Цаплин, словно не слыша моих слов, по-прежнему сидел на стуле и упорно молчал.
— Володя, сколько лет твоей маме? — поинтересовался я у него. — Судя по ее лицу, она, по-моему, сильно болеет у тебя?
— Ей пятьдесят три — произнес он. — У нее не совсем хорошо с почками. Она уже мучится с ними около десяти лет.
— Вот, ты мне скажи, положа руку на сердце, тебе не жалко свою мать? Ты, может быть, хочешь, что бы она умерла без тебя? Пойми меня чудак, это дело практически раскрыто, и сейчас, упираться и зарабатывать лишние года заключения, просто не имеет ни какого смысла. Ну, выйдешь ты на три, четыре года позже, ну скажут твои друзья и знакомые, что ты, так и прошел по этому делу в несознанку, ну и что, дальше-то.
Выйдешь ты на волю, а у тебя уже нет мамы, нет друзей. Кого-то за это время убьют, кого посадят, а кто-то просто отвернется от тебя, как от вора.
Хуже будет, если умрет мать. Представь, ты придешь домой, а матери уже нет. И умерла она не из-за почек, а из-за тоски, по тебе. Ты, сможешь, после этого нормально жить? А, я бы, не смог. На мне бы всегда, на всю оставшуюся жизнь, висело бы ее материнское проклятие. У тебя и сейчас на руках, видны ее кровь и слезы.
Я, замолчал и внимательно посмотрел на Цаплина. Мои слова, словно гвозди, прибивали его к стулу. Вдруг, я заметил, что в уголках его глаз, заблестели слезы.
— Ты, помнишь, Володя, что сказала тебе мать? Я тебе, могу напомнить, ибо это главные слова для человеческой жизни. Мать, тебе сказала очень мудрые и великие слова, что прожить эту жизнь нужно так, что когда ты, предстанешь, Володя перед Богом, и он, коснется тебя рукой, чтобы он, не испачкал бы об тебя свои чистые руки и одежды.
Наконец, Цаплин не выдержал и, не скрывая от меня слез, зарыдал словно женщина. Его могучие, накаченные железом плечи, стали содрогаться в такт рыданиям. У него началась истерика.
— Да, я принимал участие в этом налете на Собор! Да, это я, похитил эти две иконы! Другие здесь, не причем! Судите меня одного! — закричал он, закрыв лицо своими большими ладонями.
Я налил ему в стакан воды и протянул ему. Он жадно выпил ее и попросил у меня, еще воды. Когда он успокоился, я предложил ему продолжить наш начатый с ним разговор.
— Вы знаете, я готов дать показания — произнес Цаплин, — я расскажу вам, как все это было, как мы избили охранника, вскрыли дверь Собора и похитили две иконы. Я, не брал иконы, я стоял на улице, их взяли Прохоров и Ловчев.
— Успокойся, Володя. Сейчас все это ты, расскажешь моему сотруднику. Он занимается, как раз этим делом, и ему, будет очень интересно послушать тебя.
Я вызвал оперативника и передал Цаплина ему.
От нерадостных мыслей, которые с утра крутились у меня в голове, меня отвлек настойчивый стук в дверь. На пороге моего кабинета, появился Стас.
— Шеф, ты, что сидишь в темноте? — поинтересовался, он у меня.
— Все, нормально Стас, просто я немного задумался и не заметил, что в кабинете стало темно — произнес я. Что, Стас, у тебя?
Станислав положил передо мной копию протокола допроса Цаплина. Я взял его в руки и углубился в его чтение.
Цаплин Владимир, подробно рассказывал о подготовке к налету на Собор. Он описывал, как он познакомился с Сорокиным, как его поил, как через него узнал все тонкости организации охраны Собора.
Прервав чтение, я поднял глаза на Станислава и задал ему вопрос:
— Стас, почему он все берет на себя? Мы, же наем, что в налете участвовало три человека, а не один.
— Шеф, да какая нам с тобой разница — произнес Станислав. — Главное, что он признался в совершении этого преступления, а остальное, пусть дорабатывает следствие.
— Стас, ты не прав, Это, очень важно для нас. Устойчивая группа, и одиночка, это принципиально, разные вещи. Нужно, работать с Цаплиным дальше, пока он не остыл. Сейчас он вернется в камеру, а там, как всегда найдется хоть один «доброжелатель», который осудит его за минутную слабость. Завтра ты поднимешь Цаплина, а он, в отказ от показаний, да еще будет утверждать потом на суде, что эти, первоначальные показания, у него выбивались с использованием силы.
Я вновь углубился в чтение допроса. Читая дальше, его показания, я узнал, что после налета на Собор, он переправил эти иконы в Москву. В Москве его знакомых, кинули местные аферисты, и они не заработали на этих иконах, ни копейки.
— Слушай, Стас, Цаплин в этом протоколе не называет ни одной фамилии, ни своих подельников, ни друзей из Москвы. Как, ты думаешь, он специально это делает или хочет по этому делу пройти один?
— Шеф, мы тоже, со следователем об этом подумали. Следователь, в процессе допроса, несколько раз предлагал ему, назвать фамилии подельников, но Цаплин, категорически отказывался от этого предложения. Да, и чего ты хочешь от этого Цаплина, он и так уже достаточно много рассказал нам.
— Стас, передай этот допрос Смирнову Олегу, и приступайте к работе с Прохоровым. Я не буду подсказывать вам, как это, нужно делать. Вы люди грамотные и сами решите, как лучше использовать эти показания Цаплина.
Стас, молча, поднялся со стула и направился к двери.
— Если, что-то неординарное, я на связи. Звони, не стесняйся — произнес я.
Станислав закрыл дверь моего кабинета. Взглянув на часы, я стал собираться домой.
Прохоров вернулся с допроса и обессилено опустился на лавку. Нанятый родителями адвокат, оказался, довольно слабеньким, в вопросах юриспруденции и Прохорову пришлось решать многие вещи, вместо него. Чувство неотвратимости наказания, реально повисло над Прохоровым и он, впервые за эти дни, серьезно запаниковал.
— Интересно, Вадима, закрыли или нет? — подумал про себя Игорь. — Цаплин точно сидит, об этом ему намекнул следователь. Володя сдавать ни кого не будет, это точно. По всей вероятности, затрещать мог, лишь Вадим.
— Вот, она, кара Божья — подумал он про себя. — Нет ничего, ни денег, ни свободы. Надо же, черт меня попутал, связаться с этим Селезневым, поверить ему.
Он поднялся с лавки и стал мерить шагами камеру. Вскоре, ему надоело это дело и он, снова присел на лавку.
Прохоров, невольно вспомнил рассказ Вадима о людях, которые принимали участие в разорениях церквей и храмов. Он, тогда не придал особого значения его рассказу, считая, что это его не коснется и вот, он здесь в одиночной камере и похоже, финал у него, может быть таким же, как и у тех людей, про которых рассказывал Ловчев.
Встав с лавки, он лег на жесткие деревянные нары и задумался. Он, лежал на тюремных нарах, в этой небольшой камере и анализировал последние месяцы своей вольной жизни. Он пытался оправдаться перед собой, словно этим оправданием, он мог, каким-то образом изменить свое сегодняшнее положение.
Он вновь вернулся к рассказу Вадима. Сейчас перед его глазами, словно в кино, возникли безликие фигуры большевиков-атеистов, которые сжигали иконы и рушили купола Соборов и храмов. Он, словно сторонний наблюдатель, видел их муки в лагерях и на больничных койках. Их покрытые язвами тела и руки. От всего этого, ему стало как-то не по себе. Игорь вскочил с нар и снова зашагал по камере. Он, тогда не поверил Вадиму, а вернее, его рассказу о Божьей каре, и теперь по-честному, жалел об этом.
Неожиданно раздался скрип, открываемой металлической двери. Игорь вскочил с лавки и устремил свой взгляд на эту дверь.
— Прохоров, на выход — донесся до него голос контролера.
Игорь медленно направился к двери, прикидывая про себя, в связи с чем, его вызывают из камеры. Контролер, закрыл за ним дверь и легким толчком в спину, приказал ему следовать в перед. Он вел Прохорова по темному и узкому коридору изолятора временного содержания, пока он не уперся в глухую стену, справа от которой была дверь, оббитая потемневшим от времени, оцинкованным железом.
Игорь остановился около незнакомой ему двери и повернулся по команде контролера лицом к стене. Контролер открыл дверь и легким толчком в спину, втолкнул его в небольшую комнату, заполненную солнечным светом. От этого яркого света, ударившего его по глазам, Игорь зажмурился и прикрылся ладонью.
— Здравствуй, Игорь — услышал он, знакомый женский голос. — Да, это же я, Жанна.
Прохоров открыл глаза и увидел мокрое от слез, лицо Жанны. Это было столь неожиданно, для него, что не сразу поверил в это.
Она бросилась к нему на шею и стала целовать его в губы.
Когда он окончательно пришел в себя от этой неожиданной для него встречи, Игорь, несколько грубовато, отодвинул в сторону Жанну и тихо спросил:
— Жанна, скажи мне, как ты, оказалась тут, в этом изоляторе? Ты, знаешь, за все это время, тока я нахожусь здесь, мне даже ни разу не довелось увидеть свою маму, а ты вдруг, здесь, со мной в этом помещении.
Жанна, словно не слыша его вопроса, вновь прижалась к его телу и стала жадно ловить своими губами его губы.
— Игорек, милый, я люблю тебя! Нас с тобой, никогда и ни кто не разведет в разные стороны, ты слышишь меня? Мне, все равно, кто ты и за какие дела ты оказался здесь, я все равно тебя люблю. Я, не могу, ты слышишь, не могу, без тебя не только жить, но и дышать.
Игорь, присел на табурет, привинченный к полу, и снова задал ей вопрос:
— Жанна, скажи, каким образом, тебе удалось попасть сюда? Ты, понимаешь, что это не дом свиданий, а, тюрьма?
Жанна посмотрела на него непонимающим взглядом. Ей было не понятно и немного обидно, за заданный им вопрос.
— Все, очень просто, Игорь. Мой папа, хороший друг начальника городского УВД Шакирова. Вот, я и попала сюда, через него. Я обратилась к нему и он, снял трубку, набрал номер, и я оказалась здесь, рядом с тобой.
Игорь, с удивлением смотрел на Жанну.
— Жанна, неужели ты не понимаешь, кто ты и кто, я — произнес Прохоров. — Ты, только посмотри на меня, зачем я тебе?
Игорь замолчал и отвернулся от Жанны. Сердце его сжалось так, что он почувствовал боль, за своей грудиной.
Он уже не раз, ей говорил об этом, и она, должна была бы уже давно понять, что они разные люди.
— Жанна? — произнес он. — Пойми меня, я не хочу, что бы ты приходила сюда ко мне. Пойми, меня правильно. Я уже догадываюсь, какой скандал тебя ожидает дома. Ты понимаешь меня Жанна, я вор, бандит и нам никогда с тобой не быть вместе.
Ты, знаешь, что меня обвиняют в налете на Собор Святого Петра и Павла. Это семь лет тюрьмы, как минимум. Семь лет, даже не семь месяцев и не семь дней. Это практически вся жизнь, вся молодость.
Жанна, присела на табурете. Ее красивые руки, бессильно опустились на колени. Из ее красивых глаз, покатились слезы.
— Игорь, милый, ты говоришь семь лет. Это же, всего семь весен и семь зим. Это же не так много, если сравнивать всю нашу жизнь. Я буду ждать тебя, столько, сколько это будет нужным. Я дождусь тебя, верь мне.
Игорь осторожно коснулся пальцами руки ее волос. Они были мягкими и источали приятный запах свежего сена. Он, только сейчас пожалел, что у него не было ни какой интимной близости с этой красивой и милой девушкой. Он обнял ее за хрупкие плечи и прижал к себе.
— Я, не обижусь Жанна, если ты не дождешься меня и выйдешь замуж. Это жизнь и я это, хорошо понимаю. Если у тебя, будет хоть малейшая возможность и желание, напиши мне письмо. Просто две строчки или два слова. Они, наверное, будут самыми дорогими словами для меня, там, в местах лишения свободы.
Металлическая дверь камеры открылась, послышалась команда контролера. Он привычно скрестил руки у себя за спиной и вышел в коридор. Через минуту другую, он вновь оказался в своей камере и все произошедшие с ним, показалось ему, прекрасным сном.
Вечером, незадолго до окончания рабочего дня, мне позвонила на работу жена и предупредила, что к нам должны приехать в гости, наши старые семейные друзья. Положив трубку, я вдруг вспомнил, что у меня дома нет спиртного, а встречать гостей без спиртного, как-то было не совсем прилично.
Время было чуть больше семи часов вечера, и я решил заехать за спиртным в Кировский переулок, больше известный в народе как Трещина, где можно было купить спиртное до девяти часов вечера.
Водитель остановил машину в метрах десяти от входа в магазин. Я, вышел из автомашины и направился в магазин. Около входа в магазин, я обратил внимание на двух работников милиции, которые не пропускали покупателей в магазин. Не обращая на это внимание, я захотел войти в магазин, однако, один из работников милиции, преградил мне дорогу.
— Извините, но в магазин нельзя — произнес сержант милиции.
— В чем дело? — спросил я его, доставая из кармана удостоверение личности.
— Видите ли, товарищ подполковник — произнес сержант милиции, — у одного из посетителей магазина, под курткой, за поясом немецкая граната-колотушка. Насколько мы знаем, он сильно пьян и требует у продавцов водки. Сейчас, он просто, грозит взорвать весь магазин с покупателями вместе. Мы не заходим во внутрь, чтобы не спровоцировать его.
— Все ясно, сержант — произнес я, — дайте мне возможность пройти в магазин и на месте, принять решение. В отличие от вас, я в гражданке и он не знает, что я работник милиции.
Открыв дверь, я медленно вошел в магазин и остановился около двери.
— Стоять! — услышал я истошный крик мужчины, одетого, в какую-то заношенную и грязную телогрейку. — Если еще, кто-нибудь из вас, сделает еще пару шагов, то я вас всех взорву!
В магазине, помимо двух продавцов, находилось еще около десятка мужчин, которые жались к стене магазина и со страхом смотрели на этого невзрачного, на вид мужчину. Кто-то из стоявших в очереди мужчин, произнес:
— Слушай мужик! Давай я тебе сам куплю бутылку водки, только ты убери подальше свою гранату?
— Что, ты сказал? — произнес хулиган. — Ты, мне, хочешь купить бутылку водки? Я, что по твоему, инвалид и сам не смогу себя обеспечить? Мне не нужны ваши жалкие подачки!
— Я, еще раз, говорю? — произнес хулиган, поворачиваясь лицом к продавщицам. — Вы мне дадите литр водки или нет?
Пока он это говорил, я успел сделать пару шагов к нему поближе. Увидев это, он распахнул свою телогрейку и показал мне на гранату, которая торчала у него за ремнем.
— Вот, это видел, мужик? — произнес он с каким-то пафосом. — Сейчас я дерну за шнурок и никого вас здесь не будет.
— Слушай, ты, бык? — произнес я с явным вызовом. — Ты, что здесь, творишь, баклан. Ты, это на кого руку поднимаешь, вошь ты, тюремная?
То ли я, произнес это все с какой-то несвойственной мне интонацией, то ли эти слова, дошли до него более доходчиво, чем все остальные, но он остановился и изумленно посмотрел на меня.
— Чего, таращишься, черт? Что, не понятно? А, сейчас, встань в очередь и больше, не гони пургу.
Хулиган замолчал, видно соображая, как ему поступить дальше. Он, отвернулся от прилавка и направился в мою сторону. На его лице, была злорадная ухмылка.
Я следил за каждым его движением и шагом. Когда он приблизился ко мне достаточно близко, я нанес ему сильный удар в лицо. Мужчина отлетел в сторону и растянулся на грязном и мокром полу. При падении, граната провалилась у него за ремень, и сейчас находилась где в районе его колен за штаниной брюк.
Я всем телом налег на него, прижал его к полу. В это время, все находящиеся в магазине мужчины, словно по команде ринулись на выход, образовав пробку, в дверях магазина. Они лезли словно тараканы, отталкивая друг друга, стараясь первыми выбраться из магазина на улицу.
Продавщицы, до этого стоявшие за прилавком, моментально исчезли в подсобке, плотно закрыв за собой двери на крючок.
Мужчина, хрипел и извивался подо мной, стараясь сбросить меня с себя. Мне пришлось нанести ему еще несколько ударов рукой по лицу, пока он не затих.
Убедившись, что противник находится в нокауте, я медленно поднялся с него и достал у него из штанины гранату. Колпачок гранаты был отвинчен и из нее болтался белый шелковый шнурок.
Обшарив карманы неподвижно лежавшего мужчины, я нашел в его карме колпачок и навернул его на гранату. В левом его кармане я обнаружил нож и справку об освобождении из ИТК номер пять. Судя по справки, этот мужчина был освобожден из мест лишения свободы накануне и провел всего лишь один день, наслаждаясь прелестями свободы.