— Так все-таки: врачи сухой закон прописали?
Макаров выдержал паузу, потом ответил:
— Это неважно.
— Пусть будет так. Хотя, поверьте, с моей стороны это не совсем праздное любопытство. У вас по поводу… бутылок были серьезные ссоры с женой, так? Наверное, именно по пьянке вы даже как-то грозились убить Тамару Алексеевну. Или не было этого?
Макаров запрокинул голову, потер ладонью лоб.
— Вам плохо, я не должен был…
— Должны. Вы все должны. — Макаров встал, пошел на кухню, где уже засвистел чайник. — Спрашивайте. Буду отвечать. Скажу все. Мне надо выговориться. — Он повернулся, наполнил чашки, сел, горько усмехнулся. — Не к психиатру же, в самом деле, идти. Вы, вижу, многое о нашей семье уже знаете. Тамара выпивала. Нередко приходила с работы… поддатой, особенно в последнее время, перед последней моей командировкой. Ну я ее как-то встретил такой, сказал в сердцах: «Убить тебя мало». Она за телефон сразу, тетке звонить: «Приеду к тебе ночевать, муж лютует…» Вам об этом Волчкова сказала?
— Она странная женщина. — Чехотный намазал мед на печенье, откусил, запил лакомство густым чаем. — Черт, а я заваривать до сих пор не умею, хоть заварку и не жалею. На пару его выдерживаете?
— Нет. Просто хорошие сорта покупаю. Могу себе это позволить. Получил выходное пособие, за ранения, хорошую пенсию. Осталось тратить на чай и на хлеб. Машина не нужна, квартира есть, дачу продам…
— Я как раз о квартире и хотел сказать, — продолжил Чехотный. — Странная, повторяюсь, у вашей жены тетка. Недавно была у нотариуса, интересовалась, имеет ли она какое-нибудь право на вашу квартиру, если вас посадят или убьют. Она не знала, что вы уже отвоевались.
— Я этому не удивляюсь. Она недавно приходила сюда, забрала вещи Тамары. Даже старые колготки. Такая вот у нас тетя Валя.
— А снимки жены у вас есть?
— А как же. Альбом искать я сейчас не буду, но вот, за стеклом, в шкафу — это она на сорокалетие снималась.
— Можно взглянуть?
— Конечно.
Макарова была красивой, может, несколько полноватой женщиной. Чуть надменный, знающий себе цену, взгляд. Парикмахер соорудил ей высокую праздничную прическу.
— Она, наверное, нравилась мужчинам, — сказал Чехотный.
Макаров промолчал.
— Простите, Олег Иванович, но все мы люди. И раз вы разрешили спрашивать обо всем…
— Да, я не думаю, что она была эталоном верности. Ей часто приходилось быть одной, я месяцами пропадал в командировках, такого сдерживающего фактора, как дети, у нас не было. Но об этой стороне дела что-либо конкретное я сказать не могу. Не знаю.
Чехотный долил себе заварки, потом спросил:
— Когда в Москву из Чечни уезжал подполковник Ляшенко, что он должен был проверить и подтвердить по вашей просьбе? Дело, если не ошибаюсь, касалось женщины. Не вашей ли жены?
Макаров за все время разговора так и не притронулся к чаю. «Он, кажется, не только не пьет, но и ест очень мало, — подумал Чехотный. — Здорово похудел даже по сравнению с госпитальной встречей. Не умеет готовить, живет всухомятку?»
— Дело касалось не жены, — ответил наконец Макаров. — С женой вопрос был решен. Если бы не ранение, я бы по возвращении в Москву оформил с нею развод.
— Она знала об этом?
— Да.
— И дала бы согласие на развод?
— Думаю, да. Мы уже тяготились друг другом, когда были рядом.
— Но ваше материальное положение…
— Тамара работала в системе газового хозяйства города, неплохо зарабатывала. И потом, она не была жадна к деньгам.
— К кому же ездил Ляшенко в таком случае?
Чехотному не понравилось лицо Макарова, напряженное, побледневшее, и он решил тут же дать отбой:
— Ладно, чувствую, напрямую это к делу не относится, так что…
— Относится, все относится! И Тамара, и Рамазан, и Мишка, и Леся — все относится. Я расскажу, все расскажу, только не перебивайте. Я эту Лесю всего неделю знал. И вот… и все… даже она! Из-за меня все!
— Давайте отложим разговор, Олег Иванович. Вы, вижу, неважно себя чувствуете.
— Будет еще хреновей, если все во мне и останется. Нет уж! — Он взглянул на Чехотного, через силу улыбнулся. — Может, подскажете, что мне действительно психиатру показаться надо. Но это не комплексы, это действительно моя вина во всем. Еще раньше капитан Судаков погиб — он тоже на моей совести. Я слюни распустил, «чичикам» подставился, в госпиталь лег, а на другой день моих пацанов покосило — и Миша Ляшенко, и Зырянов без руки остался. Я из квартиры не выхожу, чтоб, не дай бог, кого из родителей и жен моих ребят не встретить, — я не смогу на них глаза поднять! Я в таком состоянии… Я пить просто боюсь. Пью и думаю, что это я приучил к бутылке жену. Да так оно и было фактически. Приеду домой — это как праздник. А как праздник без стола? А как уезжать без этого дела?
Рядом с ногой Чехотного лежала газетная вырезка, ее случайно смахнул на пол Макаров, когда убирал со стола. Чехотный попросил:
— Олег Иванович, поставь еще кипятку.
Когда хозяин вышел, он подобрал вырезку и положил в карман.
Макаров зашел в комнату, облокотился на спинку кресла, спросил:
— Я так понимаю, по гибели Тамары у вас пока ничего нет? Рамазан ушел в подполье?
— Не будем пока о нем, Олег Иванович. Зачем Ляшенко ездил в Мещовск к Котенковой?
Лицо Макарова вытянулось в удивлении:
— Ее фамилию и адрес не знал никто, кроме Миши. А Миша не мог никому… Откуда вы все узнали?
— Работа у меня такая.
Засвистел чайник, но Макаров, кажется, не услышал его.
Он стоял так же, у кресла, и отрешенно смотрел в угол комнаты.
— Леся… Мы в Степане… В Степанакерте, значит, то ли в пустующей школе, то ли в училище квартировали. Там актовый зал был, где елку поставили. Я только к часу ночи освободился, приехал — мои отмечают Новый год. Все чин по чину: минералка в бутылках, водка в чайнике. Пьяных не было, уже каждый знал, чем пьянка может кончиться. В общем, поспел я на танцы. Леся ко мне подошла… Я и в этот день, и позже жене звонил, хотел поздравить с праздниками, никто трубку не брал, не было ее дома. Такое настроение… А тут — Леся. «Я на вас давно глаз положила, еще десять дней назад, как только приехала… Но вы всегда такой строгий… Давайте Рождество вместе встретим…»
Макаров замолчал. Чехотный сам пошел на кухню, принес чайник, но хозяин этого не заметил. Он продолжал:
— Я даже не помню ее толком. Темненькая, высокая. Грудь красивая. Перед Рождеством позвала на чай… Подробности не нужны?
— Потом она уволилась от вас?
— Потом меня по Карабаху еще швыряло, по Осетии, по Чечне… За это время столько уволилось и столько новых пришло! Но этой весной, в самом начале марта, меня под Серноводском посекло малость, в лазарет угодил. А врач — из старой гвардии. Ну и вспомнили Карабах, Новый год, чайник с водкой. Так я и узнал, что Котенкова уволилась, сына растит. Они переписывались иногда…
— И что вам сказал Ляшенко, когда вернулся?
— Он уже ничего не сказал.
— Простите. Но он просил вам передать…
— Да, я знаю. Мне передали. Я понял, что сломал жизнь еще одному человеку. Ей плохо живется. Миша, правда, отвез немного денег…
Чехотный смотрел в чашку, будто гадал на кофейной гуще.
Молоденькая красивая женщина родила от Макарова, у которого не было детей. У полковника могла начаться новая жизнь. Одна помеха — жена. Это Макаров говорит, что она была согласна на развод. А на самом деле? Делить двухкомнатную квартиру, машину, дачу…
В принципе, Макарову могли убить и люди Рамазана, но по чьей команде? На какой уровень отношений вышли в конце концов полковник и торгаш?
По лицу Макарова, уже которой раз за время разговора, прошла судорога.
«Хорошо, если бы я остался в дураках», — подумал следователь, а вслух спросил:
— И что вы теперь намерены делать? По-прежнему с утра до вечера лежать на диване и плакаться на судьбу?
— Я уже просто боюсь что-либо предпринимать. Все выходит боком для других.
— Поезжайте к ней, Олег Иванович.
— Вы так думаете?
…Еще в метро, не дотерпев до приезда домой, Чехотный вытащил из кармана подобранную с пола газетную вырезку. Речь в ней шла о событиях десятилетней давности. Офицер, вернувшийся из Афгана, с особой жестокостью расправился со своей женой, изменявшей ему. Он расчленил тело на куски и отнес в лес. Потом сам пошел в милицию и заявил о пропаже жены. И алиби придумал: косил в тот день теще сено. Теща это подтвердила. Она ведь не видела, что он сел на мотоцикл и отсутствовал пару часов…
Чехотный аккуратно свернул газетную вырезку и сунул ее обратно в карман.
Глава 7
Женьке повезло. Командир уезжал дня на три, как он сам сказал, и оставлял в его распоряжении квартиру. Три дня — срок нормалек, за три дня он из-под земли выкопает Рамазана, он покажет тут всем паскудам, как дорого это стоит — грозить спецназовцам.
— Женя, девочек сюда можешь приводить, но водку не пей, прошу тебя.
— Да разве я алкаш, Олег Иванович?!
— Все, поехал я.
— Может, адрес оставишь в случае чего…
— Никаких случаев. Случаи у нас закончились бесповоротно. ТАМ остались.
Он стоял уже у порога одетый, в плаще, в нелепой кожаной кепке.
— Командир, ты не обижайся, ладно? Сними эту… Тебе краповый берет больше шел.
— Сейчас он для нас с тобой уже не по сезону.
— Да брось ты так… Он всегда будет… Я дома только его носить буду, «чичиков» по улицам гонять. И ты… Командир, ты же их руками рвал, а теперь вареным ходишь. Ты не в монастырь собираешься устраиваться?
Перед уходом из киоска блондиночки, которую звали старинно и красиво — Маша, он выпил еще рюмашку — за победу над врагом, запил ее уже дома банкой пива, и Макаров учуял это.
— Приеду — пить вообще завязываем. А то, смотрю, ты и сегодня…
Ах, что было бы, если бы командир засек это где-нибудь в Чечне! Не сносить бы Женьке головы, поскольку все знают, что большое начальство доставало полковника Макарова: «Головорезов растишь!» Снял бы ему командир башку, и горы долго бы хранили эхо его изысканной стилистики.
Не тем стал Макаров, Женька его отказывается узнавать.
Конечно, раны все залечатся, все пройдет. Но пока он не помощник, пока самому надо решать вопросы с Рамазаном, отомстить уже и за жену командира, и за него самого. Пацанам будет стыдно рассказать, в каком состоянии сейчас Макаров.
Зырянов остался в квартире один. Взглянул на часы: восемь вечера. Время — самое то: съесть бутерброд, выпить… чаю, чаю, чаю, раз командиру дал слово. И сбегать в гости к Томазу. Томаз, спасибо информации Лаврентьева, живет у вдовушки, он не такая фигура, чтоб личной охраной обзаводиться, но на всякий случай игрушку можно в карман положить. Почти граната. Как можно назвать почти мужчиной евнуха.
Значится, что надо-то? Узнать у базарника, где можно отловить Рамазана. Хоть что-то же он должен знать. А не получится — есть более долгий путь. Турецкие куртки. Эх, найти бы еще пару надежных ребят!..
На плитке лежали в сковородке еще теплые куриные окорочка. Женька заглянул в холодильник: в стойке дверцы покоилась бутылка водки. Он рассмеялся:
В пещере каменной нашли бутылку водки,
И ножки Буша возлежат на сковородке.
Мало водки, и закуски мало…
Вечер выдался неважный: с холодным ветром и колючим дождем. Женька хотел было поймать частника, но потом решил ехать на троллейбусе: на всякий случай, пусть никто не знает, по какому адресу едет слишком уж приметный однорукий человек. А вдруг придется Томазу мылить шею и тот после этого решит обратиться в милицию? Это вряд ли, конечно, но предосторожность не помешает.
Полупустой троллейбус мчался на удивление быстро, недлинным оказался и путь от остановки до нужного дома. У второго подъезда стоял уже знакомый «Опель».
Дверь на одиннадцатом этаже открыла женщина с махровым полотенцем, накрученным на голову. От нее пахло шампунем: видно, она только что вышла из ванны.
— Я к Томазу, — сказал Женька, — поймав ее удивленный взгляд.
— А вы договаривались о встрече?
— Нет, я хотел сделать для него своим приходом приятный сюрприз.
Он бесцеремонно переступил порог, вытесняя хозяйку внутрь квартиры.
— Но Томазик в ванной, приходите через час…
— В ванной? Там и посетит его нежданная радость. Небось он меня уже заждался, поэтому я без стука, уж не обессудьте.
Женька быстро сориентировался в планировке, безошибочно прошел по коридору к нужной двери и рванул ее так, что выломалась и заболталась на согнувшемся шурупе внутренняя щеколда.
В ванной белыми сугробами высилась пена. Эти белые сугробы подступали вплотную к темной глыбе с такими же темными выпученными от удивления глазами. Глыба была головой Томаза.
— Слушай, — на полном серьезе спросил Зырянов. — Как же ты тут умещаешься?
— Томаз, — сказала женщина, опасливо косясь на странного посетителя. — Я ничего не пойму, кто это? Я его сюда не пускала, он сам вошел.
— Томаз это понял. — Женька уселся на стиральную машину, стоявшую у стены. — А теперь, женщина, дай нам поговорить.
Через десять минут я уйду.
— Томаз… — слезно заскулила вдова.
Тот, наконец, пришел в себя, вздохнул, и вода от вздоха взволновалась так, что чуть не выплеснулась на пол.
— Это… — Он опять вздохнул, теперь уже тише. — Это тот, который ищет Рамазана, я тебе говорил сегодня о нем. Пойди накрой стол.
— Только без спиртного, — попросил весело Женька.
— Может, ты выйдешь? Я оденусь.
— Может, и выйду. Когда услышу от тебя все, что надо. Вода, говорят, успокаивает, помогает сосредоточиться. Мне повторять вопрос?
Темная туша заколыхалась, приняла сидячее положение, отряхнула пену с лысины:
— Это глупо. Ты же не дурак, ты понимаешь, что я могу тебе сказать все, что угодно. Назову любой адрес, лишь бы ты убрался отсюда.
— Я не дурак, — согласился Женька. — Но тогда мы встретимся в третий раз, в последний… В последний, понимаешь?
Непонятный шум раздался у входной двери. Кажется, в квартиру зашли люди.
— Гостей ожидаешь? — спросил Зырянов.
Томаз покачал головой:
— Это хозяйка соседей пригласила. Моих коллег, между прочим. Я ей кое о чем говорил, и она сразу поняла. Ты ведь приметный.
— У вас на Кавказе женщин в мужские дела обычно не посвящают.
— На Кавказе я их и не посвящаю. — Торгаш уже успокоился, пришел в себя. — А тут без этого нельзя.
В проеме двери появляются два амбала со злыми дикими глазами. Женька мгновенно оценивает их. Одной левой тут не управиться, хоть она у него и боевая.
— Есть проблемы, Томаз?
Томаз нехорошо улыбается:
— Нас надо поменять с этим молодым безруким человеком. Я вылезу, а вы его опустите в ванну, можно не раздевая.
— В третий раз мы не встретимся, — говорит Женька.
— Не встретимся, — поддакивает торгаш и косится на халат, висящий в углу.
Двое злых и диких одновременно перешагивают порог ванной, но тут же замирают. Цепенеет и взгляд Томаза, теперь уже не на халате, а на руке Зырянова. Женька молниеносно выхватил из кармана гранату, вырвал зубами кольцо и все в той же удобной позе продолжал восседать на стиральной машине.
— Из вас служил кто-нибудь? Знаете, что произойдет, если я разожму пальчики?
Темная глыба головы кавказца побелела так, что стала почти неразличимой на фоне пены.
— Дурак, ты что?..
— Мы же вроде минуту назад договорились, что я не дурак, или забыл?
— Выйдите все, — заорал Томаз. — Ничего без меня не предпринимать!
Повторять дважды не пришлось: его соседи улетучились, затихли.
— Ты же и сам на куски разлетишься. — Томаз все еще не отрывал глаз от гранаты.
— А мне без Рамазана все равно не жить, — усмехнулся Зырянов.