— Угрожал. И я знаю, кто убил Тамару.
Тут же заныл затылок. Конечно, Чехотный его не поймет, конечно, спишет эти слова на бред человека с пробитой башкой, — что, мол, с него взять? За два месяца, проведенные здесь, в клинике, он ловил уже настороженно-сочувствующие, даже испуганные взгляды собеседников, когда начинала дергаться в тике левая щека — следствие контузии полугодичной давности, когда под Серноводском попал под бомбежку своих же самолетов. Теперь щека дергалась чаще, даже при пустяковых волнениях.
Следователь не удивился, даже не замедлил шаг.
— Я догадывался, что вы это скажете. Кавказский след, не так ли?
— Да, я это и имел в виду.
— Мне приходилось пару раз быть в Карабахе в составе оперативно-следственной группы, там я впервые услышал вашу фамилию.
— В связи с чем? — спросил Макаров.
— В связи с вашими контактами с Рамазаном, помните такого? Кстати, он сам вышел на нас, стуканул, что вы предлагали ему купить партию обмундирования и горючее по бросовым ценам.
Макаров остановился:
— Ну и?..
— Он крупный торгаш и порядочная сволочь. Мы сказали: раз предлагают, покупай, в чем же дело. Он все понял правильно и исчез. Потом появилась листовка с вашей фотографией и указанием суммы за голову подполковника Назарова. Вы тогда под этой фамилией там были, так же?
— Мою настоящую Рамазан все равно узнал, — сказал Макаров. — Мы с ним встретились под Лачином, совершенно неожиданно. Во всяком случае, для меня. Водку вместе пили, можете себе представить?
— Могу, — просто ответил Чехотный.
Боль в затылке исчезла, дышать стало легче. Макарову вдруг захотелось положить руку на плечо следователя, но он вовремя остановил себя.
— Мы пили местную водку, и Рамазан назвал мне мой домашний телефон, мой адрес, место работы моей жены.
— Угрожал?
— Мы пили водку, я же говорю. Были гостями в одном доме. В гостях никто никому не угрожает. Но потом, уже в Чечне, этой зимой…
Следователь поднял умные грустные глаза на Макарова:
— Опять судьба свела?
— Война, скорее.
— Интересно. В двух словах можете рассказать?
— В двух — нет. А на большее у меня пока на хватит времени: пора идти в процедурный кабинет.
Чехотный взглянул на часы, развернулся и зашагал к госпитальному корпусу.
— Мы с вами еще встретимся, конечно. А пока лишь один вопрос. Вы думаете, что убийство Тамары Алексеевны — дело рук Рамазана или его людей, так?
— И вы к этому пришли? — вопросом на вопрос ответил полковник.
— Во всяком случае, в порядке версии такой вариант приемлем. Все можно было обратить в несчастный случай, понимаете? Или хотя бы попытаться это сделать. Ну ехала, ну опрокинулась… А стрелять зачем, жечь зачем? И потом, ее могли убить и просто закопать в лесу, там же лес в районе котлована. А машину угнали бы. Но убийцы нам дали понять, что действовали обдуманно. Они как бы акцентировали: не сомневайтесь, женщина убита. И пусть это узнает тот, для кого ее смерть предназначена.
Чехотный остановился у дверей корпуса и так же, снизу, взглянул на полковника:
— Извините, Олег Иванович. Для вас эти слова звучат, наверное, кощунственно…
— Я так понимаю, что найти исполнителей будет невозможно, они, скорее всего, уже на Кавказе?
Следователь неуверенно повел плечом:
— Почему же, есть в Москве их диаспора, у нас на нее кое-какие выходы… Работать будем.
— Заказные убийства обычно не раскрываются. Об этом же ваша статистика говорит. Откровенно: шансов — ноль?
Чехотный ответил не совсем понятно, будто рассуждал сам с собой:
— Это пока одна версия, но могут быть и другие. Могут, почему бы и нет?
Глава 2
В длинном переходе метро стоял, опершись на костыли, парень лет двадцати пяти. Одет он был в застиранную камуфляжную форму, блеклую старую тельняшку. На ногах — чистенькие, но сношенные, рвущиеся уже берцы, возле них на каменном полу — темный берет с горкой купюр. На правом костыле висела табличка: «Отвоевался в Чечне. Отсидел в плену. Теперь не на что жить».
На болезненно бледном, зеленоватом лице видна трехдневная щетина.
Народ шел и щедро бросал солдатику деньги. Дающие привыкли к погорельцам, переселенцам, операционникам, а военный с протянутой рукой — это что-то новенькое, как же не дать?
Женька шел по противоположной стороне перехода, но, увидев человека в камуфляже, приостановился, вытащил из заднего кармана джинсов кошелек, неловко прижал его правой культей к груди, а левой открыл и достал пятидесятитысячную купюру. Тем же порядком кошелек водворился на место, а Женька подошел к инвалиду:
— Брат, где был?
— В Чечне, — охотно пояснил попрошайка. Он уже увидел деньги и то ли поправил, то ли подвинул костылем поближе к заговорившему с ним человеку берет. — Год назад, осенью девяносто пятого, долбануло. Осколком ноги перебило. Потому и взяли меня.
— Это как же, рядом никого из своих не было, что ли? Как взять могли?
Кажется, только теперь парень в камуфляже заметил, что у собеседника нет кисти на правой руке. Лицо его заметно поскучнело.
— Так и взяли. Танк наш подбили, куда ж деваться было? Чудом живой остался, и то хорошо.
— Из «Фагота»?
Попрошайка задумался, потом ответил:
— Из Костополя я, это Украина. Жрать там нечего, а на нашу пенсию — так вообще…
Женька покрутил в пальцах купюру, явно не спеша бросать ее в берет:
— Смотрю, брат, ты по возрасту вроде не срочник. Офицер, прапор?
— А чего это я тебе должен все объяснять? — Парень нагнулся, поднял берет, сбил лежащие в нем деньги в стопку и сунул их в нагрудный кармашек.
— Ничего ты мне не должен. Я тоже у них неделю сидел. Знаешь, где Чемульга? Если со стороны Орехова, то за Бамутом, повыше.
— Я в других местах был. — Инвалид всем своим видом явно показывал, что собирается уходить, но Женька стоял к нему почти вплотную, грудь в грудь. — Посторонись, пойду я, голова кружится, отдохнуть мне надо.
— Отдохнешь еще. Так сколько ты, говоришь, у «духов» в плену был?
— Два месяца, а что?
— Ничего. «Алхамдулиллахи раббил…» Как там дальше, а?
— Ладно, псих, отойди, мне отлить надо.
— «Субханаха ва бала». Сейчас ты у меня, сука, тут прямо отольешь, кровью отольешь, сука. Я тебе покажу, что такое чеченский плен, растолкую…
Попрошайка все же успел прикрыть лицо костылем, но от этого ему стало не намного лучше. Удар Женьки был таким, что деревянная ручка костыля, кажется, вошла в череп парня. Того будто подкинул батут. Он взлетел в воздух, смачно приложился спиной к каменной стенке, сполз по ней на пол и затих. Тотчас вокруг скучился народ.
Кто-то восторгался классным ударом слева. Кто-то пояснял, что два инвалида подрались за место для сбора милостыни. Кто-то выкрикивал, что надо позвать милицию и врачей.
Парень в камуфляже совершенно неожиданно для Женьки вскочил на ноги, врезался плечом в толпу, разбрасывая в стороны зевак, помчался к близкому эскалатору, забыв про костыли. Женька мог бы, конечно, догнать его и уже собирался это сделать, но тут кто-то цепко схватил его за локоть. Цепким оказался сержант милиции.
— Что тут происходит?
— Не того хватаешь, сержант.
Милиционер нехорошо сощурился, видно, он не любил советов посторонних:
— Пройдемте.
— Так этого надо поймать, который побежал. Он тут народ дурачил.
— Сам пойдешь или силой вести? — спросил сержант.
Женька легонько, как от зубной боли, застонал.
* * *
— Паспорт.
Он вытащил бумажник, толстый от денег, попросил:
— В отделе, под «молнией», возьмите сами, мне открывать трудно.
Старший лейтенант, не по званию в возрасте уже, наверняка за тридцать ему, вытащил паспорт и взвесил на руке красивый кожаный бумажник:
— Хорошо живешь. Щедры подаяния?
— Какие подаяния? Я, можно сказать, вчера только форму снял, государство мне за потерянную руку заплатило. Тоже скажете, подаяния… Хотя, если по большому счету, то тут вы правы.
Старший лейтенант шумно втянул ноздрями воздух, прищурил глаза:
— Постой-постой, уж не пьян ли ты, дружочек?
— Я, пьян? Да ты что, брат! Мы по бутылке всего выпили, а ехали почти сутки в поезде. Я из Ростова еду, протез тут в одной конторе заказать надо.
— Так и запишем: распивал в купе. — Офицер достал из стола бланк и стал заполнять его, поглядывая в паспорт Евгения. — Пол-литра ему, видите ли, мало.
— Мало. — Женька заулыбался. — Контора пишет… И куда же ты, брат, потом эту бумагу пошлешь, кому сообщишь о моем недостойном поведении?
— Кому надо, тому и сообщу. — Старший лейтенант веселость клиента не оценил, посуровел лицом. — И потом, мы не родственники, слава Богу, так что братом кого-нибудь другого называй.
— И сиди нормально, а то развалился, как у себя дома, — поддержал офицера стоящий у двери со скрещенными на груди руками сержант.
Женька не повернулся к нему, но выпрямился на стуле, потер ладонью затылок:
— Я в Чечне с омоновцами подружился, толковые братаны, поддерживали там друг друга. Мы общий язык с ними запросто находили.
Офицер прекратил писать, несколько секунд смотрел на заполненный бланк, потом смял его и бросил в корзину. Протянул Женьке паспорт и бумажник:
— Ты бы документы с деньгами вместе не таскал, вытащат — горя не оберешься.
— Это у меня вытащат? — хмыкнул Женька. Но совет учел: паспорт сунул в нагрудный карман куртки, а бумажник — опять в брюки.
— В гостинице жить будешь? — спросил его старший лейтенант.
Женька неуверенно повел плечами:
— Не знаю. Тут командир мой обитает, когда-то в гости приглашал…
Офицер встретился взглядом с сержантом, подмигнул ему, чуть заметно дернул головой. А Женьке сказал:
— Ладно, свободен.
И встал из-за стола, словно демонстрируя этим, что действительно пора прощаться.
Женька встал, но тут неожиданно резко и громко заговорил сержант:
— Надо все же проверить… Есть координаты командира? Адрес, телефон?
Женька невольно повернулся к говорившему, и в это время старший лейтенант неуловимым движением выхватил из кармана его бумажник, положил на стол и тут же прикрыл стопкой свежих газет, а сам вразвалочку пошел к окну, облокотился на широкий подоконник.
Женька удивленно смотрел на сержанта:
— А зачем вам мой командир понадобился? Вы что, ему звонить будете?
— Звонить ты будешь, — сказал сержант. — А мы разговор послушаем.
Женька перевел взгляд на офицера. Тот невозмутимо обрабатывал ногти маникюрной пилочкой.
— Мне что, действительно звонить?
— Ясно же сказано, — вяло ответил старший лейтенант и зевнул. — Аппарат на столе, так что…
Женька присел на краешек стола, прижал щекой к плечу трубку, набрал нужный номер один раз, потом другой. В кабинете было тепло, после выпитой водки его немного разморило, он расстегнул куртку, и полы ее распахнулись над перекидным календарем, пластмассовым стаканом с карандашами, газетами, пепельницей.
— Осторожней, ты нам поопрокидываешь тут все, — сказал сержант.
Женька небрежно положил трубку на аппарат:
— Не отвечает.
— И телефон разобьешь, — продолжил сержант. — Алексей Алексеевич, да отпустим его, а? Вроде же свой, из одного министерства. Ты во внутренних войсках служил?
— В них.
— Спецназ? — это спросил уже старший лейтенант.
— Он, родимый. Рота разведки.
— Хорошо, иди. Только, раз выпил, контролируй себя, понял? Не все такие добрые, как мы, задержат и будут правы.
Женька улыбнулся:
— Добро ваше не забуду.
— И на людей не бросайся.
— Хорошо. На людей — не буду. Но если еще раз встречу этого, в берете, — прибью. Вы ему так и передайте. Вдруг тоже встретите.
Он пристально посмотрел на сержанта, так, что тот не выдержал взгляда, повернулся к двери и открыл ее:
— Ладно, свободен.
Женька вышел.
Старший лейтенант достал сигарету, начал разминать ее толстыми короткими пальцами:
— Вася, ты скажи этому своему безногому калеке, пусть он пластинку сменит. Сейчас из Чечни многие возвращаются, точно прибить могут.
— Афганцем пусть станет, что ли?
Офицер тягостно вздохнул:
— Жертвой монголо-татарского ига. Какой же он афганец с его юной харей? Ничего не придумаете — пусть лучше вообще от нас убирается.
— Так отстегивает же, Алексей Алексеевич. Платит всегда исправно.
Старший лейтенант щелкнул зажигалкой, но прикуривать не спешил:
— Копейки. Мы с лопуха больше взяли. Сейчас посмотрим, сколько, но чуть выждем: вдруг обнаружит пропажу и вернется.
Он наконец закурил, сделал три глубокие затяжки, потом быстро прошел от окна к столу:
— Взглянем на добычу.
Отбросил в сторону газеты и… ничего не увидел. Перевел недоуменный взгляд на сержанта:
— Где бумажник?
Вася в ответ только усиленно заморгал глазами, взял газеты, затряс ими над столом.
— Бумажник не игла, соображай!
— Тут же еще один был, который мы у этого, с бородой, увели! Там три тыщи долларов… — Вася чуть не плакал.
Старший лейтенант выплюнул под ноги сигарету.
— Ну, мать же твою… На перроне его искать бесполезно, он, конечно, уже уехал. Выждали, называется, на свои головы.
— Три тысячи долларов! — повторил сержант.
— Деньги не главное. — Старший лейтенант закурил новую сигарету, сел за стол. — Он раскусил нас, усек? Хорошо, если он «чеченец», а если нет?
— «Чеченец», — неуверенно сказал сержант. — Он же нашего безногого на чем поймал? На молитве. Там пленных заставляли молитву учить, а наш, на костылях-то, этого и не знал. Потому и схлопотал. Нет, будь это из отдела внутренней безопасности, он бы не пил и драку в переходе не устраивал. Да и без руки. Калеки же у нас не служат.
Старший лейтенант чуть приободрился:
— Тут есть логика. Хотя… Как его фамилия?
Он полез в мусорную корзину, вынул оттуда скомканный лист, расправил его:
— Зырянов Евгений Иванович. Надо запомнить на всякий случай.
* * *
В чужом кошельке, помимо долларов, лежали аккуратно свернутые документы и красивая визитка на имя Лаврентьева Игоря Викторовича, генерального директора фирмы «Грань» из Новокузнецка. Домашний адрес, телефон — все чин по чину. На обороте карандашом выведены еще семь цифр, тоже, похоже, телефон.
Может, нынешний, московский?
Женька набрал эти цифры из телефона-автомата. Трубку сняла женщина:
— Слушаю!
— Мне нужен Игорь Викторович.
Минутное замешательство, потом — естественный в таких случаях вопрос:
— А кто говорит?
— Человек говорит, — раздраженно ответил Женька. Но потом понял, что раздражаться, в принципе, нечего, что на ее месте он бы, наверное, тоже поинтересовался этим же, и нечего строить тайну на пустом месте. — Я нашел кошелек, а в нем этот телефон.
— Игорь, — крикнула женщина в сторону, неплотно прикрыв ладошкой трубку. Голос ее теперь звучал глухо, но отчетливо. — Документы твои нашлись.
Тотчас трубку взял мужчина, спросил не слишком дружелюбно:
— Что вам угодно?
— Я нашел ваш кошелек.
— Понимаю. Сколько вы хотите от меня?
Женька все-таки вспылил:
— Да ничего я не хочу! Скажите адрес, я привезу кошелек и отдам вам его.
— Нет, это исключено. Я подъеду к вам сам. Вы где находитесь, как выглядите?
— Я выгляжу хуже, чем раньше.
Мужчина помолчал, переваривая услышанное, но так ничего и не понял:
— В каком смысле?
— Вам нужна особая примета? У меня нет руки. Кисти руки. А стою я у памятника Лермонтову, метро «Красные ворота».
В разговоре последовала опять пауза, потом Лаврентьев спросил:
— Если вам мало тех долларов… в кошельке… то скажите, сколько мне взять с собой?
— Я могу тебя и на хрен послать, — перешел с незнакомцем на «ты» Женька. — Ничего мне от тебя не нужно, сообразил? Если нет, то найдешь свою ксиву в мусорном ящике, он тут поблизости стоит.
— Я выезжаю.