ней, как говорила, смеясь сестра, доверчивый и без памяти влюбленный в нее когда-то осел.
Дарья, чутьем опытного охотника, сразу же распознала и была уверена, что Муравьев станет делиться с ней мыслями о несправедливости государственного строя без боязни и скромности. Он не может существовать иначе и будет до самого своего конца искать способы борьбы с крепостным правом, а я стану свидетелем его предательства. Если все факты бунтарских настроений в его полку слепить воедино, то это будет систематическая антироссийская подрывная деятельность и он вовлечет в нее всех своих офицеров. Нужно воспользоваться моментом и стать княгиней. Дарья была уверена, что стоит генералу увидеть ее вновь и страсть к этому жалкому старику вернется с прежней силой. Любовь способна закрыть его разум, и он выложит все свои планы, не допуская мысли о провокации с ее стороны. Он просто не поверит тому, кто попытается ее опорочить перед ним и данной ему властью уничтожит доносчика, будь он даже его собственная дочь.
Дарья смеялась, -представляешь, -говорила она мне, -сидят эти далдоны, его офицеры и слушают, как завороженные сказки о свободе, равенстве и никакой реакции. Никто не оспорит и не осудит поношения на царя и государство, за которое они еще вчера воевали. Хорошо, что среди них был осведомитель Бенкендорфа, нашелся хоть один умный, иначе бы граф даже не вспомнил о моем существовании.
Сестра прожила больше года в имении князя Муравьева прежде чем был назначен день свадьбы. Дарья передавала мне все антиправительственные разговоры, которые вели офицеры полка. Казалось Бенкендорф должен быть доволен результатом службы Дарьи, да и ей самой грех жаловаться, миссия, можно сказать, была выполнена, но у сестры появились свои планы в отношении Муравьева.
Нельзя сказать, что у Муравьева, который достался Дарье, много денег, семья сколь богата, столь и многочисленна. Зато теперь у нее есть: красивый дворец с парками и фонтанами; с десяток дорогих крепостных, способных составить ей целое состояние и довольно солидный капитал, подаренный князем. Этот неисправимый правдолюб и олух желает высказывать свои мысли вслух и ни где ни будь, а непременно в тайных обществах, а граф Бенкендорф щедро платил за информацию. Испытывала ли сестра злость? Пожалуй, нет, у Дарьи не было ни гнева, ни раздражения, она ощущала вкус добычи и это чувство наполняло ее душу и желудок невообразимой радостью.
–Дайте мне вашу руку, – с трепетом в голосе попросил Муравьев, когда они на террасе пили чай с малиновым вареньем, -нет обе руки. Дорогая сегодня к нам придут драгуны, они тебя боготворят.
Дарья вытянула руки так, словно что-то отталкивала от себя и посмотрела на Прохора, свое недавнее приобретение. Он стоял у колонны особняка и наблюдал за госпожой. Прохору всегда было приятно особенное положение среди дворни, но сегодня его бил озноб. Стешка поведала сплетню о новой госпоже. Прохор не верил этим слухам и не хотел даже думать о тех ужасах, которые рассказывала всезнающая Стешка.
Какая все же Дарья красивая, настоящая княжна. Прохор, по воле своего первого барина, закончил академию художеств в Петербурге, писал портреты помещиков и дворян. Не часто встретишь столь прекрасную женщину, как Дарья, она держалась так, словно приобрела всю землю в свою собственность. Грациозна, стройна – Прохор написал десятки портретов, но ему еще не встречалось такое милое лицо. Нежные черты княжны захватывали дух, и Прохор боготворил любимую, -Ангел, -шептал раб. Губы его сжались, каково чувствовать себя приложением к кому-то, забыть про себя и грезить барыней неземной красоты. Платье ее подчеркивало стройность фигуры, а белый цвет придавал черты безупречной жизни. Золотисто-каштановые волнистые волосы рассыпались по плечам, и эта лучезарная улыбка ангела брала в плен искушенного женской красотой художника. Он хотел подойти и даже сделал первый шаг, но она поднесла пальчик к своим губам. Прохор постоял еще несколько блаженных секунд и побежал к сеновалу.
В день венчания, рано утром Дарья осчастливила своего жениха, представ перед ним в чудесном подвенечном платье. Из ее покоев в зеркальный зал, где князь восседал на своем троне во главе празднично убранного стола и за которым сидели его однополчане гусары, торжественно вел красавец офицер.