– И по одному бывают?
– По всякому. Мы ведь зависим друг от друга. Финансирование. Гранты международные.
– Обеднело отечество. – Вздохнул Балабуев.
Тут разговор прервал телефонный звонок. Балабуев выслушал, сказал: вот как хорошо. Давай сюда. Подбежал к двери, высунул голову, переговорил, и вернулся с завернутым в целлофан предметом. Выставил на стол перед Плаховым: – Узнаете? Если сомневаетесь, придумывать не нужно.
– Узнаю, пожалуй… Портфель Павла Николаевича.
– Видите, какое дело. Пустым нашли. С места происшествия увели, осмотрели, забрали, что нужно, а портфельчик выбросили. Его портфель или нет? Подтверждаете?
– Его. – Твердо отвечал Плахов и, осознав важность момента, добавил. – Павла Николаевича Кульбитина.
Балабуев остался доволен. – Видите, вот вы и разговорились. А то ведь как. Раз вызывают, значит, нужно характер проявить. Ничего не знаю, сами ищите. А на будущее я вам скажу. Каждому порядочному человеку алиби обязательно нужно. Преступник сам о себе позаботится. А честным людям как? Вот вы говорите, раздвоение личности.
– Я не говорю.
– Перестаньте. – Балабуев даже рукой отмахнул. – Только и слышишь. Не знаю, не видел. Мы ведь в Европу хотим. А там как. Гражданин ночь не поспит, но сигнализирует, босиком на холодном полу встанет, мазью натрется от радикулита и стоит. Думаете легко? Но высмотрит, поможет органам правопорядка. У нас один вернулся. За чем, спрашивает, очередь? За правами человека. Самолично наблюдал.
– Может, перепутал?
– Так оно и есть. Отпечатки пальцев с утра бегут снимать. Вы ведь не сдавали?
– Не сдавал. – Признался Плахов.
– Вот видите. Зато свобода. Одни мы и турки остались. Гордый народ. Следствию помогать не хотим.
– Я не отказываюсь.
Потому расскажите подробно, чем вы у себя занимаетесь. Хотя нет. Погодите. – И Балабуев выложил перед Плаховым пачку фотографий. – Давайте с них начнем.
Глава 3
Леня Шварц был оперативник, который работал вместе с Балабуевым, он и нашел портфель. Леня был человек действия. Подъехал в отделение, попросил в помощь двух сотрудников, оглядели все вокруг, опросили дворников. И нашли. Ясно, не мог преступник далеко унести. Отошел чуть подальше, выгреб нужное, а портфель выбросил. И правильно сделал, исходя из своего преступного опыта.
Все мы умные, когда результат известен. Но нашел Леня, а никто другой. За Леней числились и другие достоинства. Возраст подходящий, тридцать лет. Кудрявый, веселый. Разговор затевал буквально ни с чего и мог рассмешить любую (любую – вряд ли, но многих – безусловно). Никак не демон по женской части, а преданный работе человек. Романтик своего дела. Женщин веселил по служебной надобности, но от души. И они это ценили.
Оружием Леня не пользовался. Как-то спросили, чего он боится больше всего: пожара, боевого ранения (в голову, например), измены любимой женщины или… мало не бывает, когда начинаешь перечислять возможные несчастья. Леня отвечал совершенно искренне. Потерять служебное оружие. С любимой женщиной еще можно как-то уладить (а нет – так и того лучше), если в голову попадет – работа такая (хоть без головы не всякий согласится), но потерять пистолет… В общем Леня никогда оружия при себе не держал. Но и безоружным не ходил. Кто больше всего полезен в нашей работе? – Спрашивал Леня. – И сам себе отвечал. – Женщины. Конечно они. Все знают, все видят, и все сами расскажут, нужно только уметь задать вопрос… А как? – спрашивал Леню какой-нибудь недотепа. – Как? Женщины, что любят? – Отвечал Леня вопросом на вопрос и, не рассчитывая на сообразительность собеседника, прояснял. – Сладкое они любят. Вот и весь секрет… Потому Леня непременно носил в сумочке, болтавшейся на руке и называвшейся почему-то пидорасточкой, плитку шоколада (иногда и в кобуру под пиджак помещал). – Очень помогает. – Говорил Леня. – Развязывает языки. Конечно, про глаза нужно не забывать. Кто не сообщит женщине, что у нее красивые глаза, тот пусть сам себе сделает харакири. Купит самоучитель, сядет по-японски, чтоб ноги не сломать, найдет заветную точку, и банзай. Так будет проще… А для располагающего к откровенности разговора, держал настоящий черный шоколад – Гвардейский. На хорошее дело не жаль.
Лёнин метод можно включить в учебники для служебного пользования. И фамилия подходящая – Шварц, у нас уважают нерусское, хотя относятся подозрительно, а уважения больше. Леня пользовался несколькими служебными удостоверениями. И пожарника, и водопроводчика, или… в общем, мы сами не знаем всех секретов. Но сейчас он показал самое настоящее удостоверение, достал Гвардейский и уселся пить чай в женской компании. Одна – Светочка непосредственно работала с Плаховым, другая забегала (комната через коридор) на чаепитие. Обе хорошенькие, как положено в музейной обстановке, на которую само время накладывает свой неповторимый отпечаток, разглаживает скомканные унылой действительностью черты и готовит для другой жизни, от предчувствия которой сладко обмирает сердце. Потому женщин среднего возраста, в лицах которых непременно присутствует бытовая драма, в музеях поменьше, а попадаются больше такие вот девушки или старушки смотрительницы, недвижимо, как львы перед музейным входом, восседающие возле дверей из зала в зал. Без них никакая экспозиция не будет полной.
Но это к слову, пока все пьют чай в комнате, рядом с той, где работал покойный Кульбитин. Балабуев копал свое, а Леню послал, приглядеться на месте. Он Леню ценил. Так ему и сказал: – Проветрись. Иди и погляди… Леня, как пылесос, должен был втянуть, всосать с места преступления все, что только возможно, без разбора. Все слухи, все разговоры, все предположения, не бросаясь заранее на призрачный след. Как раз для него задача. А дальше они с Балабуевым сядут и подумают. Возьмут быка за рога.
И рассказывал Леня занимательно.
– Сплавлялся на Горном Алтае. Река быстрая, несет, камни кругом. А тут медведь в воду зашел. Стоит и ждет, пока подъедем.
– И что же? – Ужасались женщины.
– Как вас вижу, только в глаза не заглядывал. Этого нельзя, специально предупреждали. А так лапой помахал, повернулся и пошел. А знаете, почему? Четверг. Рыбный день. Если пятница, тогда, конечно. Нам бы такую сознательность… – Разводил Леня руками. – А у вас интересно.
Может, интересно, но пусто. Рабочие комнаты не предполагали большого комфорта. Выход в узкий коридорчик, спуск по ступеням и во двор. Это, если проникать с черного хода, который закрывался изнутри и был теперь под сильным подозрением. Не пользовался ли им Кульбитин в тот роковой вечер?
– Обычное дело. – Рассказывали наперебой девушки. – Только он не черный, а служебный. Что бы всякий раз через экспозицию не бегать. Но закрываем обязательно. Снаружи звоночек, по звонку впускаем, не иначе. Вышел – защелкнул за собой, а назад – звонишь. На ночь – еще и засов. Обязательно. И тогда через главный выход.
– А кто закрывает?
– Павел Николаевич или Алексей Григорьевич.
– Той ночью засов был закрыт. – Размышлял Леня. – Значит, преступник – собеседник Кульбитина (если он был) ушел первым.
– Не музей, а скорее реставрационные мастерские. – Поясняла Света. – И принадлежим мы Академии Наук. Здесь все научное. А Музей для тех, кто интересуется. У нас зал специальный. Для научных заседаний. Там лекции читают.
– Можно вот так с улицы заскочить и послушать? – Восхищался Леня. – Билет купил и проходи?
– Лекторий. Абонемент сразу на весь цикл. А деньги для одной видимости. Нас даже в войну не закрывали. И студенты ходят, и старушки. Раньше народа было много.
– Алексей Григорьевич читал? Плахов?
– На него, как в театр, ходили.
– И Кульбитин?
– И Кульбитин. Я тоже читала. Я исторический факультет закончила.
– Вот оно как. – Тянул Леня. – Тогда и мне расскажите. – Что это у вас такое, страшное?
За стеклами шкафов и на открытых полках стояли несколько десятков голов, какие можно увидеть в мастерской скульптора. И видно, что стоят они так давно, можно сказать, всегда тут стояли. Убери эти головы, и комната изменится.
– Это у нас занимались восстановлением исторически достоверной внешности. Для исторических лиц. Фотографий не было, а хочется знать, как человек выглядел. Целый отдел был такой. Антропологический.
– Как у скульптора?
– Нет, скульптор с натуры лепит. А мы научно воссоздаем. По антропометрическим данным.
– А как же, если проверить нельзя?
– Это вы у Алексея Григорьевича спросите. Он лучше объяснит. Но к нам отовсюду ездят. В прошлом году, – Света хихикнула, – Поляки одного привезли. В специальной коробке с печатями. Чтобы через таможню пропустили. А как иначе череп везти? Алексей Григорьевич возился, чего только не делал. Сидит, циркуль с тупого конца грызет. Ты погляди. Это он мне. Я гляжу, вышел натуральный мужик.
– Вместо поляка?
– Вместо польки. Это какая-то их крулева.
– Ай-я-яй. – Сказал Леня.
– Вот и они так же. В Америку повезли проверять. Там подтвердили – точно, мужик. А крулева в другом ящике лежала. Перепутали, а может, нарочно подсунули. Алексей Григорьевич – молодец. Вообще, наша, советская школа самая лучшая.
– И Кульбитин покойный этим занимался?
– Павел Николаевич по ДНК определял.
– Это как?
– Неужели не знаете?
– Я в милиции работаю. У нас по отпечаткам.
– Можно по одной косточке определить, что за человек и откуда. Про царя нашего слышали? Там целую семью по косточкам разобрали и разложили.
– Вы этим занимаетесь?
– То судебная экспертиза, а у нас с научной целью. И лаборатория не здесь, тут только материал хранится.
– Как это, хранится?
– А вот так. Смотрите, раз вы из милиции. Будете знать. – Света потянулась в сторону стола, и выдвинула плоский ящик, какие бывают у пчелиных ульев. Там лежали завернутые в целлофан кости под закрепленными на них бирками. И Леня протянул руку…
– Не трогайте, не трогайте. Это Павла Николаевича хозяйство…
– М-да – сказал Леня после паузы. – И как же это все…
– Каждый номер в тетрадку записан.
– Посмотреть можно?
– Это у Павла Николаевича. То есть, не знаю, где теперь. Наверно, у Алексея Григорьевича в сейфе. У нас их много. Из экспедиций везут, с раскопок. Алексей Григорьевич говорит, скоро будем на коммерческую основу переходить. По костям можно всю историю человечества проверить. Всех самозванцев. Все кровосмесительные браки. Видели, какая у австрийских императоров челюсть. Это они выродились, потому что друг с дружкой кровосмешением занимались.
– Это как?
– Ой, а еще в милиции работаете. Притворяетесь, наверно.
– А у наших?
– Откуда. Комбайнеры с комбайнершами. Зато выросли на свежем воздухе. Кролем плавают.
– Это почему?
– Мы так с Наташкой решили. Брассом от себя гребут, а кролем под себя.
– Раньше на еврейках женились, пока те не разъехались. – Сообщил Леня. – Я сам не имею отношения, но путают в связи с немецкой фамилией. Папа – Герман, а я, значит, Леонид Германович. Ну, а что, ваш Павел Николаевич. Как он вам?
– Лучше Наташа скажет.
Наташа помалкивала. Курила (это Леня отметил) и вообще вид имела грустный. Огорченный человек. Пожалуй, и всплакнуть могла.
– Ну, Наташа, с вашими прекрасными глазами. Разве можно. Я ведь хочу выяснить, как и что. – Для себя Леня заметил, что насчет глаз он не преувеличил и не польстил. Может быть, даже наоборот, хотелось сказать больше.
– Хороший человек был Павел Николаевич. – Света не дала ответить подруге. – А вообще, вы Леня учтите, никто из наших не мог такое сделать, даже не думайте. Мы как одна семья жили.
– Можно по ДНК проверять? – Как Леня не шутил, а выходило симпатично. Был дар у человека.
– Проверяйте. Работаем дружно. Вот сейчас на коммерческую основу перейдем. – Света замолчала, а потом и сама аккуратно смахнула слезинку.
– Я вас прошу. – Сказал Леня. – Такие глаза. Любоваться нужно. А вы печалите. Жаль вашего Павла Николаевича. А чего он на работе так поздно сидел? Разгуливал неподалеку, вместо того, чтобы домой идти. Вы, девочки, не в курсе? – Последний вопрос был, обращен больше к Наташе. Но ответа Леня не получил и даже, если уточнить, не очень хотел получить. Такие дела так просто не делаются. Кольнул наугад (болит? не болит?) и отступил. Для первого раза было достаточно.
– Все у них, вроде бы, складно. – Размышлял Леня, отправляясь к Балабуеву. – Дружно жили. Может, даже слишком. – И ощутил, как внутри что-то отозвалось. Наташа запомнилась отдельно.
Глава 4
Ну, вот. – Говорил Балабуев, пересматривая фотографии, прикидывая с какой начать. – Вы, Алексей Григорьевич, должны быть кровно заинтересованы нам помочь. То, что вашего сотрудника убили, это вопиющий факт. Что при странных обстоятельствах убили – еще один. Это ведь и на вас бросает тень и на всю вашу деятельность. Я, конечно, понимаю, что вам оно ни к чему, это горькое происшествие, но вопросы неизбежны. И по нашей части и по вашей. Вы ведь в Академии Наук состоите? Извините, скажут, мы, значит, их содержим, отрываем от себя последнее, вместо того, чтобы на Канарские острова съездить за новыми открытиями, а они вот чем занимаются. И прикроют. Прикроют ваше замечательное учреждение, это я вам говорю, здание ваше старой постройки и исторического значения отдадут какому-нибудь банку. Или вообще снесут, что вернее. И не будет у вас никакой возможности себя защитить. Именно так и объяснят. Пока на вас это пятно остается. Так что вы не себя спасаете от милицейского произвола (согласитесь, вы ведь и так можете думать), а всю свою научную и трудовую биографию вместе с незапятнанной репутацией. Ведь не привлекались? Я так и подумал. Мы с вами, Алексей Григорьевич, в одной лодке сидим и вместе должны грести. И телефон мой должен рядом с вашей кроватью находиться, пока не запомните его наизусть. До тех пор, пока мы к общему удовлетворению не раскроем это дело.
Плахов молчал, возразить было нечего. А Валабуев перебирал снимки и продолжал философствовать. – Хорошо, что сейчас время такое. Народ разленился, газет не читает, телевизор не смотрит, разошелся по огородам, встал, извиняюсь, в скорбную позу, картошку копать. А когда свое удовольствие получит, что тогда? Это наше счастье, что журналисты не пронюхали, иначе звон пойдет, хоть уши затыкай. Скажите спасибо нашему руководству, что не стало информацию разглашать, пока возможно. До поры, до времени. А если откроется? Тогда всем плохо будет, и вам хуже некуда. Я ведь, если придется дело закрывать, должен буду рапорт писать, помогали вы мне или решили в стороне оставаться, и тем самым безразличие проявили к интересам следствия. Так что вы, Алексей Григорьевич, телефон мой сразу возьмите на карандаш. Я даже домашний даю, на случай срочных сообщений. Так и обозначим – круглосуточно, для вас я не сплю. Зовут меня Сергей Сидорович. Фамилия моя вам известна. Так что будем знакомы. А теперь смотрите.
И два человека, в чем-то даже близкие по виду, как люди примерно одного возраста и граждане одной страны, склонились над столом.
– Для начала давайте поглядим, кто пришел проводить Павла Николаевича в последний путь. Он в бога веровал? Веровал. А вы сами, Алексей Григорьевич? Как насчет этого? В Господа нашего Иисуса Христа? Не отвечайте, я просто так спросил. Павла Николаевича где отпевали? На кладбище? Это хорошо. Убийца в церковь может заглянуть, попрощаться, цветок возложить (они красные гвоздики предпочитают), а на кладбище чего ему ехать. Он свое дело сделал, ему отдыхать пора. И мы этого самого дорогого для следствия человека по дороге потеряем. А тут все сразу. Очень даже удобно. Я вам потом историю расскажу. Был случай. А пока смотрите, смотрите. В церкви мы не снимаем. Там не всякая пленка срабатывает, засвечивается от присутствия божественных сил.
– Правда?
– Ей богу. Я вам потом историю приведу. Грешники хорошо получаются, грешницы особенно. Добродетельные – те хуже. Расплывчато. Я у батюшки интересовался, он мне и пояснил. Голубиц, исстрадавшихся до малокровия, Господь для себя бережет, а на грешниц гневным перстом указует… Ну, да ладно. А вот вы мне скажите, что за человек был этот Павел Николаевич. Дружили с ним? В гости ходили? Пиво пили с рыбкой? Сейчас на каждом углу. Ведь в одних годах, он вам не завидовал?