Прошла еще одна неделя, томительного ожидания в Москве. Смирнов и Балаганин, ехали на встречу с Максимовым, уже не рассчитывая на успех.
Максимов всю эту неделю проводил какие-то консультации, каждый раз перенося встречу, на новое время или на следующий день. Вот и сегодня, он позвонил утром Смирнову и назначил ему встречу на двадцать часов вечера.
Смирнов, остановил автомашину около указанного Максимовым дома, и ребята стали его ждать. Ждать пришлось довольно долго. Измученные ожиданием, Смирнов, завел двигатель автомашины и собрался уже возвращаться обратно в гостиницу. Неожиданно для них, из-за угла дома, показалась фигура Максимова. Он подошел к автомашине и, оглянувшись по сторонам, сел на заднее сиденье.
— Прошу, извинения. Дела, пришлось немного задержаться на работе. Икона, у меня и я готов передать ее вам. Единственное условие, это ни слова, ни какого-нибудь намека, на КГБ.
— Я, могу вам дать только свое личное слово, за действия своего руководства, я не отвечаю. Это, вы сами решайте с ними, эту задачу.
Максимов, немного задумался, а затем словно махнув на все рукой, произнес:
— Пойдемте, Смирнов, я передам вам вашу икону, она у меня в машине.
Они вышли из автомашины и завернули за угол. Вскоре, Стас увидел Смирнова, который возвращался, со свертком в руках. Станислав, вышел из автомашины и направился в сторону Смирнова.
— Ну, как? Ты смотрел? Она или нет? — спросил он у Смирнова.
— Все, нормально Станислав. Икона у нас. Давай подождем Максимова, он попросил меня, его подождать.
Они сели в автомашину и стали ждать, когда появится Максимов. Минуты через две, к ним подсел Максимов.
— Все ребята, нормально — произнес он. — Мне просто нужно было доложить генералу о передаче иконы. Вы, хоть представляете, какие ценности вы вернули в Казань. Только, одна Седмиозерная икона, могла свободно прокормить ваши семьи, всю оставшуюся у вас жизнь. Да, Селезнев, знал, что выбирать в храмах Казани. У него всегда было это звериное чутье, на самое дорогое, что можно стащить.
— Олег Валерьевич, скажите, вы его случайно не задержали? — спросил Станислав у Максимова. Получив отрицательный ответ, Станислав задал ему очередной вопрос:
— Скажите, а как эти похищенные иконы оказались у вас, то есть в КГБ?
Максимов посмотрел на Балаганина и улыбнулся.
— Селезнева, если по-честному, мы и не искали. У нас на него, в отличие от вас, ничего нет. Ведь он, не совершал преступлений на территории Москвы и Московской области. Если бы вы, его даже и задержали, то едва бы могли его натянуть на подстрекательство к разбою. Слова к делу, не пришьешь.
Про все другое, говорить не стану. Это служебные вопросы и они обсуждению не подлежат. То, что вы, работали абсолютно грамотно, этого не отметить, не могу. Смотрите сегодня вечером программу «Время», думаю, что это будет для вас интересно.
Смирнов посмотрел на часы. До начала программы «Время» оставалось чуть более одного часа.
Они остановились у небольшого кафе, в котором голубым огнем, светился экран телевизора. Они вошли в кафе и сели за столиком. Вот замелькала на экране знакомая всем заставка и зазвучала музыка. Внезапно, на экране телевизора появилось знакомое Смирнову лицо, это был знакомый генерал КГБ. Он был в форме, грудь его кителя украшали множественные правительственные награды. Генерал бодро давал интервью, ведущему новостного канала, о том, что органами государственной безопасности удалось перекрыть канал, по которому за границу переправлялись предметы старины. Он еще, что-то говорил о победах КГБ, а затем, встав из-за стола, передал Максимову, как представителю общественности, икону Казанской Божьей Матери. Все присутствующие в зале люди, хлопали в ладоши и поздравляли генерала за столь прекрасную работу КГБ.
Ребята, молча вышли из кафе и направились к машине. На их лицах была несвойственная им, растерянность. Они великолепно понимали, что эти люди с генеральскими пагонами на плечах просто украли у них эту победу.
На следующее утро, попрощавшись с ребятами из пятого отдела МУРа, они отправились в Казань.
Первую, возвращенную икону Седмиозерной Смоленской Божьей Матери, передал архиепископу Казанскому и Марийскому, сам министр внутренних дел республики. Передача иконы, была осуществлена накануне большого религиозного праздника православных христиан, Пасхи. Эту церемонию широко освещали все средства массовой информации.
Икону же Казанской Божьей Матери, было поручено передать в епархии мне лично. Я связался по телефону со Смирновым и начальником Бауманского отдела внутренних дел Казани Шулаевым и пригласил их составить мне компанию, при передаче иконы архиепископу. Передача иконы, должна была осуществиться в Соборе святого Петра и Павла.
Я впервые в жизни, стоял в центре Собора Святого Петра и Павла и держал в руках эту чудотворную икону. На меня и на моих товарищей, были направлены множественные софиты, которые слепили нас, из-за чего мы плохо видели, что происходило вокруг нас.
Сказать, что я не волновался, это, значит, не сказать ни чего. От волнения, у меня стали мелко трястись руки и я, в какой-то момент, реально ощутил, что могу выронить из рук, эту святыню. Это было не удивительно, так как сама икона весила довольно прилично и я, чтобы не уронить ее, крепко прижал ее к своей груди. В этот момент, я, не знавший ранее Бога, почувствовал внутри себя какие-то внутренние изменения, словно святой лик Христа и его матери, пресвятой Девы Марии, отпечатался где-то у меня внутри.
Это чувство было столь сильным и впечатляющим для меня, что я с испугом посмотрел на своих товарищей, стоявших рядом со мной. Я, еще плотнее прижал к себе икону и устремил свой взор, на царские ворота, за которыми шла какая-то тогда непонятная для меня служба.
Наконец, откуда-то сверху, раздалось пение, и царские врата растворились. Из них вышел архиепископ в окружении священников. Все они были одеты в блестящие нарядные одежды. Вся эта свита, под непрерывное пение церковного хора, медленно направился ко мне.
Я произнес какие-то торжественные для этого момента слова и протянул икону архиепископу. Прежде, чем взять у меня икону, он трижды поцеловал ее, а уже затем только принял ее из моих рук.
Все это было обставлено столь торжественно, что у меня от волнения, немного закружилась голова.
— Все, так здорово, так красиво и торжественно — прошептал, мне на ухо Шулаев, — что мне даже не верится во все это, происходящее здесь.
Его слова, снова вернули меня к действительности. Мы стояли в центре Собора и не знали, что нам делать дальше.
— Виктор Николаевич — обратился ко мне секретарь архиерея, — вы останетесь на торжественный обед или нет?
Я извинился перед ним и сообщил, что у меня сегодня слишком много дел, и я не смогу принять участие в этом торжестве.
При выходе из храма, я впервые ощутил в себе столь большие перемены в моей душе и сердце. Мне было столь легко, что я как мальчишка, чуть ли не бегом спустился по лестнице Собора и направился к своей автомашине, которая ожидала меня во дворе храма.
После больших усилий, отцу Ловчева удалось добиться освобождения сына из-под ареста. В настоящее время, Вадим находился под подпиской о не выезде и усилено занимался в университете.
Трое суток проведенных им в камере предварительного задержания, окончательно выбили из него, преступную романтику. Он часто, как дурной сон, вспоминал эти поездки с ребятами в Москву, эту перестрелку с людьми Селезнева, когда ему удалось ранить одного из охранников Селезнева. При разговоре с отцом на эту тему, Вадим старался представить отцу, себя виде жертвы этих ребят, которые чуть ли не силом заставили его принять участие в этом нападении.
Вадима иногда тревожили следователи, которые расследовали это дело. На все эти допросы, Вадим ходил только со своим адвокатом. Он не стеснялся уже ничего и полностью перекладывал всю вину на Прохорова и Цаплина. Вскоре, его перестала мучить совесть.
Как-то знакомясь с материалами уголовного дела, он обратил внимание, что его старые друзья Прохоров и Цаплин, в своих показаниях полностью берут всю вину на себя и всячески стараются вывести его из этого дела.
— Почему, они это делают? — подумал он. — Наверняка, рассчитывают, что я им буду должен всю оставшуюся жизнь. Нет, друзья, если вы рассчитываете на это, то вы глубоко заблуждаетесь. В этой жизни у меня лишь два человека, которым я что-то должен, это мать и отец.
В один из дней, его вызвали на очную ставку с Прохоровым. Следователю нужно было уточнить некоторые нюансы в их показаниях.
Вадим зашел в кабинет следователя в сопровождении адвоката. Он был одет в новый шикарный импортный костюм серого цвета. Его белая рубашка и прекрасный модный галстук, лишний раз подчеркивали его высокий имущественный статус.
Прохоров был одет в растянутый старый свитер. Его, недавно постриженная наголо голова, изобиловала множественными шрамами, которые раньше скрывали его густые волосы.
Игорь мельком взглянул на Вадима и опустил глаза в землю. Прохоров был, как никогда спокоен. Он старательно отвечал на все вопросы следователя, стараясь подчеркнуть свою роль в этом преступлении. За все время очной ставки, Прохоров ни разу не взглянул на Ловчева, словно того и не было в кабинете.
Поведение Прохорова, насторожило Ловчева. Он не верил Игорю, не верил в его сломленный внешний вид, так как за все это время, что он с ним общался, ему удалось хорошо изучить этого человека.
После очной ставки, Вадим вышел на улицу. Попрощавшись с адвокатом, он остался ждать у здания МВД, в надежде увидеть Прохорова, которого должны были повести обратно в изолятор.
— Что я делаю? — подумал Вадим про себя. Ты же, сам себе давал слово, что больше никаких контактов ни с Прохоровым, ни с Цаплиным у тебя не должно быть и вдруг, увидев Прохорова, ты снова расклеился и почувствовал себя виноватым в том, что ты на воле, а он в заключении.
С громким лязгом открылись ворота, и из них выехал «черный воронок». Как не пытался Ловчев рассмотреть в машине Прохорова, ему этого не удалось.
Суд начался с опозданием в сорок минут. Я стоял на крыльце суда и наблюдал, как из подъехавшего милицейской автомашины, одного за другим вывели всех участников этого разбойного нападения. Цаплин и Прохоров были острижены наголо, однако, судя по ним, к суду они относились, как-то не серьезно, принимая все происходящее, как фарс.
Они улыбались, обменивались репликами не только между собой, но и с окружившими машину родственниками.
Увидев меня, Прохоров помахал мне рукой, а затем, когда он сравнялся со мной при его конвоировании в зал суда, вежливо улыбнулся и произнес:
— Ты, будешь первым, кого я убью, когда освобожусь из заключения.
Я промолчал, так как возражать озлобленному человеку, тем более в подобный момент, было совершенно бесполезно.
Меня вызвали на заседание, где-то, через час. Я вошел в зал и остановился у дверей.
— Абрамов, вы, что остановились? Проходите на середину зала — произнес председательствующий.
Я прошел к указанному месту и по просьбе судьи, назвал свои анкетные данные.
Присутствующие в зале родственники и друзья подсудимых с интересом посмотрели на меня.
— Скажите, пожалуйста, применялись ли вами, при работе с подсудимыми недозволенные методы ведения допроса?
Я удивленно посмотрел на судью и обвинителя, пытаясь предугадать дальнейшее развитие этой ситуации.
— Поясните, ваша честь, что вы подразумеваете под термином, не дозволенные методы допроса — обратился я к суду.
Судья, открыв дело, зачитала показания Цаплина, в которых тот утверждал, что я применял в отношении его физическую силу, а так же угрозу, поместить его в камеру с так называемыми «опущенными» арестантами.
Я невольно улыбнулся, услышав, стандартное обвинение практически всех подсудимых в том, что во время допросов их избивали и оказывали на них психологическое давление.
— Это, не правда, ваша честь — произнес я — К подсудимому Цаплину, ни каких мер физического и иного воздействия, с моей стороны не применялось.
Судья сделала какие-то отметки в уголовном деле и подняла на меня глаза.
— Ваша честь — произнес я. — У меня, вопрос к подсудимому, можно мне его задать?
— Задайте — произнесла судья.
— Скажите, подсудимый Цаплин, какое воздействие было оказано с моей стороны, я бил вас, если да, то почему вы, не заявили об этом факте в период следствия?
Цаплин сморщил свое лицо, давая понять окружающим, что он старается вспомнить эти побои.
— Этот гражданин, дважды меня ударил по лицу, и несколько раз в область печени — произнес он.
— Скажите, Цаплин, когда это было, до встречи с вашей мамой или после того?
Цаплин бросил свой взгляд на сидевшую в зале мать и произнес:
— Я не помню этого и поэтому, не могу определенно сказать, до или после.
В зале зашумели. Судья, встала из-за стола и жестом руки, остановила этот шум. Повернувшись к Цаплину, она спросила его:
— Обвиняемый, поясните суду, почему вы не сообщили об этих побоях своевременно в прокуратуру и не рассказали о них своей матери, которая встречалась с вами, насколько я знаю, в кабинете Абрамова? Я думаю, что ваша мама Цаплин, не могла бы, не заметить, разбитое лицо своего сына и непременно заявила бы об этом в прокуратуру? Как вы сами об этом думаете?
Вопрос судьи, смутил Цаплина. Его хитрые глазки забегали по залу, отыскивая в нем свою мать.
— Вы, что молчите? — произнесла судья, — или вы не можете вразумительно пояснить мне по существу заданного вам вопроса.
Цаплин, глупо улыбнулся и попытался, что сказать, однако, судья его резко остановила.
— Прекратите, паясничать, Цаплин. Суд отказывается от исследования этого момента, так как, кроме этого заявления, вы не можете подтвердить это больше ни чем.
— Вы, свободны, Абрамов — произнесла судья, обращаясь ко мне. — Суд вас больше не задерживает.
Я молча повернулся и вышел из зала.
Читая решение суда, поступившее мне через неделю, я узнал из него, что суд признал Прохорова, Цаплина и Ловчева в причастности к разбойному нападению на охрану Собора Святого Петра и Павла, с целью похищения икон из собора. Согласно приговора суда Прохоров был приговорен к восьми годам лишения свободы, Цаплин — к шести годам, а Ловчев Вадим — к двум годам условно, с отсрочкой на три года.
Я был полностью удовлетворен этим приговором и, прочитав его, положил в свою папку. Однако, в душе все же оставался какой-то неприятный осадок. Опять, как почти и девяносто лет назад, суд осудил этих людей лишь за совершение ими опасного и дерзкого преступления, отбросив в сторону, моральную составляющую этого преступления. Ведь стоимость этих икон, не шла ни в какое сравнение с их исторической и духовной ценностью для всего русского православного народа, однако этот аспект, не изучался и не рассматривался в процессе судебного разбирательства. Эту сторону уголовного дела было не возможно не только взвесить, но и оценить.
Фаттахов, вошел в мой кабинет, когда я в поте лица, готовил все документы, по передаче их ему. На освободившуюся вакансию еще не был принят человек и поэтому, я временно передавал все материалы лично ему. Он присел на стул и тяжело вздохнул.
— Что, Ринат, так тяжело вздыхаешь? — спросил я его. — Не переживай, все будет нормально. Вот, увидишь, подгонят тебе еще какого-нибудь подкидного дурака, вот, и будеммы с тобой пахать за него.
— Ты уже знаешь, что Костин решил назначить на вновь переданную нам должность начальника второго отдела своего знакомого Яшина. Я был против этого, но меня никто не стал даже слушать.
— Ничего удивительного, сейчас мы с тобой, как пешки на огромной шахматной доске. Руководство не интересует наше мнение, интересы службы, эти люди, просто двигают нас по этой шахматной доске и все. Где бы, мы не стояли, на своей половине или чужой, мы по-прежнему, пешки, которые никогда не смогут стать ферзями. Иногда, Ринат, я тоже думаю, как и ты, как могла эта пешка, так легко пройти в ферзи. Раньше это было практически не возможно и, как правило, подобные пешки надолго или навсегда застревали в политотделе. Сейчас же, все лезут в оперативные службы, считая их лучшим трамплином в карьерном росте в МВД.