Хунхуз насторожился — опять с винчестером на тропу, через папоротник, но там никого, только лошади прядут ушами и отмахиваются от овода хвостами… — Хрустнуло где-то позади?..
Хунхуз туда… — Прополз несколько шагов, залег, слушает… Только тихо шумит тайга своим неумолчным шумом, как вечный прибой океана, однообразный, певучий, порой едва уловимый, но постоянный шум…
Ничего больше.
Обратно хунхуз ползет к тропе…
Солнце уже ушло за сопку и в черной прохладной тени долина.
Уже поздно, и вечер…
А одноглазый Ли-Фу все еще покачивается и попыхивает трубкой и гостеприимно угощает пампушками, большими ломтями свинины только что зажаренного кабана и крепким корейским табаком своих партизан-гостей…
Переводчик-китаец тоже хунхуз, на ужасающем жаргоне говорит с Демирским, который тоже не лучше говорит по-китайски.
Шамову уже давно надоело — он видит насквозь политику хитрого одноглазого Ли-Фу. Но он терпит — надо дождаться сигнала Серкова…
— Хорошо… Передайте Ли-Фу, что мы согласны с ним дружить, если: первое — и он пишет на блокноте:
Хунхузы будут мирно жить в тайге и не грабить русских крестьян и не брать своих «налогов» с корейских уруг.
Второе — и опять пишет:
Ли-Фу для своего отряда будет получать опиум от штаба в обмен на патроны и оружие.
Третье:
Отряд Ли-Фу, как вооруженная сила на территории повстанческой армии, подчиняется всем распоряжениям полевого партизанского штаба в округе, где он находится, и несет охранную службу на участке, особо для этого установленном полевым штабом.
Четвертое:
Отряд получает надел земли, удобной под макосеяние и табак, а также вьючных лошадей в количестве до 10-ти штук.
Пятое:
Отряд, если будет в том необходимость, по первому распоряжению полевого штаба, вливается в повстанческую армию для борьбы, как с колчаковцами (русскими белыми), так и с японцами, действуя при этом, как самостоятельная боевая единица, получающая особую директиву и участок фронта. Держит для этого непрерывную связь со штабом.
Шестое:
Штаб партизанских войск предупреждает начальника отряда Ли Фу — в случае неподчинения его распоряжениям — хунхузский отряд будет разоружен и отведен к границе Китая.
Седьмое:
В случае неисполнения, хотя бы одного пункта данного договора, та и другая сторона может считать себя свободной в своих дальнейших действиях и взаимоотношениях.
Долго бормочет что-то переводчик.
Ли-Фу — то расплывается в улыбку и произносит, прищелкивая языком:
— Хо!.. Хо!.. — когда ему читают пункт второй.
То яростно плюется и ругается:
— Во-цхо!.. Пуё… — когда ему читают пункт шестой.
Сын-Фун-Ли, полуголый, как и все в фанзе, кроме часовых у дверей и на тропах в засаде, — наклонился и длинной кистью, тушью, на пергаменте пишет свои столбики крючков и клеточек, переписывает таинственными китайскими письменами договор, предложенный хунхузу Ли-Фу Шамозвым.
Договор переписан.
Хунхуз плюется долго, но потом искорки огоньков в одном глазу, и хунхуз, что-то пробормотав, берет кисточку и подписывает:
(Начальник хунхузских отрядов Сан-Синской провинции, капитан Ли-Фу).
Переводчик добавляет, что капитан согласен, но что он хочет только один пункт добавить об американцах, с которыми он не хочет воевать.
К пункту пятому примечанием добавляют:
Примечание: С Америкой хунхузы друзья — они не вступают с ней в войну.
— Гавв!.. — Неожиданно в хунхузском лагере.
Несколько хунхузов бросаются в кусты.
Tax… — Кто-то стреляет из них.
Визг по лесу… А потом хунхуз притаскивает собаку к фанзе.
Она ранена… Увидала Шамова, завиляла хвостом, визжит…
Переводчик спрашивает Шамова:
— Твоя, капитана?
Шамов отрицательно качает головой.
Китайцы что-то между собой быстро-быстро говорят… Ли-Фу крикнул, — все замолкли… И рукой хунхузу, принесшему собаку — что-то сказал злобно.
Хунхуз взял собаку и потащил в кусты… Только визг… Тише… Глуше…
«Неужели задавят, проклятые?..» — мелькает в голове у Демирского.
«Где-то Серков сейчас?» — думает Шамов.
Бултых… Круги по воде… Пузыри и больше ничего.
Но вмиг сзади, как клещи — пальцы в горло хунхуза— без звука валится тот в кусты, на мягкую траву. Еще нажим на сонную артерию, и хунхуз лишается сознания.
А в это время — опять вода брызгами… Круги и пузыри… и голова Серкова выныривает из воды, и быстро одной рукой гребет он к берегу…
Вышел… А с ним лайка… Перегрыз зубами петлю, оторвал камень от шеи и давай ее растирать…
Оттер… В мешок… Карабин за плечи и нырнул в тайгу… Очнулся хунхуз — никого нет…
Ли-Фу хитро мигает одним глазом своему помощнику Сын-Фун-Лину, передавая ему грамоту-договор, подписанный Шамовым.
А Демирский в это время прячет себе в сумку копию, подписанную Ли-Фу и написанную китайскими иероглифами.
Те и другие довольны.
Опять процедура завязывания глаз у Шамова и Демирского и их уводят из лагеря.
Кружат…
А потом они подходят к своим лошадям. Из папоротника выскакивает тот же хунхуз и гортанно:
— Каррр… — несется по лесу.
Они садятся на лошадей и быстро едут…
Их уже обратно никто не провожает.
Уже ночь. И звезды.
Легко бегут отдохнувшие лошади.
Из-за сопки показывается серебряным рогом месяц.
3. Хунхузский комиссар
Входит цепочкой на обширный двор Одарковского завода хунхузский отряд. На каждой винтовке, как мак пылает — красный бантик, завязанный вверху на стволе, у шомпола.
Сзади отряда какая-то огромная железная труба, которую несут два хунхуза: она тоже перевязана красной лентой, — это — самодельная хунхузская пушка.
Впереди хунхузов старик.
Вдруг отскакивает от отряда, машет карабином и кричит что-то… Прыгает.
На полушаге остановлен отряд.
Потом все по команде — повертываются лицом к штабу и винтовки, блеснув затворами, прижимают к правому плечу.
Старик хунхуз бежит в штаб:
— Ваша!.. Начальника! встречай!.. — и подает Снегуровскому пакет от Штерна.
Снегуровский берет пакет и выходит на крыльцо штаба. Смотрит…
Хунхузский отряд развернулся шеренгой-цепью и держит на караул…
Старик хунхуз, церемонно широко шагая, снова подходит к крыльцу, так же берет свой карабин к плечу и рапортует:
— Капитана, моя шибко борщевика!.. — Тоже партизана… Игаян кампания… Моя к тебе воевать… Моя был у того, шибко большого капитана — Анучина…
— У Штерна?
— Штерна!.. Хунхуз улыбается. — Моя далеко ходи, Гирин ходи… Японыска… Макака моя воюй… Ир-рыбо… Много ирбо мой отряд ходи, Сеул ходи, макака стреляй…
Снегуровский улыбается — берет под козырек.
Хунхузы все сверкнули зубами — довольны…
Рапорт принят.
А потом они «дефилируют» мимо штаба, неся на руке свои новенькие винтовки.
Это — хунхузский парад.
Куо-Шан доволен — хорошо его принял штаб. Накормили его и его отряд. Теперь партизаны с хунхузами расположились кучками по зимовьям тайги у завода и дуют чай и гложут кукурузу…
И как-то разговаривают…
Приехали Шамов и Демирский, а с ними и Серков. Серков озабочен и с мешком сразу проходит на санитарный пункт.
Там он что-то долго шепчется с отрядным фельдшером Марченко. По временам раздается собачий визг, то жалобный скулящий вой.
— Ну-ну, потерпи!.. — уговаривает, точно человека, Серков свою подстреленную лайку, — погоди, сволочи, я им дам перцу…
— Ничего, кость цела… — Марченко успокаивает Серкова, делая лайке перевязку.
— Ууууууууу — жалобно скулит собака.
— Вот тебе Куо-Шан и товарищ от штаба! — говорит Снегуровский.
Бухта, командир левого фланга — широкоплечий, коренастый, белобрысый, с детской улыбкой синих не мигающих глаз — сидит тут же за штабным столом. Он учитель из Чернышовки и хороший партизан.
Совещание кончено. Выработаны меры связи и снабжения отряда Куо-Шана и назначен… комиссар.
— Вот тебе и комиссар в отряд! — Шамов потягивает табак, подаренный хунхузом, из тоненькой трубки, также преподнесенной им лично Шамову.
— Хо!.. Капитана — моя шибко знакома, есь! — говорит он, и морщится его старческое, черное от непроходящего загара, лицо. — Шибко хо, капитана!.. — И он хлопает по широкой спине Бухту.
— Он будет твоя помочника… — Снегуровский старается ему объяснить, — он хорошо знает воевать!.. Может командовать твоим отрядом, если ты захочешь…
— Ых!.. Шыбыка машинка, твоя!.. — И хунхуз Куо-Шан смеется желтым беззубым прокуренным ртом… Грозит пальцем Снегуровскому: — Хо!.. Шыбыка машинка, капитана, есь… Шыбыка хо, капитана!.. — И Куо-Шан шевелит выразительно большим пальцем руки, сжатой в кулак:
— Хо!!.
Бухта на утро уходит с хунхузским отрядом на левый фланг, а там дальше в прорыв между Днучинским и Спасским фронтами, к магистрали дороги, под деревню Черниговку. Прощаясь, Куо-Шан опять улыбается и грозит пальцем: — Шыбыка машинка, капитана, есь!..
Потом опять подымает большой палец и гортанно выкрикивает!
— Хо!!.
Глава 16-ая
ГОРОД СЛУХОВ
1. Газетное сообщение
На сером каменном здании вывеска:
АТЕЛЬЕ МОД
М-м Танго
Во дворе здания открытая веранда. За ней маленький садик. По соседству другое здание. В нем — американский штаб.
Летом девушки работают на веранде. Слышен веселый говор, смех, песни…
Длинноногие янки — писаря штаба — находят, что рассуждения о шоколаде и цветах гораздо интереснее их штабных занятий.
Воздушные переговоры и метание взглядов идут полным ходом, когда на веранду врывается маленькая Ольга.
У нее в руках газета. Сама бледная, испуганная.
— Что с тобой, Олечка? — обступают ее подруги.
— Штерн и Снегуровский убиты. Вот напечатано. Читайте.
Все бросаются к газете. Там:
…Наконец то мы можем свободно вздохнуть…
…Краса и гордость большевистской армии Забайкалья — Штерн с своим отрядом разбит.
Сам Штерн убит…
И дальше:
…Конец бандитскому засилью.
…Командир бандитского отряда Снегуровский пойман и застрелен под Никольском…
И еще дальше:
…Граждане могут быть спокойны, зная, что власть энергично охраняет их жизнь и мирный труд…
— Ну, будет тебе читать газетные бредни, — успокаивает Ольгу одна из девушек. — Мало ли, что напишут в газете.
Но маленькая Ольга не может успокоиться.
Она уже представляет Снегуровского где-то лежащим на сопке с пулями в груди…
Слезы катятся по ее круглым щекам, и конечно — где тут до работы.
Через полчаса в ателье заходит Ольга большая. Она храбрится, но видно, что и у нее заплаканы глаза. Она ласково гладит маленькую Ольгу по головке.
— Ну, не плачь, успокойся. Может быть, это и в самом деле все выдумки.
— А как же нам узнать? Кто скажет?
— Ильицкий — вот кто! Пойдем к нему в штаб.
Маленькая Ольга бросает работу. Обе уходят.
Среди реакционных кругов города общее ликование. На улице все с газетами в руках оживленно обсуждают напечатанное. Делятся впечатлениями:
— Здорово это их! Сразу обоих.
Рабочие читают — не верят глазам. Больно сжимается сердце…
Штерн — их последняя надежда.
2. Блатная попадья
— Ну, тетя, готова?
— Готова, сынок. Уже пятьдесят лет, как готова.
— Запомнила все, что надо?
— Помню, как же. Память не мешок дырявый, не потеряет.
— Ну, вот. Поезжай счастливо.
— А поезд-то как?
— Будь спокойна, не тронут. Приказано.
Это — разговор в Одарковском штабе. Пакет с важными бумагами передается Варваре Власьевне — попадье, жене Татьянинского попа, — уж что может быть безопаснее!..
А чтоб случайно поезд с попадьей не очутился под откосом — приказ по фронту:
«Пропустить четвертый, одиннадцатого».
Медленными шажками тетя Варвара пробирается к вагонам. Встречного будочника:
— Тута в Владивосток? — спрашивает.
— Тута, тута. Только гляди, вместо Владивостока в царствии божием очутишься.
Варвара поднимает глаза к небу и широким жестом крестится.
— Что ж, батюшка, все там когда-нибудь будем…
В вагонах пусто. Кое-где едущие по делам офицеры. Знают: ехать — рисковать жизнью. Но где ж теперь без риска? Фронт. Приходится. Служба.
Разговор как-то не клеится. Больше сидят спокойно, углубившись в свои думы.
— Вот сейчас, после Свиягина, — говорит один из офицеров, — начинается самый опасный район.
— Ммда… — сквозь зубы отвечает другой. Не особенно приятно знать, что в любую минуту человек может уподобиться кукле, которую в каком-то ящике на колесах бросают вниз головой.
Тетя Варвара разместилась недалеко от офицеров, развязывает узелок и начинает уплетать за обе щеки пирог с медом.
— Что, подкрепляешься на всякий случай? — пытается шутить один из офицеров. — Дорожка туда (он поднимает палец вверх) дальняя.
— Что ж, сынок, вместе туда поедем, не скучно будет.
— Однако, ты веселая. Далече едешь?
— До Владивостока. К сыночку погостить.
— Я сын твой кто?
— Да кто ж его знает. Кажись, аптекарь, али в штабе служит. Всяк промысел для бога хорош.
За Свиягиной у какого-то разъезда поезд замедляет ход. Один из офицеров, взглянув через окошко:
— Партизане! — и сам под скамейку.
Другой с быстротою кошки вскарабкивается на верхнюю полку, втягивает ноги и лежит, не шевелясь.
Тетя Варвара подходит к окошку и улыбается во всю ширь своего добродушного лица.
— Родненькие, куды ж это вы? Никак нас на тот свет отправить хотите?
Партизаны улыбаются.
— Не твое дело, тетя. Знаем, что делаем.
3. Они живы
В американском штабе Ильицкому работы по горло. Главное дело — переводы всяких телеграмм. А от знакомых сотрудников штаба — сколько новостей, конечно, по секрету.
Вот сейчас он держит в руках пачку копий телеграмм, расшифрованных сегодня. Читает:
…Слухи об убийстве Штерна и Снегуровского ложные. Оба живы, но к убийству их безусловно приняты меры.
Ильицкий не может сдержать улыбки, читая последнюю фразу.
— Ха-ха! Безусловно уже второй год. Придется вам еще подождать.
Он перебирает дальше телеграммы.
Стучат.
— А ну, кто там?
Открывается дверь, и в комнату входят обе Ольги.
— А! ласточки! Что это у вас вид такой обиженный?
Обе сразу: — Ты знаешь, Штерн и Снегуровский убиты.
— Ха-ха! Это слух.
— Как слух? Это напечатано в газете.
— Все равно. Не верьте. Вот вам, читайте.
Он показывает им расшифрованную телеграмму.
Лица обеих девушек проясняются. Только маленькая Ольга недоверчиво:
— А ты нас не надуваешь? Это настоящая телеграмма?
— Ну да, настоящая. Это же от их шпионов. Те-то знают получше газетчиков.
Ольга опять:
— А вдруг не знают?
— Ах, ты неверующая! Я сегодня же видел Татьянин-скую попадью. Она привезла пакет для Ревкома. Все в сопках живы и здоровы. Схватили Пьянкова заложником…
Маленькая Ольга уже не слушает. Большую за руку.
— Бежим!
— Куда?
— Ребятам рассказать, а то все носы повесили, не умеют храбриться, когда надо.