– Дружбы особой не было. – Отвечал Плахов неторопливо. Видно, продумывал, чтобы не сказать напрасно. – По деловым вопросам трений не возникало. А амбиции были. – Плахов что-то вспомнил и усмехнулся.
– Я смотрю, вы что-то без энтузиазма. О покойниках, знаете, либо плохо, либо ничего. Вы, видно, решили воздержаться. А что за случай вы вспомнили?
– Не имеет отношения к делу.
– Как знать, как знать… Ну, вам виднее. А как с сотрудницами отношения? Я знаю, они у вас симпатичные.
– Ничего плохого сказать не могу.
– А кто же про таких красавиц плохо скажет. – Поддержал Балабуев. – Видно интеллигентного человека. С принципами. Только, если что вспомните или заговорит чувство, в себе не держите. Если не вы виновник (а я вам верю, верю), другой грех на себя приму и отпущу. А теперь давайте карточки смотреть. Мне матушка рассказывала, у нас в роду священники были, видно, и мне передалось. А ваши, извиняюсь, кто?
– Инженеры. В институте познакомились. А до этого, из мещан, так теперь можно определить. Ничего особенного.
– Не скажите. Для следствия, как для Господа нашего, каждый человек ценен. Пуще того. И по жизни так выходит. Но вы смотрите, смотрите.
Все фотографии были с похорон Павла Николаевича, возле открытой могилы. Сняты оперативной съемкой с разных сторон, подробно и обстоятельно. Плахов нашел себя, в фас и профиль, хоть снимали не именно его, а лица в толпе. Вот и он попал.
– У нас принято самому присутствовать. – Пояснял Балабуев. – Но я не поспел, примчался к самому концу, уже расходиться стали. Вы ничего не заметили? Нет? У ФБР выучились снимать, они нам свое преподнесли, мы им свое. Так ведь и учимся друг у дружки. Толковые ребята. Негра на носилках с учений унесли, теперь письма благодарные шлет, раньше времени на пенсию вышел. По инвалидности. Мы тут думали, что с этими письмами делать, а генерал распорядился в музей передать, как пример боевого сотрудничества. А у них, я вам скажу, ничего нет особенного. Хотите детектор лжи пройти? – Спросил Балабуев неожиданно. – Ну ладно, если возникнет такая необходимость, я вас без очереди проведу. А то взяли моду, чуть что, жен да мужей проверять, всю бумагу извели. Но результаты есть, есть результаты. Хоть ты Клинтон, хоть кто. Сам генерал свою половину после санатория приводил.
Пример показывал. Но кончилось счастливо, глазами по сторонам зыркает, а результат отрицательный. Я вам потом этот случай расскажу.
– Он все-таки чокнутый, – хотел подумать Плахов, но не успел, следователь опередил – Вот, думает, разговорился Сергей Сидорович. Не иначе, запутать хочет. А я не путаю, я сейчас на вашу, Алексей Григорьевич, искренность больше всего рассчитываю. И сообразительность. Вот это, я полагаю, жена Павла Николаевича, а теперь, значит, вдова.
– Ксения, отчества не помню.
– И не нужно. Это детки. – Палец Балабуева скользил по снимку. – Пропустим. Маленькие еще, папку по голове тюкнуть. Хоть мальчик мог… Сироты. – Вздохнул Балабуев.
– Странный он, все таки. – Подумал Плахов.
– Ладно. Давайте, быстренько пробежимся. Вы мне портретики набросаете, а потом мы плотнее займемся, кого куда. Эти девушки?
– Наши сотрудницы. Светлана и Наталья.
– Сейчас быстренько для общего знакомства. Значит, Светлана и Наталья.
– Вы же сами о них говорили. – Удивился Плахов.
– Поступила информация. А сейчас вот познакомился. Ишь, какие. Курочки. Я вам потом случай расскажу. Как думаете, насчет характера отношений? С Павлом Николаевичем?
– Не знаю, а придумывать не хочу.
– Правильно. – Неожиданно легко согласился следователь.
Странное ощущение оставалось от общения с ним (это к слову). Только успевал Плахов удивиться неожиданным рассуждениям Балабуева, да и возмутиться (пожалуй), а тот уже гнал дальше. Не торопил, не мелькал, а так, будто пчела перелетает с цветка на цветок. Туда, сюда, и собирает с каждого что-то свое.
– Эти?
– Из Института истории. Вместе с нами конференцию проводили. И в редколлегии Византийского вестника. Там их фамилии есть. Этот Кустоедов – Плахов ткнул пальцем, – оппонентом был на защите диссертации у Павла Николаевича.
– Оппонентом? Ладно, потом… Хоть оппоненты любят в портфелях рыться. Как диссертация Павла Николаевича называлась?
– Точно не скажу. Но по содержанию: – Использование полимеразной реакции для идентификации содержимого исторических захоронений.
– Это, что такое? Поясните, по русски.
– ДНК. Наследственное вещество. Состоит из генов, отдельных элементов. По ним можно установить родственную принадлежность. В том числе, по костям, как наиболее сохранному материалу.
– Как с нашей царской фамилией?
– Именно так.
– Пошли дальше. У вас с собой вашего Вестника нет?
– Есть, представьте. Мы как раз над новым выпуском работаем. Я последний с собой ношу.
– Можете показать?
– Плахов достал сумку, вытащил сборник. Делал он с некоторым удовольствием, ученый – на то и ученый, чтобы ввести желающих в храм своей науки (пусть немного высокопарно, но именно так). Но и Балабуев остался самим собой, успел вставить.
– Я смотрю, вы все с портфелями ходите. У народа примета, раз с портфелем, значит, ученый.
– Это сумка. – Уточнил Плахов. Открыл начало сборника и показал перечень фамилий на отдельной странице. Состав редколлегии. Это Павел Николаевич Кульбитин. А это я.
– Ответственный секретарь? Давайте сюда. Пока мы здесь сидим, нам копию сделают. И птичками пометьте. У вас, я смотрю, иностранцы здесь есть. – Балабуев нажал кнопку, сунулся в коридор и передал сборник.
– И иностранцы. – В Плахове проснулась профессиональная гордость. – Это лучший сборник по нашей проблеме. Его во все научные центры мира рассылают. И в библиотеки. За деньги, конечно.
– Молодцы.
– И здесь на фото они есть.
– Кто?
– Наши иностранные коллеги. Вот, вот и вот. Конференция только закончилась, и люди остались поработать.
– Это, простите, кто?
– Элизабет Дуглас. Англичанка. Она в Турции возглавляет постоянно действующую экспедицию. ЮНЕСКО оплачивает. И я там был.
– И вы?
– Трижды. И Павел Николаевич. У нас в России замечательные документы. Взаимовыгодное сотрудничество. Не можем друг без друга.
– Так, может, в рукописях все и дело?
– Но подлинники мы в музее не держим. Они в хранилище рукописей. А секретного ничего нет. Бери и работай. Иностранцы потому в Москве и задержались.
– Ясно. Видная дама – эта ваша англичанка. Элизабет. Говорите, часто общались. Мимо такой пройти трудно.
Плахов отмолчался.
– М-да. Что ж ее муж так надолго отпускает? В экспедицию. Настолько предана науке? Не в курсе? – Валабуев смотрел внимательно. – С характером женщина. Худая, но жилистая. Наверно, на солнце много бывает. Ну, ладно. А это кто такой?
– Пьер Мустафа Кудум. Француз, алжирец по происхождению. Из Сорбонны.
– Вон какой, пухленький, гладенький, шарфик надел. Цыпа. Вход со двора, наверно?
– Не понял.
– Это мы между собой. Ну, знаете, с нетрадиционной ориентацией. Избушка, избушка. Повернись ко мне задом. Какие у вас отношения?
– Рабочие. – Сухо отвечал Плахов.
– Наверно, не так выразился. – Огорчился Валабуев. – В Управлении коллега вернулся их Америки. Со стажировки. Теперь это одобряется. В биологии считается очень важно. Для соблюдения природного равновесия. Хотите, расскажу случай?
– Не нужно.
– Правильно. Это я просто так сказал. Еще кого-то можете назвать?
– По какому поводу?
– Ну, вообще. Если, например, с иностранцев начать.
– Я вам могу список предоставить.
– Если потребуется. А пока своими словами.
– Еще из редколлегии. С нами сотрудничает. Памфилас Георгис. Грек. Профессор из Афин. Но он еще до убийства отбыл.
– Это вряд ли. Раз отбыл. Но хоть бы одним глазком глянуть. Жаль, фото нет.
– Почему нет? – Удивился Плахов. – Есть. Прямо с конференции. Вот, я с собой захватил.
– Молодец. Внимательный какой. – Восхитился Валабуев.
– Они здесь с Кульбитиным. Потому я взял.
– Колоритная личность. – Одобрил Валабуев, рассматривая грека. Вот, наша жизнь. Сегодня вместе, планы строим, а завтра, увы, совсем в других местах. Только гадать приходится. А вот обстоятельства перемещения… это совсем другое дело…
– Вы, прямо, философ. – Не удержался Плахов.
– А как иначе. – Валабуев обрадовался за философа. – Нам тоже размышлять приходится. А тут еще грек. Ишь, какой. Прямо Александр Македонский. Подбородок задрал, в сторону смотрит. Воин. Грудь четвертого человека ищет, мужчины, конечно. У дамы бы ближе нашел, не стал далеко тянуться. Гордец. Фото вы мне, пожалуй, оставьте. Сохраню, как драгоценность, копию сделаю и верну. Хоть Павла Николаевича нет, а все равно верну. – Валабуев смотался к дверям и вернулся довольный – Вот и сборничек наш подоспел. Этих, что мы вспомнили, вы мне отметьте. Птичками, птичками. Пойдем дальше. Вот эта парочка. – Валабуев ткнул пальцем в грузного седого мужчину и прислонившуюся к нему молодую женщину. Бывает такое, внешность неяркая, не бросается в глаза, а лицо в памяти остается, долго там держится, как будто светит изнутри. И Балабуев это отметил.
– Русская красота. Неяркая, зато наша. Засмотришься, а потом, глядь, кошелька нет. Не иначе, как дома забыл.
– Иван Михайлович Берестов, а это его дочь Маша. – Сухо пояснял Плахов. – Знакомые Павла Николаевича.
– И ваши, нужно полагать?
– Знаком. Интересуются историей. Он – инженер или бухгалтер, вроде бы, а где, не выяснял.
– Выясним, если понадобится. А девица?
– Не такая и девица. Выглядит молодо. На лекции ходила по истории, когда они еще были. Оттуда и знаю.
– А Павел Николаевич?
– Раз пришли, значит, знал.
– Хороший ответ. Ладно, поехали дальше.
– Дальше некуда. Остальных не знаю. Вот это тетка его. Этого я встречал, когда на банкете был по поводу диссертации. Но ничего о них сказать не могу.
– И это немало. – Подитожил Балабуев. – Не удивлюсь, Алексей Григорьевич, если кто-то из этих людей знает о нашем печальном деле больше, чем мы с вами.
– Еще этого помню. Я с ним потом на поминках разговаривал. Бойкий молодой человек. То же, историей интересуется.
– Кто такой? – Балабуев вгляделся в фотографию. Человек снят был сбоку и разглядеть его было непросто. Приглаживал волосы, а на самом деле прикрывал лицо (можно было так подумать), как чувствовал, что снимают и откуда. И реакция Балабуева оказалась неожиданной. С размаха опустился на стул и застыл. Потом развернул снимок в сторону Плахова.
– Этого, кажется, знаю. Точно. Картошкин. Федя Картошкин. Репортер Криминального курьера. Молодой, но ранний. А вам он как представился?
– Сказал, что чтит Павла Николаевича и собирает биографические подробности. Кстати, на завтра и напросился. Дел по горло, но полчаса просил уделить. Значит, и в газетах появится? Если так, не приму.
– Тут думать нужно. – Балабуев был раздосадован. – Этот Федя – настырный. Будет крутиться. Он вас без внимания не оставит. Просить не могу, но советую, интересов дела не касайтесь. И вообще, осторожнее с ним. Это мы факты должны собирать, доказательства. А у них что? Журналистское расследование. Слухи. Версия. Может так, а может эдак. Они вас так расследуют, будете потом по судам ходить, опровержения писать. Погодите, вы что-то хотите сказать?
– Да, вообще то…
Балабуев был задет за живое. Обнажился неожиданно человек со всеми его страстями. – Вы эту публику не знаете. Тайна следствия… никакого разглашения… А этот. Персонаж. Фигаро. Под кровать заляжет, не шелохнется. Он вам и дальний родственник… И фронтовой друг… Мало ли кто. Знаете… Мы ведь с вами заодно… Хотим справедливость восстановить… А когда такое видишь… – И Балабуев рассерженно постучал пальцем по фотографии.
На том разговор и закончился.
Глава 5
Ресмотря на искреннее желание сотрудничать со следствием (а как может быть иначе у законопослушного гражданина), кое-что Плахов утаил. Это ни для кого не пример, и сам Плахов поступил так непонятно для себя самого. И все же утаил.
Несколько лет назад, когда тяга к ненужным для практической жизни знаниям еще сохранялась в интеллигентном обществе, Алексей Григорьевич читал курс лекций по истории Византии. Для общего развития жителей и гостей столицы (было такое обобщающее определение). Представьте себе, несколько десятков слушателей на такие лекции набиралось. Разные люди – моложе и постарше, некоторые приходили с карандашами и тетрадками, а многих отличало знание вопроса вплоть до фундаментальных трудов профессора Федора Ивановича Успенского (основателя и директора Русского археологического института в Константинополе), описавшего свой предмет так, будто с каждым из византийцев он был знаком лично. История вообще предмет очень личный, и те, кто не понимают этого, думают, что можно пройти мимо, не повернув головы, ошибаются, тогда за них это сделают другие и вложат в такую равнодушную голову свои собственные идеи и пожелания на будущее. А в будущем каждый уже сейчас пытается освободить место по факту собственной правоты. Откуда же ее взять, если не из истории?
Плахов лекции любил, таково свойство ученых – желание поделиться истиной, а заодно и себя убедить, что знание это кому-то нужно, и они не зря прожигают собственную жизнь. Трудно во всем этом дать себе отчет (и не только ученым), но люди тонкие к этому приходят, и такие вот лекции, общение с простыми людьми убеждают: да, именно так, выбор сделан правильно.
Среди постоянной аудитории глаз легко находит знакомые лица. Это известно любому лектору, а что касается Алексея Григорьевича, то именно тогда он стал отмечать среди своих слушателей молодую женщину, занимавшую одно и то же угловое место в третьем ряду, как раз напротив кафедры, с которой Алексей Григорьевич вещал, изредка поворачиваясь к экрану со слайдами и демонстрируя в свете проектора свой остроносый профиль. Святыни Константинополя пришли в упадок или, того хуже, были переделаны турками в мечети для собственных надобностей. Смотреть на все это было грустно. Выручали картинки с археологических раскопок, которые велись в Стамбуле, на которых приходилось бывать самому Плахову и покойному Кульбитину (как мы уже сообщали). На фоне этих картинок рассказ выходил не таким сухим, а если учесть, что последние дни Константинополя относились к сравнительно близкому нам времени – пятнадцатому веку, то и находки выходили не слишком древними, сопоставимыми по годам с монастырскими захоронениями, а то и просто кладбищами. Турецкое правительство давало разрешения на эти работы без особого желания, но с авторитетом ЮНЕСКО спорить было трудно. Турецкая рана не заживала – легко сказать, сокровища Трои, раскопали в местной провинции, а где они теперь – вывезли в Германию, а потом и вовсе в Россию. Смириться с этим трудно, тем более, эти страны (Германия и Россия) спорят между собой за обладание сокровищами, как будто сами турки здесь не причем. Так и говорили оскорбленным туркам от имени древних греков, которых, собственно, представлял Шлиман, разворотивший здешние холмы. Кто последний, тот и прав. Утерли туркам большой нос. Потому учет и контроль теперь велись мелочно и придирчиво, чиновник (а они были представлены в составе экспедиции) по своей природе существо именно придирчивое. Тогда в чем интерес? В самих костях и черепах, в обломках керамики, в проржавевшем металле, кирпиче, обожженном пожаром войн. Именно так. Иначе энтузиазм тружеников, роющихся в раскаленной от жары земле, невозможно объяснить. На слайдах и фотографиях это было видно. Мелькали люди, известные нам по рассказу следователю Балабуеву, и ряд других лиц, не менее интересных.
Показ таких слайдов дополнял историю трагического конца Византии. Трагедия, когда конец предрешен, интересна именно деталями, подробностями происшедшего. Языки божественного пламени вырвались из-под купола святой Софии. И тогда монахи объявили усталым, израненным, но не сломленным воинам, что Ангел Небесный – их защитник и спаситель покинул обреченный город. А утром турки пошли на последний штурм…