— Хорошо! Я дам тебе записку. Ее ты доставишь тому, кто дал тебе эти листочки. Понял?
— Как не понять, чай я грамотный.
— Ну, посиди тут. Я сейчас…
Штерн удаляется в боковую комнату за конвертом для записки.
Мужичонко озирается, смотрит: на стене большая карта Сучанского района, вся испещренная крестиками и пометками.
Встал. Вытягивает шею, смотрит. Потом из кармана блокнот — чик-чирик. Что-то отметил.
Штерн возвращается:
— Ты что тут?
— Кхе-кхе. Так это. Любопытно поглядеть.
— Это показательная карта, — разъясняет Штерн. — План продвижения войск. Понял?
— Понимаю. Мудреная штука!
— Так вот вам, товарищ, записка. Постарайтесь доставить ее поскорее.
— Само собой!
Мужичонко в дверях:
— Прощайте, товарищ Штерн! Успехов вам всяких!
Трррррр…
Либкнехт подходит к телефону.
— Слушаю.
— Это я — Яша. Приходи сейчас же туда, где встречались прошлый раз. Очень нужно.
Либкнехт с недоумением надевает шляпу. Что случилось? Почему такой тревожный голос у Яшки.
Через двадцать минут он приходит в условленное место, недалеко от порта.
— Ну, что?
— Нашего человечка поймали. Его видели арестованным. Вероятно, отобраны бумаги и теперь все пропало.
— Это еще не беда, — у меня есть копии. Но вот как бы белые не устроили какую-нибудь пакость… Вот что. Надо немедленно отправить к Штерну кого-нибудь узнать, что там произошло.
Вечером караул приводит к Штерну запыхавшегося мальчишку — посланника Либкнехта.
— Товарищ Штерн! Я от Либкнехта. Не приходил ли к вам кто-нибудь от него?
Штерн удивленно:
— Приходил.
— Вот так мы и думали! А где этот человек?
— Послал обратно с ответом.
— Товарищ Штерн! Беда! Ведь это ихний шпион.
— Но он принес бумаги от Либкнехта. Как же он…
— Говорят, нашего человечка поймали. Бумажки-те поддельные. Вот настоящие.
— То-то. Я и сам читал, думал, что-то не то. Ну, давай сюда.
Штерн перебирает листочки, и лицо его проясняется.
Вот это — да. Все это пригодится…
И до поздней ночи Штерн со своими помощниками вырабатывает план контр-действия против Розанова.
Либкнехту же посылает задание проникнуть в штаб Розанова и занять там какой-нибудь пост.
2. Генерал решает загадку
На следующий день в кабинет Розанова входит прапорщик Николаев. Он сын гвардейского поручика и лучший из шпионов Розанова. Работает из любви к искусству. Розанов довольно приветливо встречает его.
— Вероятно, какие-нибудь новости?
— Рад стараться, ваше превосходительство! Не смел бы беспокоить.
— Садитесь.
— Благодарю, ваше превосходительство! Вчера я делал разведку в Сучанском районе и случайно задержал какого-то партизана. При обыске у него была обнаружена записка, адресованная Штерну, и несколько листочков с записями. По характеру записок я догадался, что это решения вашего оперативного совещания…
— Как? У меня в штабе шпионы?
Лицо генерала растерянное. Он помнит всех, кто присутствовал на оперативном совещании. Кто? Кто мог из них совершить эту подлость?
— Рассказывайте дальше.
— Я сфабриковал несколько аналогичных листочков, — продолжает Николаев, — и отправил их с одним из моих подчиненных.
— Результаты?
— Увы! незначительные. Но все-таки. Ему дали записку обратно тому лицу, кто послал листочки.
— Где записка?
— Вот, ваше превосходительство:
Когда ознакомлюсь с планами, извещу. Действуйте дальше. Штерн.
— Кому?
— Ваше превосходительство! Лицо, кому предназначается записка, не указано. Наш шпион побоялся спросить, не желая выдать себя.
— Безобразие! У меня в штабе провокатор, и я не знаю, кто он.
— Ваше превосходительство! Может-быть, вы догадаетесь по этим листочкам.
Прапорщик передает генералу несколько обрезанных листочков. Генерал всматривается в них, и желтый цвет его щек переходит в красно-фиолетовый.
— О, чорт!
Тяжело дыша, он сжимает кулак и ударяет им по столу. Затем из заднего кармана брюк вытаскивает браунинг.
Прапорщик в испуге:
— Что с вами, ваше превосходительство?
— Будьте спокойны, господин офицер. Приготовьте ваш револьвер и будьте готовы.
Прапорщик с недоумением вытаскивает револьвер, опускает предохранитель и ждет…
3. Чувство и расчет
— Я хочу уехать, баронесса!.. — капризным тоном говорит Либкнехт, лаская руку баронессы.
Они сидят за утренним чаем на веранде квартиры баронессы.
Внизу бухта, наверху — солнцем залитая лазоревая чаша небес. По краям сопки. На пепельно-синей глади бухты суда и джонки — издали маленькие, точно приклеенные к воде…
— Вы недовольны! говорит ласково баронесса. — Скажите, что вы хотели бы…
— Мне надоело бездействовать…
— А!
Чуть заметная ирония на губах Либкнехта:
— Вы все работаете, особенно вы, баронесса. А я, как трутень, только любуюсь вашей работой…
— Зато есть, кто любуется вами, — отвечает лукаво баронесса. — Разве это мало?
— Баронесса!.. — Либкнехт с поддельной порывистостью сжимает ее руку. — Я вам многим обязан… Я так счастлив, но…
— Ну, что но… Говорите. Может быть, я смогу вам помочь.
— О, баронесса! Вы всегда ко мне так щедры. Но я не хочу больше пользоваться вашей добротой. Я хочу сам принимать деятельное участие в работе, хочу оправдать ваше расположение ко мне.
— Либкнехт — милый мой мальчик! Я вам дам работу. О! Я вас сделаю великим человеком. Вы мне верите, Либкнехт?
Она смотрит ему прямо в глаза.
Либкнехт выдерживает ее взгляд. Опять жмет ее руку.
— Верю, баронесса! Верю!
— Сегодня же, — не без волнения в голосе произносит баронесса, — вы поедете со мною в одно место. Я познакомлю вас с полковником Эвецким… Баронесса Штарк забудет свое будущее, если она не исполнит своего обещания.
Либкнехт наклоняется к ее руке. Когда он поднимает голову, губы его встречаются с… губами баронессы.
…Поцелуй долгий, истомой слабящий, как знойное солнце в летний полдень…
В одном из фешенебельных ресторанов Владивостока, в ночь на 13 июня, особо тщательным вниманием пользуется кабинет под номером 2.
То и дело, ловко жонглируя подносами, подбрасываемыми на пяти пальцах, бесшумно скользят в дверь кабинета официанты. Сам метр частенько прохаживается по коридору и наводит справки у официантов:
— Все ли в порядке?
В кабинете, пользующемся таким исключительным вниманием, баронесса Глинская, полковник Эвецкий и… Либкнехт.
— Это надежнейший человек, — рекомендует она Либкнехта.
И когда Либкнехт на минуту удаляется в общее зало и стриженый затылок полковника находится под уровнем подбородка баронессы, последняя говорит:
— Назначьте его чем-нибудь поответственнее. Он очень способный…
И вспоминает…
…А затылок полковника все еще на том же уровне. И только где-то снизу шепотом голос из чем-то прикрытого рта: — Вслшаюс!
4. Полезный труп
Розанов нажимает кнопку звонка.
Через несколько секунд в дверях адъютант:
— Ваше превосходительство…
— Идите сюда.
— Слушаю-с, ваше превосходительство.
Адъютант подходит к столу. Генерал быстро поднимает руку с револьвером.
— Руки вверх!
Адъютант, ошеломленный неожиданностью, почти механически вскидывает обе руки. Смотрит широко раскрытыми глазами на генерала.
Генерал, продолжая держать в правой руке револьвер, левой берет со стола один из листочков, принесенных Николаевым.
— Ваш почерк?
Адъютант смотрит, ничего не понимая.
— Мой, ваше превосходительство!
— Кто велел вам снимать копии с протокола оперативного совещания?
— Ваш превосх… ваш…
— Отвечайте!
— Я не снимал… я…
С побагровевшим от злости лицом генерал подсовывает ему листочки под самый нос.
— Ваш почерк?
Зубы адъютанта подпрыгивают. Неуклюже через нижнюю губу вываливаются слова:
— Мммой… Ваш превосход…
…Паххх…
Адъютант не договаривает. На момент между ним и генералом облачко дыма. Когда дым рассеивается, адъютант лежит на полу.
С остервенением генерал бросает браунинг.
— Трус! Он не посмел даже сознаться.
К прапорщику Николаеву:
— Распорядитесь убрать труп.
Генерал знает: теперь все в порядке.
А на следующий день в докладе Розанову, предлагая кандидатуры на новые посты, Эвецкий говорит:
— …Либкнехт. Знаю как энергичного, исполнительного офицера. Прекрасный стаж и лучшие рекомендации.
— Вы ручаетесь за него?
— Я… Да. Да.
— Пришлите его ко мне.
Глава 15-ая
ХУНХУЗЫ
1. Закон хунхуза
Высоки в глухой тайге сосны и кедры. Солнце добирается до папоротников внизу только в полдень в июле. А в остальное время там прохладно и темно. Идешь — нога тонет бесшумно во мху.
Так неслышно, бесшумно двигается гуськом — корейским строем — большой хунхузский отряд.
В голове его, опираясь на длинную палку, легко шагает старый хунхуз Ли-Фу.
Трудно понять — идет ли отряд тропой или целиной тайги прокладывает он себе путь… Но одноглазый, с длинной косой, Ли-Фу, начальник отряда, старый хунхуз, подслеповато смотрит, но видит сквозь мох, папоротник и валежник — ясно, по-собачьи чует он носом, широко раздувая ноздри, — старую хунхузскую тропу… Нога его, одетая в легкий и мягкий ул, чутко чувствует эту тропу, и хунхуз легко и уверенно шагает — ему не нужно карт и компаса.
От времени до времени свободной рукой он заламывает ветки кустов, оставляя надлом в сторону, откуда идет отряд… Так он условно, по-таежному, по-хунхузски разговаривает со своими отрядами и дает им направление, куда двигаться…
Идет он весь в синем — в тужурке и штанах, плотно перехваченных внизу, у щиколоток ног. На голове хунхуза платок; крепко, по-особому, без узлов стянут он на затылке. За плечами у него новый японский карабин; крестом — патронташи из пулеметных лент, и на поясе кольт. Хорошо вооружен хунхуз.
Все они хорошо вооружены — и все они одеты одинаково.
Только за плечами у старшего небольшая сумка, у остальных — все отрядное добро: и чумиза, и мука, и табак, и палатки, и травяные лекарства…
Так бесшумно, глубоко в Приморской тайге, в тылу у партизан — идет большой хунхузский отряд. Уже неделю, как идет отряд из-под Сан-Сина, — там нашел Ли-Фу приказ Чжан-Цзо-Лина.
Через Ханку, по корейским уругам, вглубь, к самому Сихотэ-Айлиньскому хребту, туда, откуда зачинаются и расходятся дороги самых больших таежных волостей — Чугуевской, Яковлевской, Анучинской…
Как раз там…
Сверху посмотреть — хоть на самый хребет забраться — ничего не видать… Только дымок выдает: в тихую погоду белым столбом подымается, а в ветер — так и этого не увидишь…
А спустись на дымок — все равно не найдешь… Так и не будешь знать, откуда он…
Большой таежный костер трещит смоляной сушью. Хунхузы палят кабана.
Тут же рядом флегматичный старик хунхуз, — глаза его прищурены — он сладко затягивается третьей затяжкой и негромко с присвистом считает:
— Ига, лянга, санга, сыга, уга…
А под счет раздается свист лозы, и хлесткий удар по красному взбухшему телу — нарушает тишину тайги…
Это — наказывают провинившегося хунхуза.
Он, полуголый, перегнувшись через колоду, лежит, вы-пуча глаза — зубами впившись в кору колоды… Ни звука не вырвется из его хунхузского рта.
Иначе — он не хунхуз!..
А старик все считает, считает… Он уже сделал шестую затяжку опиума… Лицо его блаженно, но далеко еще до сна, и успеет он отсчитать положенное число розог провинившемуся хунхузу.
И хлещут попеременно — до двухсот раз… А хунхуз молчит…
Таков закон, и карает он его за то, что он лишнюю затяжку опиума обманно получил…
Нельзя — в отряде нельзя обманывать… Можно убить ирбо, не спросясь начальника отряда… Ограбить китайского купезу или того же ирбо — ничего… А взять лишнюю затяжку опиума в отряде — двести розог, а то и совсем выгонят…
Таков закон хунхуза.
А старый хунхуз все считает… Он делает и другие дела в отряде — он и хранитель опиума отрядного и хранитель денег, это — Сын-Фун-Ли, — второе лицо в отряде и старый испытанный хунхуз… Он почетный хунхуз, — в своей сумке он не несет ничего больше: он хранитель всех ценностей отряда. Его боятся и уважают больше самого начальника.
Самый младший в отряде, самый молодой по хунхузничеству несет во время передвижений всю отрядную долю, какая падает на Сын-Фун-Ли.
Таков хунхузский закон.
Один глаз, а все видит — насквозь…
Любовно осматривает он большую черную тушевую печать — шибко большого капитана! А на другой стороне конверта столбиками приказ, где и когда распечатать.
Так и делает Ли-Фу.
Теперь прибыли на место: можно и распечатать.
Но недаром же он, одноглазый Ли-Фу, начальник многих хунхузских отрядов, правая рука самого Чжан-Цзо-Лина во всех тайных делах. — Он знает, что в конверте написано. Но все-таки распечатывает и читает:
«…Завязать сношения с партизанскими начальниками… Продавать им патроны… Выследить все их штабы… Грабить русских крестьян и корейцев… Дезорганизовать партизанский тыл… При удобном случае нападать и уничтожать партизанские отряды. Действовать осторожно, по-хунхузски… Не оставлять никаких следов… Доносить каждые семь солнц по летучке в Мукден, лично мне. Чжан-Цзо-Лин».
2. Партизанская дипломатия
— Товарищ Шамов, этот? — Снегуровский оборачивается к нему, подает каракули хунхуза — его визитную карточку…
— Да, этот… — Шамов взял, смотрит подпись: — «Лифу», — этот самый!.. И пропуск в его владения…
— Тоже, губернатор трех провинций!.. — Снегуровский смеется, — придется ехать?..
— Конечно!..
Огромные папоротники раздвигаются, и дуло винчестера на тропу. Из-под повязки левый глаз прищурен, — точно на прицеле.
Это сторожевой хунхузский пост.
Хунхуз идет вперед, ловко перепрыгивая через коряжины. Вот он припал, послушал и дальше…
Шамов и Демирский на лошадях двигаются за ним.
Хунхуз останавливается, издает несколько гортанных звуков, похожих на птичьи.
И в ответ ему, откуда-то совсем близко, также:
— Кхарр… кхаррр…
И из папоротников с винчестером ширококостный скуластый хунхуз.
— Ваша!.. Ему лошака оставь… — Хунхуз провожатый к Шамову, — наша здесь мала-мала пешком ходи…
Лошади оставлены хунхузу-часовому.
Совсем без тропы, прямо по целине тайги ведет их посланный. А потом они долго идут вдоль по горной речке.
— Ну, и хунхузня… Осторожные, собаки… — ворчит Демирский, хлопая улами по воде.
По тому же папоротнику, осторожно раздвигая лопух, извиваясь змеей, скользит Серков. Старый охотник недаром ходил за тигром — он знает, как красться.
Впереди его идет, насторожившись, собака — его старая охотничья лайка, пришедшая с ним с Тетюхэ. — То одно ухо поднимет, то другое и носом поводит… Знает она из тысячи таежных запахов один хунхузский ул, на который ее навел Серков еще там в штабе, когда был посыльный — хунхуз…
Хрустнула ветка под ногой у лайки. И собака и Серков замерли…