− И многое, черт возьми! − волчьи глаза Стива сузились.
− Ну так скажешь… когда сделаешь дело.
Гелль Коллинз с подзорной трубой под мышкой, с удивительной проворностью для своих лет направился в каюту. И в этой быстрой и твердой поступи башмаков, в по-стариковски согбенной спине, в сухих и жилистых, как у барана, икрах скрывалось столько уверенности и силы, что крепкие плечи Райфла против воли дрогнули. Скрипя зубами, он повернулся и зло заорал туда, где на юте50 гудели голоса, где пестрели пятна полотняных рубах и косынок команды:
− Открывай трюмы51, готовь лебедку! Будем грузиться.
* * *
Дробно грохотала палуба, сотрясаясь под бочками, которые поднимали на борт и перекатывали в трюмы. Горбатый нос капитана ловил дразнящий запах стряпни, долетавший с камбуза52; нахмурив брови, он мороковал над чертовым посланием, заплывшим к нему в руки и спутавшим все карты.
В серебряном шандале с испанского галеона53 шкворчала фитильком сальная свеча. Таинственная записка угрожающе белела на алом бархате.
− Кто мог нацарапать это? − темнея лицом, Гелль навалился грудью на столешницу.− «Откуда эти змеи пронюхали о моих делах? Сколько их, и вообще, кто они? Американцы, британцы, испанцы?!» Послание было отписано на английском языке долговязыми печатными буквами. Они колеблющимися шеренгами шли на него в атаку, похожие на солдат со штыками наперевес.
Коллинз устало отхлебнул из початой бутылки. Строки по-прежнему жгли глаза, в них прорастала старая, знакомая виселица правосудия, тихая и молчаливая, как верная боевая подруга. И он уже чувствовал силу ее затягивающейся петли на своей шее. Перед взором воскресла недавняя ночь.
* * *
Они слетели с крыльца, он и Гаркуша, потроша взглядами присосавшуюся к земле ночь. Без рассуду, цепляясь за скользкие, гибкие ветви кустов, хватили через поляну и, пропетляв между стволами, достигли оврага. Глухотемь. Лишь беглый потреск факела, да шепотливая перекличка хвои.
Они тщетно кружили туда-сюда, смутно рисуя себе то место, откуда выплеснулся крик. Случайный лунный свет ворожил обманом, высеребривая стволы деревьев.
− Жю-у-уль! Жю-у-уль! − орал до хрипоты капитан, теряя с затухающим эхом надежду. Русский сноровисто накладывал на себя крест пистолетным дулом, впадая в безумие, и что-то бормотал под нос.
Шарахались без мала уже час. Сыристый воздух просачивался сквозь одежду, кожу и, казалось, оседал на костях. Впереди выплыло серое пятно… Мороз крепко загусил кожу.
− Будь проклято это место! − Коллинз не признал собственный голос.− Это он.
Старик шагнул с выбухшего горбом мха, сел на корточки и коснулся лежащего. Пальцы ощупали широкую холодную спину. С грехом пополам они разглядели выгоревшую желтую косынку, широкий шарф-пояс и абордажный нож.
− Жюль, сынок, ты жив? − прохрипел Гелль. И вновь взялся шарить рукой, покуда не добрался до головы. Сбившаяся прядь волос странным образом легко отделилась и осталась в его горсти.− Какого дьявола глаза пялишь?! −американец ударил взглядом остолбеневшего Гаркушу.−Переворачивай!
Разбойник ткнул пистолет за опояску, обошел с другой стороны и неловко потянулся к трупу. Высоко держа по-драгивающий факел, он ухватил тело за плечо и дернул на себя. Немое и неподвижное, оно с податливостью откинулось на спину. В огнисто-рыжих отсветах факела им скалился череп. Глаз и кожи на лице − как не бывало, точно выглодал кто-то. Из-под кровистых лохмотьев белели кости скул…
Чернобородого согнуло и дважды сгадило.
* * *
Капитан помнил, как заплясала его правая щека, словно на пружине. Он поскреб кадык и промочил глотку ромом.
«Да, щелкнуть сей орех − не джигу с девкой отстучать.−Старик теребил крысиный хвост своей косицы, жесткий и колючий, будто китовый ус.− Кто они?! − всё клокотало в нем.− Клянусь адом, я донырну до них, и тогда…» Он сдавил кулаками седые виски: разом возникшее пугающее ощущение не отпускало. Казалось, нечто бескрайнее и необъяснимое, как морская пучина, затягивает его в свой холод, где кричит человек, сходит с ума, доколе молчаливая, горькая соль воды не зальет его искривленный рот и навеки не заберет к себе.
Гелль хрустнул пальцами, он презирал себя в этот час; отрывисто дыша, сцепив руки за спиной, ходил, безуго-монный, взад-вперед по каюте, шаркая каблуками, словно вот-вот должен был кто-то хватать его под колено железной тростью.
Глава 15
Коллинз вздохнул и упрямо продолжил выводить скрипящим гусиным пером непослушные буквы:
«… вырежьте себе крест на лбу − я не для того отправил в ад сотни душ, чтобы всякая падаль могла меня запугать.
Мои условия: десять тысяч долларов золотом, причал − корчма, время − пятница, полдень. И клянусь виселицей, я выдавлю вам глаза, если учую измену, а мой товар всегда найдет покупателя. Капитан Гелль Коллинз».
Поставив точку, он с видимым облегчением отшвырнул перо, словно обрадовавшись предлогу от него избавиться. Затем еще раз ощупал взглядом свои каракули и остался доволен. Обрывок втерся в широкий конверт, где покоилась засаленная колода карт.
Он мрачно поднялся, сжал в кулаке журавлиное горло бутылки и вновь заходил тяжелым шагом глубокой думы. Вуалевый сумрак каюты кроился пред ним, костлявыми тенями падал сзади и, крадучись, полз по пятам. Моряк в очередной раз опрокинул бутылку, тоскливо глянувшую болотной зеленью дна, однако его губы изогнулись в лукавой улыбке: он сумел рассмотреть спасительный берег.
− Сто дьяволов! − бутылка сердито зазвенела, закатившись в угол.− Нюх не подвел меня. Есть! Есть бумаги! И главное, знаю, у кого! Дело за малым: их надо суметь взять! Клянусь, они стоят любого набитого золотом галеона! − американец бросил конверт в ящик и повернул ключ.
Бойкий стук в дверь каюты заставил его оглянуться. Порог запруживал Райфл: руки его были грязными и масляными, лицо полосатым от смолы. Старый капитан всматривался в него глубоко запавшими глазами и молчал. Наконец зевнул, почесал шрам:
− Похоже, это опять ты, Кожаный? Один пришел? Ну, проходи, я тебя не трону.
Боцман не заставил себя ждать, сел на сундук.
− Как погрузка? − Коллинз поставил новую бутылку на стол.
− Как часы, капитан. Команда не подкачает,− голос Стива прозвучал напряженно, будто перед атакой.
− У-у, а ответ-то твой… отдает спрятанным в погребе покойником, сынок,− старик, тайным скрывом наблюдая за боцманом, наполнил кружки.− Выкладывай, парень, я «моченый» и носом чую за морскую милю, кому и что от меня нужно.
− Многие злы на тебя: устали лизать во все места, щерятся и лапы чешут. Короче, сэр, команда хочет услышать веселый звон в карманах, а не свист ветра…
− Значит, лапы, говоришь, чешутся? Ну так почешите и успокойтесь, или я почешу ваши тупые головы пулей. Ну, что ты заткнул язык, сынок? Сдается мне, ты спишь и видишь себя капитаном?
− Между нами два ярда, сэр… Я, может, допрыгну, а может, и нет… Еще раз назовешь меня «сынком», и мы узнаем это…
Коллинз усмехнулся:
− Придется встать в очередь, сынок.
Вместо ответа боцман молниеносно выдернул из ножен тесак − и… черный глаз пистолета парализовал его.
− На место, пес! − Гелль отцедил из кружки.− Кусок свинца в башке − вот цена твоей дури. Ну, да ладно! Считай, что я выдернул тебя с того света. Я мог бы отправить тебя туда, но погожу: мне нужен такой славный парень, как ты. Только услуга за услугу: я спасу твою шкуру, а ты подмажешь мне в одном дельце и заткнешь глотки этим скотам… Да так, чтоб вели себя тихо, как шлюхи в церкви.
Боцман пыхтел под пистолетом. Просмоленные до черноты пальцы комкали широкие полы истрепанного красного кафтана.
− Ну что, хлебнем за это? Видишь, как просто овладеть сердцем старика? У тебя молодость, сынок, а я свою уже исстрелял с девками и в боях.
Стив гоготнул и, еще не веря обещанному, потянулся за кружкой. Когда ром огнистыми ручьями сбежал по их глоткам, капитан поманил пальцем боцмана и, хитро подмигнув, заскрипел вымбовкой:
− Пошевели мозгами, если еще не все пропил, какого дьявола мы застряли здесь?
− Это и команда хотела знать, сэр.
− Так знай, дурак,− старик зашептал тише,− золота мы не увидели, как своих ушей, когда пустили кровь русским на дороге. Но не кажется ли тебе странным,− Гелль не спеша послал новую пару глотков в свой бездонный «трюм»,− что пустой кошелек сопровождала чертова дюжина солдат?.. − Глаза Коллинза недобро затлели.
− Черт! И как вы разгрызаете это собачье дерьмо, сэр?
− Никак! Потому что его нет! Ты уж поверь слову бывалого джентльмена, а доказательством сему − смерть Жюльбера и подброшенная записка,− капитан похлопал себя по карману камзола.− Русские в форт везли не деньги, а гораздо более ценное…
− Неужто золото?!
− Не гавкай. Слушай сюда, в этом мире есть вещи, которые стоят куда больше сокровищ…
− И поэтому ты заякорился здесь? − волчьи глаза Стива вспыхнули неподдельным восторгом.
− Что б я без тебя делал, сынок! − старик льстиво потрепал по щеке молодого.− Мы пойдем на дно могилы богатыми, Стив… Это говорю тебе я, а сие как в Библии! Только помни,− пальцы крючьями вцепились в плечо боцмана,− если предашь меня, я приколочу твою башку стальным костылем к мачте.
− Тише, тише, как скажешь… Неужели думаешь, что я нагрею тебя, Гелль? Ведь мы двести лет под одним парусом.
− Вот это и заставляет меня держать зажженный фитиль.
− Не пуши на угрозы время, приказывай, капитан.
− Добрый ответ, сынок. Вот… − пират щелкнул медным ключом и достал из ящика стола широкий конверт,− снесешь к обедне в церковь и заткнешь за икону, что на первом левом столпе от входа…
− Что дальше, сэр?
− Дальше − смотреть в оба: чей клюв протянется за ним. Но упаси вас Бог сразу щипать эту птицу. Проследите, в какое гнездо она сядет.
Боцман достал из кафтана массивную из моржовой кости зубочистку и поковырял нижний коренной зуб.
− Дайте, я потрогаю вас на счастье, капитан.
− Сто долларов вперед, и ни цента меньше!
Пираты хрипло загоготали.
* * *
Боцман ушел, а Гелль продолжал теребить свою косицу и тускло смотреть на дверь, за которой скрылся ладно скроенный Райфл.
− Будь что будет…− старик достал плитку жевательного табака.− Посмотрим, кто упрямее: мы или они…
Глава 16
Они сидели в черкасовской каюте, пряча глаза друг от друга, словно в воду опущенные. Оба почти одногодки, оба флотские офицеры, получившие одну оснастку жестокой павловской выделки: кнут в обнимку со шпицрутеном. Однако на мир взирали по-разному. Случай с матросом по-рвал общий ремень братства, сшить который снова вряд ли было возможно.
Разговор не клеился. Оба молчали, увеличивая духоту паузы, от чего она была настоящей пыткой. Преображен-ский ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и забыться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал: «Ничего ты не понял, супротень чертов, не у меня, брат, прощения-то благоволить след… − но говорить нужным не счел,− пустое, дым». Меньше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное: рука должна тверже быть.
Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами, радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Гороховой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покойном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с коего взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью мастера.
Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского, черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В искренности капитана Преображенский не усомнился, но икра казалась на редкость пресной, а шампанское −горьким, точно полынь.
Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; внимал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой по-лосатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке… И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было… Душу свою и плоть приготовь к испытаниям…» Терновой веткой сквозанул холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Критскому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом встретив Минотавра. Но только неведомо было… окажется ли в его руках путеводная нить Ариадны.
− Матерь Божья! Что с тобой, Андрей Сергеевич? −тезка был не на шутку схвачен испугом: глаза блестели, руки трясли плечи друга.
Андрей − бледен лицом − покачивался китайским болванчиком и был нем.
− Преображенский, брат! Что язык безмолвствует, уж не слаб ли чем? − Черкасов обжег его раз, другой пощечинами.
Скулы зарумянились, капитан как-то особенно посмотрел помутневшей зеленью глаз на друга и прошептал:
− Верно, кара Господня на мне, Андрюша… Душой чую: кончина близка.
− Бездна бездная! Да ты рехнулся?! Ты ли это? Ox ты Господи, типун тебе на язык. А ну, прими! − Черкасов хлюстнул водки в бокал, чуть не силой влил в рот Andre.
Капитан зашелся в кашле, утерся обшлагом − ожил.
− Уф, напугал же ты меня. Ты сие из башки взашей, взашей! Слышишь, Андрей Сергеевич? Объясни, ну? Случилось что-то?
− Так, померещилось, не бери в голову, это ничего… −Преображенский запоздало перекрестился и кисло улыбнулся.
− Ты хоть вразумел, Андрей Сергеевич? Штурмана тебе искать и шкипера…
− Как так? − окончательно пришел в себя Преображенский.
− Так ты чем слушал, брат? − Черкасов прыснул в кулак.− Еще раз повторяю: Кулешов, что служил штурманом на «Орле», Богу душу отдал. Земля ему пухом −схоронили в Японии. С островов уж без него шли. Душа-человек, скажу я тебе, сей Кулешов… И дела своего мастак изрядный.
Оба перекрестились, набили трубки.
− А со шкипером что за оказия?
− Ну-с, об этом и вспоминать мерзко! Никчемный человек был, хоть и из унтеров… Своих же обкрадывал, скот!
− Да ну?
− Отвечаю, брат! У кого пятак угрозой вытянет, кого на целковый одурачит. Особенно тех, кто в болванстве загрубел весьма.
− Ба! И матросы терпели? − брови Андрея в удивлении скакнули вверх.
− Поймать не случалось, скользкий, пакостник, был, ан вывели на чистую воду. Во хмелю сам в кабаке сболтнул.
− Списал на берег?
− Скажешь, Андрей Сергеевич. Я тот сучий потрох прежде под килем пару раз «пропустил», а потом приказал кошками запороть до смерти. У меня с этим делом строго, Андрюша, чертям тошно становится… И тебе советую − матрос лишь одобрит. Значится, вот, без штурмана ты и без шкипера,− он выпустил дым из ноздрей.− И еще огорчу, пришла беда − отворяй ворота: помощник мой, старший офицер Хвощинский, вместе со мной поколесит в Петербург. Такова воля его сиятельства.
− Стало быть, нужда в вас графу Румянцеву.
− Впрочем, в помощники рекомендую Захарова Дмитрия Даниловича, моряк он толковый. Да и офицеры на «Орле», скажу я тебе, чинная рать: дружны и духом крепки, что морской узел. Один господин Гергалов чего стоит! «Александритом» в нашем компанейском братстве величается. У-у-у, брат, скажу я тебе, сей живец самому дьяволу в пасть плюнет. Бабник только, сорвиголова. Чтоб какая-то юбка кормой вильнула мимо!.. Да не приведи Господь! Ни-ни! Всех на таран берет. Зато как поет, как поет, шельмец! − Черкасов аж покачал головой.− Орфей, да и только! Ему бы в Риме арии лить, а он… Ну да ладно, наслушаешься еще, Андрей Сергеевич. Ничего, с бору по сосенке − сколотишь воинство. Ты уж не обессудь, брат, не обижайся на меня,− виновато ломая бровь, молвил Черкасов.− Веришь, надеюсь?