Зося сделала шаг вслед за Сашей, ноги вдруг стали ватными и тяжелыми. В груди гулко стучало сердце.
— Смотри, это тебе.
Весь салон Сашиной машины был загружен ветками цветущей сирени.
— Хочешь, я тебе покажу, где все это растет. Там сейчас настоящий цветущий рай.
Зося кивнула в знак согласия, и села в Сашину машину. Ее машина так и осталась на стоянке с открытой дверью и ключом в замке зажигания. Сейчас это было совсем неважно. Рядом был Саша, и сердце тяжело отстукивало в груди — один только раз, один только раз… Из машинной магнитолы мужской голос в какой-то безнадежной безысходности и тоске пел:
«Твои глаза, как два тумана, как два прыжка из темноты, каким путем, каким обманом в двадцатый век прокралась ты?»
Зося вжалась в угол машины и спрашивала себя: «Куда и зачем я еду, может, нужно немедленно выйти из машины?» А сердце выстукивало: один только раз. Из своего угла она видела Сашины руки, судорожно вцепившиеся в руль машины. Он тоже молчал. Так, не сказав друг другу ни одного слова, они доехали до дачного поселка.
В самом конце улицы стоял двухэтажный дачный дом Анцевых. Саша взял Зосю за руку и повел по дорожке в глубину сада, где росла сирень, но она остановилась, провела прохладной ладонью по его лицу и начала нежно целовать его глаза и губы. Влечение их тел было настолько неожиданно-сильным, что все остальное — слова, мысли и поступки стали пустыми и ненужными. Саша поднял Зосю на руки и понес в дом. В темноте они дрожащими руками раздевали друг друга, а холодные губы застыли в долгом поцелуе. Годы их любви и ожидания сейчас сжались в тугой комок счастья обладания друг другом.
Зося не стыдилась своей наготы, а ее горячее и страстное тело не ощущало даже устоявшуюся зимнюю прохладу и сырость дачного дома. Только когда в комнату заглянул первый луч солнца, она потянула на себя одеяло.
— Санечка, мой любимый, мой единственный, — прошептала она первые за эту ночь слова, — я люблю тебя. Как я могла жить без тебя столько лет?
— Зачем, зачем ты обманываешь меня? — Саша рывком вскочил с кровати и повернулся к ней спиной. Его голос срывался в крик и стегал ее яростно и жестоко, — У тебя богатый сексуальный опыт, ты в постели страстная и жадная любовница. Откуда это? Ты столько лет не позволяла мне даже прикоснуться к себе, а оказалось, что ты обычная шлюха, потаскушка. Захотелось новых ощущений, и ты покинула постель старого джентльмена, чтобы потешиться с молодым? О твоей связи с Чарышевым знает весь химкомбинат. Он тебя за подарки покупает? Мама говорила, что одна твоя шубка — это уже целое состояние.
— Хватит, достаточно, — резко прервала его крик Зося, — ты хотел оскорбить меня, и ты это сделал. Я не стану оправдываться, потому что перед тобой ни в чем не виновата. Но и оскорблять себя не позволю.
— А ты попробуй убедить меня в обратном. Может быть, я все пойму, и прощу тебя.
— Дело в том, что я не нуждаюсь в твоем прощении. Поедем домой.
Снова обжитый угол машины и тяжелое молчание. Саша подвез ее к подъезду и, не глядя ей в глаза, сказал:
— Я уезжаю сегодня в Москву. Через несколько часов. Поедешь со мной?
— Нет, — решительно отказала Зося, — а тебе я искренне желаю счастья и любви.
— Без тебя это нереально.
— Санечка, я недостойна тебя. И ты сегодня в этом убедился. Все! Хватит на сегодня объяснений. Удачи тебе во всех твоих делах и начинаниях.
Зося открыла дверь машины.
— Постой, возьми вот это, — Саша достал из магнитолы кассету и бросил в Зосину сумочку, — послушай на досуге. Песня, словно, по заказу написана о нас с тобой. Разорвала ты мою душу в клочья, а сердце расцарапала до крови. Я тебя не любить, а ненавидеть должен. Уходи, а то я ударю тебя или задушу.
Зося захлопнула дверь машины, и как-то странно округлив спину, спотыкаясь на давно привычной и знакомой дорожке, пошла к своему подъезду. И только, когда она уже открыла дверь, Саша закричал:
— Зоська, прости, я люблю тебя! Скажи, как мне жить, если тебя не будет рядом?
В это время дверь подъезда, в который вбежала Зося, с гулким стуком захлопнулась, и заглушила его отчаянный крик.
Зося осторожно ступая, чтобы не разбудить Розу Самуиловну и Михаила Исааковича, прошла в свою комнату и опустила Сашину дискету в карман магнитолы — что должны подсказать ей слова песни? Зазвучал знакомый голос: «Наворожив лиху беду мне, возникла ты средь бела дня, и понял я, что ты колдунья, тобою околдован я».
«Наворожив лиху беду мне, — повторила шепотом Зося, — любимый мой, Санечка, прости меня! Не хотела я тебе беды. Я думала, что мы будем счастливы вместе. Петя изувечил меня и развел нас в разные стороны. Ты этого добивался, друг мой, Петя? Ты, на самом деле хотел, чтобы я на всю жизнь осталась одна? А почему одна? Я могу родить сына, нашего с Сашей сына».
Зося подошла к иконе Пресвятой Богородицы и встала перед ней на колени: «Пресвятая Богородица, заступница и спасительница моя! Пришло мое время обратиться к тебе с просьбой о великой твоей милости. Пошли Пресвятая Богородица мне сына от любимого человека, — Зося шептала и делилась с небесной святой женщиной своим горем и тоской, умоляла послать ей сына, и уберечь любимого человека от бед земной жизни, — Пусть любимый мой, раб Божий Александр, обретет любовь и желанных детей от любимой женщины. Пусть успокоится его душа и не болит сердце. А я обещаю тебе, Божья Матерь, что буду хорошей матерью, и выращу достойного человека». С иконы, перед которой преклоняли колени несколько поколений женщин знатного княжеского рода Чарышевых, на Зосю проницательно и молча, смотрела прекрасная богиня. Зося шептала, стоя на коленях, и время, мерило земной жизни, приостановило свой стремительный бег. Зося не замечала, что уже солидно опаздывает на работу и, что в дверь ее комнаты несколько раз осторожно стучала Роза Самуиловна. Зося просила и каялась, каялась и просила. И постепенно ее душа успокаивалась и наполнялась тихой светлой радостью, вытесняя мрачный, злой холод одиночества и тоски.
На работу она пришла с большим опозданием, только после обеда. Поздоровалась с удивленными ее опозданием сотрудниками, прошла в свой кабинет, плотно прикрыла дверь — ей все еще хотелось тишины и уединения. Она боялась расплескать этот прекрасный, струящийся свет, которым была заполнена ее душа. Но в дверь ее кабинета постучали, и вошел Анцев:
— Здравствуй, Зося! С тобой все в порядке?
— Здравствуйте, Александр Михайлович! Да, все хорошо.
— Скажи, а ты ничего не потеряла?
— Вроде, нет.
— А вот это? — в руках у Анцева были ключи от ее машины, — Ты вчера оставила свою машину возле банка с ключом в замке зажигания. Пришлось мне ее отогнать на штрафстоянку. Не пугайся, это я так неудачно пошутил — какая у нас штрафстоянка? Бери ключи, и ищи свою машину во дворе банка. Мне понравилась твоя машина — ухоженная и чистенькая. Ты хорошо за ней ухаживаешь.
— Как за ребенком, — неожиданно улыбнулась всегда серьезная и неулыбчивая Зося, и глаза ее засияли и заискрились небесной голубизной.
— Вот это фокус! Да ты изменилась совершенно! И улыбаться, оказывается, ты умеешь, Зосенька!
Зося вдруг поняла, что Анцев еще не задал ей свой главный вопрос, из-за которого и пришел сюда. Она перестала улыбаться и приготовилась услышать выговор за свое сегодняшнее опоздание на работу. В банке нарушение дисциплины всегда замечали и не оставляли безнаказанно. Но главный вопрос Анцева оказался совершенно неожиданным:
— Саша сегодня уехал в Москву. Ты вчера из-за него забыла о своей машине? Скажи мне, Зося, попросить для тебя место в центральном банке? Я подпишу тебе перевод.
— Нет! Спасибо, Александр Михайлович, за предложение, но уезжать отсюда я не планирую. Здесь я родилась, работать, и жить тоже буду здесь. Для меня слово Родина, это не сочетание пустых звуков, а конкретная часть планеты, где мой дом, где похоронена моя мама, где живет мой отец и тетя Рози с дядей Михой.
— Я все понимаю, Зося. Но тогда у меня есть еще один вопрос — скажи, а мой сынок тебя не обидел?
— Нет, не обидел. Саша прекрасной, чистой души человек. Он никого не может обидеть, а уж меня, тем более. Мы с ним просто попрощались. Навсегда!
Через месяц Зося твердо знала, что беременна. Она чувствовала себя, как никогда сильной и здоровой, и показываться врачам не спешила. Новую жизнь в своем теле она не ощущала, но вечером, перед тем, как заснуть, нежно гладила свой живот и тихонько уговаривала зачаток жизни поскорее перерасти в ее сына: «Ты, сынок расти здоровеньким и сильным. Я здесь очень тебя жду. Ты сейчас совсем крохотный, но я верю, что ты меня слышишь, поэтому прошу — постарайся повторить своего папу. Он у нас замечательный и ты должен перенять от него все самое лучшее». Беременность не угнетала Зосю тошнотой и токсикозом, а, наоборот, сделала ее мягче, женственнее и добрее. Она уже не злилась, и не делала замечания сотрудникам своего отдела, когда они в рабочее время затевали чаепитие или судачили о своих домашних делах. Лишь бы с работой справлялись. А поговорить о личных делах тоже необходимо, иначе не получится команды единомышленников. Дверь своего кабинета она всегда оставляла открытой, чтобы видеть, чем занимаются сотрудники, как строят свои взаимоотношения между собой и с клиентами, какого качества их ответы на вопросы контролирующих банк органов.
И теперь, сидя в своем кабинете, она с удовольствием и большим вниманием слушала визгливый голос Инги, каждый день рассказывающей Оксане о шалостях своих малолетних детей. Инга раздраженно говорила о разбитых чашках, постоянном детском плаче, шуме, гаме и неразберихе в ее небольшой квартире. А Зося улыбалась и наяву видела этих малышей, забавных, толстых, перепачканных и ревущих.
Однажды, когда Инга в очередной раз гневалась по поводу постоянного детского плача и шума, Зося вышла из своего кабинета и сказала:
— Инга, твои дети плачут и возмущаются, потому что испытывают недостаток твоей любви. Попробуй уделять им больше внимания, они успокоятся и ответят тебе взаимностью.
— Зоя Николаевна, Вам ли судить о методах воспитания детей? Попробуйте нарожать своих, тогда и советы раздавайте. А мои сыты и здоровы, значит, все хорошо. Вырастут и сами поймут, что родителей уважать и любить надо.
— Когда они вырастут, Инга, уже будет поздно что-либо менять. Ты все-таки прислушайся к моему совету и попробуй им хотя бы сказки на ночь читать и изредка общаться. Вот увидишь, все изменится в лучшую сторону. Дети перестанут капризничать и шалить.
Когда Зося ушла на очередное совещание, Оксана вышла из-за стола, выпрямилась, потянула свое невысокое тело вверх, пытаясь спародировать Зосину стать, и сказала:
— А вы, ребята, не замечаете, что наша начальница как-то здорово изменилась? Причем, в лучшую сторону.
— Да, похорошела, — подтвердил Ванечка, — Правда, хорошеть ей уже опасно — она и так у нас королева.
— А чего ей не хорошеть? — разозлилась Инга, — она живет в золотом горшке. Чарышев весь химкомбинат к ее ногам бросил. Вы думаете, почему Анцев сам к ней на прием приходит, а не наоборот? Чарышеву демонстрирует свое уважение. Только поэтому и Зойку начальницей поставил. Не самая она тут умная, есть и поумнее.
— Ты, что ли? — удивилась Оксана, — ты сначала хоть образование получи, а уж потом рекламируй свой ум и красоту. Ты сколько заключений написала на отчеты клиентов? Вот, именно, ни одного. За тебя Зоя Николаевна пишет, потому что у тебя одни амбиции и никакого таланта.
— Да, злая ты, Инга! — подтвердил Ванечка, — а Зося тебя вопреки всему и всем на работу в отдел перевела. Детей твоих пожалела — им мама здоровая и ласковая нужна. Сейчас сама за тебя работает. А ты ведьма — ведьмой.
Один только Виталик остался равнодушен к возникшему в отделе конфликту. Зажатым в руке карандашом он бездумно рисовал нелепые фигурки в своем блокноте.
— Виталик, — подошла к нему Оксана, — а ты почему молчишь? На чьей ты стороне?
— На твоей, Саночка! — не разбираясь и не вникая в суть вопроса, ответил Виталик, — ты, как всегда права.
Все дружно засмеялись, а Виталик снова уткнулся в свой блокнот.
Середина лета принесла аномальную жару. Зелень на клумбах быстро начала желтеть, недавно высаженные цветы засохли, так и не успев зацвести.
Асфальт на городских дорожках от жары плавился и наполнял воздух едким запахом свежей битумной мастики. Именно, в такой жаркий день Михаил Исаакович засобирался в нотариальную контору, а затем — в Сбербанк. Роза Самуиловна пробовала его уговорить не выходить на улицу, но он упрямо повторял, что у него назначена встреча с нотариусом, а затем есть еще дела в сберкассе.
— Ты не волнуйся, Розочка. До обеда я все успею сделать. А ты приготовь мне морсик клюквенный и поставь в холодильник.
— Миха, пересидел бы ты эту жару дома. Тебе нельзя выходить на улицу. Забыл, что у тебя гипертония?
— Все будет хорошо, Розочка. Меня ожидает нотариус, а ты сама знаешь, что я человек слова.
— Тогда давай позвоним Чарышеву, чтобы прислал машину или Зося пусть тебя отвезет.
— И не думай, Розочка. Зачем отрывать от дел занятых людей? Куда пенсионеру спешить? Все сам успею сделать. Я пошел. Скоро буду дома. Вари морсик.
Михаил Исаакович действительно к обеду возвратился домой. Щеки его алели бордовым румянцем, на лбу блестели капли пота. Он положил на стол папку с какими-то бумагами и присел на стул.
— Розочка, где мой морсик? Налей мне стаканчик, а я форточку открою, что-то у нас душно.
Михаил Исаакович потянулся к форточному крючку и вдруг стал оседать на пол.
Роза Самуиловна кинулась к нему, поддержала его голову, чтобы не ударился, а затем позвонила Чарышеву:
— Коленька, Миха упал и потерял сознание. Не знаю, что мне делать.
— Не ударился?
— Нет, я успела его поддержать.
— Сейчас у вас будет скорая помощь из нашей больницы. Встречайте, а я сразу поеду в больницу. Зосе позвоню из больницы, когда будет понятно, что с ним случилось.
Михаила Исааковича положили в реанимацию — у него диагностировали инсульт.
Чарышев позвонил Зосе только в конце рабочего дня:
— Зосенька, тебе нужно попросить Анцева предоставить тебе пару недель отпуска за свой счет.
— А что случилось, Николай Васильевич?
— Михаил Исаакович лежит в больнице нашего комбината. У него инсульт.
— Вы где сейчас?
— Я в больнице. Жду тебя, приезжай.
Зося написала заявление и пошла к Анцеву.
— Александр Михайлович, я понимаю, что сейчас отчет и на очереди несколько заданий по проверкам, но пусть хоть камни с неба сыпятся, а я все равно уйду в отпуск. Михаил Исаакович лежит в больнице с инсультом, и я должна быть рядом с ним.
— Зосенька, успокойся. Конечно, ты должна быть в больнице. Я не собираюсь тебя удерживать на работе. Здесь Иван справится. Скажи, может, помощь нужна?
— Спасибо, помощь не нужна. Я поехала в больницу, и пока дядя Миха не встанет на ноги, я на работе не появлюсь.
Чтобы не заснуть ночью от усталости, Зося сидела возле Михаила Исааковича на простом стульчике без спинки.
Отец и Роза Самуиловна готовы были ее заменить или хотя бы подменить на некоторое время, но Зося из палаты выходила только по неотложным нуждам — привести себя в порядок или выпить чашку чая.
— Вы должны понять и простить мое упрямство, — говорила она отцу и Розе Самуиловне, — моя мама умерла без меня, и я не смогла ей ничем помочь. Вот сейчас в коме лежит Михаил Исаакович, и я снова ничем не могу помочь.
— Зосенька, — убеждала ее Роза Самуиловна, — тебе тоже нужен отдых, иначе сама свалишься. За Михой смотрят самые лучшие врачи, это для него и есть та необходимая и нужная помощь, о которой ты говоришь.
— Врачи это хорошо, но у него еще и мы есть. Вы мне лучше скажите тетя Рози, чем лично я могу ему помочь?
— Просто держи его за руку. Ему будет легче, если он будет чувствовать твою любовь и заботу. Он очень тебя любит.
Так Зося и сидела возле своего дяди Михи, держа его руку в своей руке. Через шесть дней Михаил Исаакович умер. Перед смертью он сильно сжал Зосину руку и его губы пытались выговорить какое-то слово.