Лаврентьев обладал легкой походкой, был по-спортивному подтянут, смотрелся в свои, наверное, пятьдесят. Появился он из толпы, покидающей чрево троллейбуса на конечной остановке, но Женька не был уверен, что хозяин кошелька приехал на общественном транспорте. Не так ухоженный Лаврентьев выглядел, чтобы толкаться в салонах троллейбусов.
Женька протянул ему кошелек. Тот не спешил брать его, не сводя настороженных серых глаз с однорукого парня.
— И что вы ждете от меня в порядке вознаграждения?
Женька уже не злился, ему просто стало смешно.
— Не ломай комедию, Игорь Викторович. Бери кошелек и — до свидания. Впрочем, можешь сказать спасибо.
— Так не бывает, — Лаврентьев осторожно провел рукой по своей аккуратной бородке, видимо, рассуждая, с какой стороны следует ждать подвоха. — Кошельки не затем вытаскивают, чтоб потом возвращать их владельцу.
— А вы уверены, что у вас его вытащили?
— Да. В метро. Там с утра была толчея. «Ага, значит, в общественном транспорте он все же путешествует, тут я фраернулся», — подумал Женька.
Лаврентьев словно прочел эту его мысль:
— Я ночью пил водку с друзьями, за руль сесть не рискнул, вот и спустился в вашу подземку.
— А в милицию как попали?
Лаврентьев криво улыбнулся:
— Ну ясненько. Если ты даже это знаешь… — Он расставил ноги пошире, словно готовясь принять удар. — Кончаем базар. Что тебе от меня надо?
Женька шумно вздохнул, бросил кошелек на стоящую рядом скамейку и пошел к переходу, в сторону метро. На зеленый свет дорогу проскочить не успел, стал у обочины. Минуты через две его тронул за плечо Лаврентьев:
— Так не бывает, но все же… Ты уходишь просто так?
— А как мне надо уходить?
— В бумажнике все на месте.
— Я им, видно, очень быстро подвернулся, не успели твои деньги поделить.
— Деньги — ерунда. Но там у меня еще лежали бланки договоров… Им — это кому? Кому ты быстро подвернулся?
Женька не стал уточнять:
— Ничего не пропало — и слава Богу.
Загорелся зеленый, он пошел было через дорогу, но Лаврентьев чуть попридержал его за локоть:
— Погоди, я подвезу тебя, куда надо. У меня машина, — он кивнул за спину. — И потом, мне же еще надо спасибо сказать, я не могу в долгу оставаться. Куда едем? Женька вытащил паспорт, открыл его там, где лежал обрывок конверта с адресом:
— Улица Паромная, в каком-то Братеево. Там у меня командир живет.
— Так ты военный? — повеселел Лаврентьев. — Теперь хоть что-то понятно. Я поначалу думал, или дурак, или бандит. А оказалось, из золотой середины между ними. Не обижаешься, нет?
— На что обижаться-то?
— Где служишь?
— Уже нигде.
Лаврентьев скользнул цепким взглядом по пустому рукаву куртки:
— Прости… Из Чечни, что ли?
— Ага.
Подошли к серой «Ауди», Лаврентьев вытащил ключи:
— Торгаши там — сплошные жулики, с ними дела нельзя проворачивать.
— Я не с торгашами дело имел.
— Да это я так, к слову. Садись. Где ездить предпочитаешь, впереди, сзади?
Женька пожал плечами:
— За баранкой бы предпочел, но теперь… Теперь по телевизору гонки смотреть буду. «Формулу». Если у командира, конечно, телевизор есть. Слушай, Игорь Викторович, а не боишься, что после ночной пьянки милиция опять прицепится, а? Бумажник ведь у тебя менты увели. А я — у них. Свой и твой заодно.
— Ты даешь! А бояться — не боюсь. У меня дома таблеточки такие есть… Я их уже принял… Вот что, заскочим мы по пути в один магазин, если ты не больно торопишься…
Женька остался в салоне машины, Лаврентьев вошел в магазин сам, долго там не задержался, вышел в сопровождении парня, несущего картонную коробку. Она еле уместилась в салоне на заднем сиденье.
Ехать пришлось довольно долго. Уже затормозив у нужного дома, Лаврентьев сказал:
— Послушай, офицерство — народ гордый, и я унижать тебя не хочу, но возьми «баксы», которые у меня в кошельке. Ты спас бумаги, цена которым… В общем, ты меня здорово выручил, честное слово.
— Но раз выручил — то при чем тут деньги?
Лаврентьев даже повернулся, посмотрел на Женьку повнимательней, покачал головой и сказал тихо, словно самому себе:
— Туго тебе, парень, будет. Хорошо, хоть молодой, приспособишься еще, — потом уже добавил погромче: — А почему с пустыми руками идешь? Где коньяк, цветы?
— Фляжка тут, — Женька хлопнул рукой по карману куртки. — Плоская, из нержавейки. Комбата моего. А цветы не нужны, некому их дарить. Жена у командира моего погибла, на машине разбилась. Ладно, брат, спасибо.
— Визитку с московским телефоном оставь себе, авось еще понадобится. Я в столице еще проторчу.
— Бывай.
Женька вылез из машины, поискал глазами нужный подъезд. Лаврентьев выволок на асфальт купленную картонную коробку, поставил ее у ног Зырянова:
— Может, у командира действительно телека нет, так что смотри свои автогонки по этому «ящику».
Он досказывал эту фразу, уже садясь за руль. «Ауди» резво рванула с места, и Женьке просто не оставалось ничего иного как попросить бегающих у дома пацанов подтащить упакованный «Панасоник» к лифту.
С ним он поднялся на пятый этаж, там еще раз сверился по обрывку конверта с адресом, вздохнул и нажал на звонок у нужной двери.
Дверь открылась почти тотчас.
— Ачхой Мартан, товарищ полковник! — выкрикнул Женька.
— Воистину Мартан! — протянул навстречу ему руки улыбающийся Макаров.
Глава 3
У Чехотного были другие версии.
За два дня до гибели, странной, непонятной, Тамара Алексеевна Макарова встречалась с подполковником Ляшенко, сослуживцем и товарищем ее мужа, Олега. Ляшенко приезжал в Москву из Чечни всего на неделю. Самолет из Чкаловского увез его обратно на войну на следующее утро после того, как сгорела в машине Макарова. Жена и две дочери Ляшенко лето проводили на Дону, у тещи, так что в квартире он жил один. В роковую ночь дома его никто не видел, свет в окнах не горел. Летевшие одним самолетом с ним показали, что выглядел Ляшенко необычно: был хмур, неразговорчив.
Все эти факты, впрочем, — послесловие. А предисловие выглядело так.
Волчкова Валентина Сидоровна, тетка покойницы, показала, что племянница в последнее время неоднократно жаловалась ей на угрозы со стороны мужа. Так, четыре месяца назад, когда Олег Макаров был в Москве, он якобы заявил Тамаре, что та испортила ему жизнь, что он чувствует, что она ему изменяет, и готов убить ее, если это подтвердится.
Перед отъездом в Москву подполковника Ляшенко Макаровым был устроен маленький сабантуйчик, в нем участвовало несколько офицеров, и один из них слышал, как полковник говорил другу: «Если все подтвердится, ты знаешь, что делать, да?»
Чехотный не любил наушничество, Чехотный презирал тех, кто закладывает друзей, но никогда не пренебрегал полученной информацией.
Тот же самолет, который доставил в Чечню Ляшенко, обратным курсом взял на борт тяжелораненого Макарова. Друзья не встретились и уже не встретятся. Ляшенко в бою оторвало ногу, он умер от потери крови. По дороге, пока «вертушка» везла его в госпиталь, неоднократно просил передать Макарову, что все подтвердилось и он поступил, как договаривались.
Так-то вот: умирал, а говорил черт-те о чем. Впрочем, это часто бывает: в последнюю свою минуту не обязательно жизнь и родных вспоминают. Бывает, начинают разбирать всего один какой-то эпизод, не проходной, кончено. Вот и тут. Убить человека — событие далеко не рядовое даже для боевого «чеченца». О нем и вспоминал Ляшенко.
Такая вот версия была у следователя. Стройная, логичная, почти без изъянов.
В принципе, изъян был один: Чехотному импонировал полковник Макаров, наитие подсказывало ему, что все в данном раскладе не так просто, а своему наитию он верил.
Глава 4
— Так, значит, она не погибла, Олег Иванович? Ее, значит, убили?
Женька разлил из фляги по фужерам коньяк и переспросил:
— Даже стреляли в нее, говорите? А экспертиза хотя бы установила, из чего?
— Калибр «девятка», «макаров», скорее всего. Может, завяжем на сегодня питье, а?
Женька выпил коньяк как воду, даже не скривился, бросил в рот две виноградины:
— Ты не думай, командир, я алкашом не стал. Но сегодня столько поводов, что грех не надраться. Когда убивают любимую жену…
— Я не любил ее, — сказал Макаров. — Да и она меня тоже. Последних лет пять-шесть мы жили каждый по себе. Но это ничего не значит. Убили близкого мне человека, и убили из-за меня, вот что самое страшное.
— Рамазан… Он что, чеченец?
— Не знаю. Я-то их по внешнему виду уже научился распознавать, но этого… Поначалу думал, он азербайджанец, там в первый раз с ним встретился.
— В Карабахе, что ли?
— Да, в Ханларе. Мы на окраине города размещались, в здании школы. Окна ее прямо на горы выходили, а там, по разведданным, проходили подготовку боевики и были склады с оружием…
* * *
Посетителя звали Рамазан. Одет он был в дорогое пальто, в костюм при галстуке, вел себя по-хозяйски, даже нагловато. Макаров хотел было поставить его сразу на место, но передумал: пусть порисуется, выговорится. Лишняя информация никогда не помешает.
Рамазан уже с порога, едва оглядев кабинет, заявил, что мебель тут надо поменять, освещение переделать, навесить новую дверь:
— Я так понимаю, что вы надолго сюда поселились, да? Тут действительно неспокойно, без русских братьев не обойтись.
С этими словами он подошел к столу, протянул руку для приветствия, представился:
— Рамазан. Просто Рамазан.
— Просто Назаров, — сказал Олег.
— Я, по-вашему, тыловик. В политику не лезу, занимаюсь вопросами снабжения. Если есть просьба — пожалуйста. Можем помочь с питанием, с баней.
Эти вопросы Макаров накануне обговаривал с городскими властями, чиновников этих было около десятка, но Рамазана среди них он не приметил. Об этом и сказал сейчас снабженцу.
— Город более ограничен в возможностях, чем мы, товарищ Назаров. Скажу так: я один в состоянии дать вам то, что не сможет дать вся администрация Ханлара. Яблоки, апельсины, виноград — сегодня договоримся, завтра уже будут на ваших столах.
— Договоримся — это как? — спросил Макаров.
— Хороший вопрос. — Рамазан положил на свободный от бумаг угол стола кейс, открыл крышку. — Сейчас время обеда, да? Ставь чайник, у меня есть кофе, бутерброды, хороший коньяк. Десять граммов никогда здоровью и беседе не помешают, правильно?
Рамазан извлек банку черной икры, нарезанную, уложенную в вакуумную упаковку ветчину, коробку шоколадных конфет. Появился и коньяк.
— Командир, у нас на Кавказе любой разговор издалека начинают, но я с прямого вопроса начну: в чем нуждаешься, что тебе надо?
— А тебе?
Гость поднял рюмку:
— Кажется, мы уже начинаем понимать друг друга.
Выпили. Макаров сразу же показал на бутылку:
— Убери. Коньяк хороший, но пить больше не буду.
Рамазан быстро согласился:
— Да, не за этим встретились. Сначала — о деле. Я тебе продовольствие, любое, ты мне — камуфляж: легкий, зимний — любой.
Макаров посмотрел в окно. Редкий ватный снег оседал и таял на еще теплой, неостывшей земле, но горы уже начали белеть от него. Конечно, неплохо бы угостить ребят виноградом.
— Какой размер нужен?
Рамазан тихо засмеялся:
— Шутник! Возьму все, что предложишь. И сколько предложишь. Сто — сто, двести — двести. Заплачу нормально. Кроме того — он начал насыпать в чашки кофе, замолчал, будто не зная, продолжать дальше разговор или нет.
Теперь уже захотелось рассмеяться Олегу.
— Можешь не продолжать. За коньяк и кофе спасибо, а без винограда как-нибудь обойдемся.
— Я все-таки продолжу, — сказал Рамазан. — Понимаю: ты такой же Назаров, как я Рамазан, но все же кое-что скажу тебе честно, как на духу. Хочешь получить наводку на склад оружия? Там не охотничьи дробовики, а автоматы, пистолеты, цинк с патронами. Орден получишь, подполковник. Так неужели игра не стоит свеч?
— Да у меня склады пустые, нет обмундирования!
Рамазан ответил так, что Макарову вмиг расхотелось смеяться:
— К Кюрдамиру для вас эшелон идет, с техникой и одеждой. Думаю, там он и остановится, местные жители пути блокируют, и вам придется доставлять все сюда иными способами. Но так или иначе, склады заполните.
Макаров знал, что доставка груза предвидится, только в общих чертах. Он недоуменно взглянул на Рамазана.
— Я знаю, где что будет и к кому когда обратиться, — сказал тот. — Информацию о Кюрдамире, считай, я подарил тебе бесплатно. Что же касается всего прочего… Договоримся, думаю?
— Нет, — ответил Макаров.
* * *
— И что следователь?
— Не знаю, Женя, не знаю. Я думаю, он тоже остановился на кавказском следе. Хотя оговорился, что не исключает и другие версии. А какие другие? Грабеж? Так с нее даже колечко не сняли.
Была уже полночь. Они стояли на балконе, курили. По асфальту, гоняемые ветром, шелестели сухие листья. С верхних этажей кто-то выбросил окурок, он трассером пролетел вниз.
— А сколько за вашу голову давали, Олег Иванович?
— Так цены, Женя, менялись. Наши, когда из Карабаха уходили, почти все оружие там оставили. А я сказал: хрен вам, хоть под трибунал отдавайте! Ни ствола не отдал.
— Ну и?..
— Ну и ничего. Не попал под трибунал, как видишь. А цена на меня возросла, если по нынешним деньгам, то это порядка двадцати миллионов.
— Вы тогда, говорят, опять с Рамазаном виделись?
— Виделся. Но это в двух словах не расскажешь, потом как-нибудь…
— Но он грозил расправиться с вами, с семьей?
— Потом, Женя, потом…
— И менты, конечно же, на него не выйдут.
— Давай спать, Женя.
— И ты, командир, палец о палец не ударишь?
— Это мое дело, я не хочу сюда никого впутывать.
— А сам доберешься до Рамазана?
— Ты докурил? Отбой. Дрыхнуть пора. Что кривишься, рука болит?
— Мне с рукой повезло, командир. Правую отстрелили, не знали, что я врожденный левша. Но, так думаю, еще не поздно, еще узнают. Ты меня столько раз спасал, командир, и теперь моя очередь…
— Нарезался ты, однако, Женя. Ладно, сегодня повод был, но с завтрашнего дня мы с тобой объявили сухой закон.
— Да что я, алкаш, что ли? Я же на войне вообще не пил, ты же знаешь, Олег Иванович. Сейчас расслабился малость. Но скажешь завязать — завяжу!.. Говоришь, торгаш он, твой Рамазан?
— Говорю.
Женька тоже трассернул вниз окурок и поежился от ночной прохлады.
— Есть у меня один ходик…
Макаров сказал недовольно:
— Забудь. Протезом занимайся, другими своими делами. Ходы за мной оставь.
— Молчу, командир, молчу.
Глава 5
Обычная утренняя неразбериха на рынке.
— Томаз, почему мое место заняли? Почему я должна теперь стоять на задворках? Что я там выручу?
— Томаз, машина с баклажанами пришла. Куда ее загонять и что просить?
— Шеф, муниципалы в десять приедут с проверкой, Галину с ее товаром пока в тень надо загнать, там документация хилая…
Томаз, он же шеф, по документам всего-навсего подсобный рабочий рынка, подобно римскому императору Цезарю, решает одновременно по несколько вопросов, прохаживаясь вдоль торговых рядов. Веса в нем пудов десять, рост под два метра, и славную эту фигуру портит лишь лысина, обрамленная редким венчиком седеющих волос.
— Томаз, тобой тут интересуются. В черном свитере, у стойки, где корейцы торгуют.
Мужик, толкающий впереди себя тележку с персиками, сказал это сквозь зубы, даже не глядя на десятипудового гиганта, и тот вроде бы не услышал этих слов, продолжал идти, куда шел, обогнул очередной ряд, пошептался о чем-то с женщиной, торгующей парфюмерией, и только потом направился к тому месту, где корейцы предлагали покупателям острую капусту и маринованный чеснок.