— Милый! — она прижимается к его лицу своим горячим телом.
…Темное озеро — волосы… Жемчужины звезд над темной водой… озеро под ним… Глубоко… зыбко…
— Разрешите? — в полумраке в дверях Люкс. — Простите, я помешал?
Люкс замер в недоумении. Но ведь сейчас одиннадцать. Он точен! Дверь была открыта. Он вежлив!
Как разоренная тигрица вскакивает Маша-цыганка и бросается на Люкса.
— Как вы смеете?!
И острые ногти Маши — по тщательно омоложенному лицу Люкса. Люкс ничего не понимает. Вдруг взгляд на Либкнехта. Он знает этого человека! Он помнит: сопки, бегство…
— Это!., это!..
Либкнехт вскакивает. Теперь момент настал. Удар револьвером прямо в висок:
— Умри, собака!!
Люкс, как мешок, валится. Маша еще в него — ногой:
— Сволочь!
Для Маши все ясно. Это он сделал ради нее. И хорошо. Так ему. Последствия? Ей наплевать!
Она накидывает на плечи легкое манто и нажимает кнопку звонка.
— Уберите этот труп! — говорит она появившемуся адъютанту. — Куда-нибудь подальше.
Либкнехт берет шляпу.
— Куда? Оставайся у меня. — Маша уже умоляюще смотрит в его глаза.
— Я сейчас не могу! Я расстроился из-за этого… он указывает рукою на труп Люкса.
— У, гадина!
Либкнехт уже на веранде. Лунная ночь с мириадами звезд.
Приятная прохлада наступающей весны.
— Приходи завтра! — вслед ему голос Маши.
Либкнехт, вперед! Он доволен! Его план удался на славу. Правда, он не устоял против Маши, ну да все равно — результат один: Люкс ликвидирован!
Теперь скорей к баронессе. И сегодня же во Владивосток… А там обратно в сопки…
Глава 10-ая
БЕЗ ВЫСТРЕЛА
1. Тайга двинулась
Ш-ш-ш-ш… верховой ветер шумит по вершинам сопок. Гонит по небу стаями рваные клочья. Бледный бок луны гуляет по тучам…
В тайге Уссурийского края, где сосна и тополь боко-бок— ш-ш-ш-ш — ветер в ветвях.
Ночь темная.
Во тьме деревья, качаясь — скррр, скррр… Филин в лесу — ух-ух-ух…
Туманом затянуты ложбины и пади. В тумане… вот тут… и там… и там… огни горят… Ночные таежные огни.
А с перевала на перевал, извиваясь по сопкам, режет щетину тайги широкий спасский тракт. В дичь, в глушь проложен тракт руками военнопленных.
Тракт шевелится. Там… сям — цок копыта… звяк затвора… храп лошади… вспых спички…
С шумом деревьев сливается шарканье ног — шшах, шшах, шшах, шшах.
Ночную тьму продирая, в шесть сотен колонной по тракту идут партизаны.
Тайга двинулась.
С сопок на магистраль железной дороги хлынул таежный поток.
2. Против американцев…
«Вот так номер! Ни черта не поймешь. Кто из них крутит друг другу головы?» — думает Ефим и еще сильнее жмет трубку к уху.
Знакомый, резкий твердый голос человека в маске отчетливо произносит каждое слово:
— Да, господин полковник. Мои люди собрали об этом довольно точные сведения. Эти сведения вы должны были получить сегодня через начальника вашей разведки.
— Да, да, я получил — отвечает Таро.
— Превосходно. По собранным данным можно заключить одно: американцы помогают красным. Двойственность их политики несомненна. Но этого мало… Я полагаю, у них имеется инструкция от высшего командования — оказывать помощь партизанам. Вывод отсюда один: американцы травят партизан против японских войск.
— Кхэ… — сердито кряхтит Таро на другом конце провода.
— Случай в Спасске, господин полковник, говорит за себя. Зачем майор Сайзер ездил к партизанам на автомобиле? Зачем он обманул японский гарнизон, сообщив, что видел не более сотни партизан?
— Угу.
— Мои агенты донесли мне еще одну новость.
— А-а?
— Американцы ищут половину какого-то документа. Думаю, речь идет о нашем. Очевидно, вторая половина попала им в лапы.
— Да, да… это мне ицвецно… Я тоже имею об этом сведения и хотел вам сообщить. Я рекомендую вам поехать в Спасск лично.
— Превосходно. Я тоже хотел просить об этом… Вы предупредите коменданта станции Евгеньевка об оказании мне содействия.
— Да, конечно. Поставьте шире наблюдения за американцами и постарайтесь добыть письменные доказательства их действий… Я говорю о помощи партизанам.
— Понимаю. Завтра еду.
— Счастливый путь.
Ефим в недоумении жмет плечи:
— Не понимаю: чего он хочет? Кто же все-таки из них крутит друг другу голову?.. Ну, хорошо… Увидим. В Спасске я тебя разоблачу… Не увернешься… Да.
3. Советы живут
ПОРЯДОК ДНЯ
первого Повстанческого Съезда
в урочище Анучино.
1. — Советы в области.
2. — Повстанческая армия:
а) мобилизация.
б) снабжение.
в) единое командование.
3. Внутренние дела:
а) отношение к хунхузам.
б) к корейцам и китайцам — крестьянам.
в) вопрос о макосеянии.
4. — Текущие дела.
Норма представительства: — от партизанских отрядов на 500 — 1; от сельсоветов на 1000 — 1.
Быстро работает машинист штаба, недаром его партизаны прозвали «автоматом». Один за другим вылетают из пишущей машинки приказы на фронт, во все партизанские отряды, о производстве выборов на первый Повстанческий съезд.
— Подумать только! — Шамов подписывает приказы за начальника штаба: — в десяти верстах колчаковская территория — железнодорожная магистраль, а здесь… советы и повстанческий съезд.
— Советы живут!.. — возбужденно на бегу произносит Демирский, передавая приказы ординарцам, а те — на фронт…
— Да, советы живут…
Штаб фронта усиленно работает.
Готовится к съезду и широкой операции наступления. План — общий по фронту на все участки — подписан Штерном.
Снегуровский разрабатывает детали своего участка.
От штаба и фронта пятым делегатом на съезд выезжает Шамов. Вечером им седлают лошадей.
4. На заставе
— Черти! — Горченко… Баранов…
Два карабина к нему, вмиг…
— Стойте!.. Что, не узнали, что ли? — и Кононов у одного за карабин.
— А, дьявол! — и Баранов, положив карабин, быстро схватил гаечный ключ и принялся развинчивать стык, — бери лопату, живо…
Кононов точно и всегда был землекопом: сразу приналег на заступ и давай подкапывать шпалы…
— Откуда ты летишь? — Горченко любовно оглядывает товарища, точно с неба свалившегося им на помощь.
— Да все гонюсь за шпионом… Чорт его разберет — никак не можем разгадать…
— Он в сопках?
— Нет!
— Так чорт с ним! — Баранов закончил уже отвинчивать гайки, — бросал бы город, да к нам в сопки скорее… Сам знаешь, людей не хватает…
— Знаю… и чертовски хочется к вам, да нельзя: Штерн приказал… открыть… Документ у него важный…
— Ну, Штерн, тогда надо, значит…
— Вот то-то оно и есть… А то бы разве я усидел в городе…
— В сопках летал бы?..
— Известно — летчик!.. — и оба разражаются хохотом.
— Черти!.. А ведь правда… — и Кононов присоединяется к ним.
— Скорей, ребята, живей… — отряд уже наверное подходит к станции… — и Горченко налегает на костыли — один за другим они с глухим ржавым скрипом выскакивают…
— Готово! — Горченко с Барановым навалились на лом и скатывают рельсу за насыпь.
Кононов в это время раскидывает с другими партизанами шпалы.
Работа окончена — шесть стыков рельс разобраны, насыпь срыта и заграждение к станции сделано.
— Теперь хоть сам броневик иди — отряд может спокойно действовать… — и Горченко сел у полотна и закурил… Баранов! — он оборачивается к нему. — Иди смени наблюдателя.
Баранов вскидывает карабин…
— А как насчет сметанки, все смекаешь? — и Кононов лучится глазами хитро.
— Горбатого могила исправит… — Горченко машет рукой. Ребята смеются.
— А что, плохо, что ли… — Баранов шагает на смену… Маленький карапуз легко и четко.
Остальные скатываются в кусты и там залегают с винтовками на прицеле в выемку.
Кононов остается с ними и рассказывает о городе. Партизаны слушают с жадностью.
5. Всем… всем… всем…
Чак-чак… — по ремню и магазинной коробке винтовок, руки цепко на караул. Два партизана в улах, гимнастерках с патронташами на поясах стоят на вытяжку у входа на станцию Свиягино.
Яркое утреннее солнце в просветах тополей аллеи.
Снегуровский с лошади — повод ординарцу Солодкому:
— Ни шагу отсюда, чтобы ни случилось! — твердо ему и быстро по аллее к станции с Иваном Шевченко.
Мимо часовых:
— Хорошо, ребята, показывай Америке, пусть нос не дерут: хоть и лапотники, а порядок знаем.
— На ять, товарищ Снегуровский! — один из часовых весело…
Входят в телеграф.
— Товарищ Снегуровский, провод готов!.. — Кравченко, свой телеграфист, тоже партизан, сидит на ключе и выстукивает:
«…всем… всем… всем…»
— Кто слушает? — Снегуровский сел на стол, вынул браунинг…
Бледный начальник трясущейся челюстью:
— Прикажете нам уйти?
— Нет уж, лучше побудьте здесь… — Шевченко смеется…
«…слушаю… Евгеньевка, Никольск… Владивосток…» — читает по ленте Кравченко… Перерыв… A-а… Вот и север: «Иман… Битин… Хабаровск…». — Хорошо! — Снегуровский закуривает.
— … Товарищи и братья!.. — начинает диктовать.
6. Телеграфист…
«Товарищи и братья! Именем мировой пролетарской революции…» идет по ленте.
У телеграфиста под фуражкой волосы зашевелились: громом по ленте старые и опять такие новые слова…
Телеграфист Иванов не выдерживает — перебивает ключом и отстукивает:
— Вы с ума сошли на Свиягино?
А оттуда:
… — Начальник боевого участка партизанских отрядов Яковлевского повстанческого округа Снегуровский приказывает принимать…
И идет лента — замер, оцепенел телеграфист Иванов. Под шапкой шевелятся волосы, глаза в разгон: направо — японский телеграфист контролирует ленты, налево — стрепаловский контрразведчик из Спасского гарнизона.
А солнце, издеваясь над желтыми кантами фуражки телеграфиста, бьет по лакированным плоскостям аппарата и четко выделяет на ленте черточки и точки.
И кажется телеграфисту, что все эти знаки горят аршинными афишными буквами и видят их все и читают: «… Уссурийское казачество! К тебе восставшие крестьяне Приморской тайги шлют боевой клич и призыв…».
Ах, как жгут эти слова… и телеграфисту Иванову хочется их читать и впитывать в себя… Он в ужасе: если откроют, тут же на месте заколют… Но он решает принимать… не доносить, будь, что будет…
Интервенция его достаточно вырастила, чтобы он мог ненавидеть японские войска и калмыковские нагайки и застенки.
А по ленте идет:
«… и вам, товарищи рабочие городов. Бросайте свои фабрики и заводы — взрывайте их… уходите к нам в сопки, в единую пролетарскую семью для новой борьбы за…»
— Ну, — «революцию»… — скорее! — перебивает телеграфист: опасно принимать, заметят… — отстукивает он обратно.
А по ленте идет дальше:
«…и вам, братья железнодорожники…»
Набатом бьет сердце телеграфиста… — «…вам, вынесшим на своих плечах девятьсот пятый год…»
Город Хабаровск. И тоже «телеграфист»:
— Что? Что такое? — адъютант штаба Калмыкова рвет, комкает ленту… — выключить аппарат! Прекратить прием по всем станциям!..
К телефону:
— Ваше превосходительство! Партизане заняли станцию Свиягино и диктуют по телеграфу свое воззвание…
— А-а… Мать… твою… — не доканчивает Калмыков, — рвет трубку… — броневик! — ревет он в немой телефон…
И опять в Евгеньевке.
Телеграфист Иванов уже успел передать ленту в город — там распространят. Пищелка, тоже телеграфист…
Но…
К нему комендант станции:
— Здесь шла лента от партизан, почему не сообщили?.. Где она?
Телеграфист задрожал, — видит по ленте еще обрывком фразы идет: «…командующий всеми партизанскими отрядами… Штерн…»
— Опять он? — взвыл комендант… выхватил браунинг, в упор стреляет в телеграфиста — Проклятый большевик… Ты знал?!.
Подбегает японский комендант с лентой от своего аппарата:
— Боршуика!.. Свиягино — пиши…
— Он принимал! — русский комендант головой на Иванова, свалившегося у аппарата…
— У-у!.. боршуика… — японец пинает труп телеграфиста.
Кровь из горла стекает на пол. В левой руке телеграфиста Иванова намертво сжат обрывок ленты, на которой таинственными знаками написано: «…братья железнодорожники! — вы также должны помогать партизанам в борьбе за освобождение трудящихся…»
Помог — твердо держит рука…
7. «Под прикрытием артиллерийского огня»
— Товарищ Снегуровский! — Возный, начальник отряда вбегает, — станцию окружают американцы…
— А, так… Окружите американцев… разоружить…
Лейтенант Сайзер побледнел — ему переводчик, трясущийся американский солдат, сообщает приказ Снегуровского.
Что-то быстро говорит, вынимает кольт лейтенант Сайзер:
— «Я застрелю вас и себя»… — кричит переводчик, и зубы его чакают: он переводит слова лейтенанта.
— Ага! А зачем лейтенант приказал нас окружить?.. Пусть сейчас же даст распоряжение своим солдатам уйти в казарму и не мешать нам.
Быстро лопочет переводчик.
Ответ лейтенанта и бегом переводчик к солдатам.
— Товарищ Возный! Отставить разоружение… — кричит Снегуровский через окно. А там уже партизанская цепь сзади американцев залегла и щелкают затворы винтовок — приготовились ребята…
— Есть! — вскакивает Возный.
Американцы, как побитые собаки, с опущенными шляпами направляются к себе в бараки. Но некоторые из них улыбаются…
«Наверное… рабочие»… — думает Снегуровский и смеется глазами в лицо перепуганному лейтенанту…
Входит в станцию Шевченко.
— Лошади все выведены… Муку и мясо догружают. Быков уже погнали к Белой. Милиция и казачий отряд разоружены… Офицеры отправлены в сопки… Можно давать сигнал?
— Да!
Шевченко на ухо Снегуровскому: — захватил у американцев шесть штук лошаков… — довольный подмигивает.
— Э-э, стоит ли… Еще привяжутся, будет канитель из-за пустяков…
— Ерунда!.. Это им в наказание за окружение — пусть знают, — и Шевченко сжимает кулак и злобно косится на лейтенанта: — Тоже лошаки!.. — всех бы перестрелять. Фарисеи… Продажные шкуры… Демократия заокеанская…
— Ну, чорт с ними, забирайте… Встает, громко: — Операция кончена… Скажи Возному: сигнал к сбору!..
Шевченко выбегает.
Снегуровский быстро со станции к лошади. Солодкий уже на своем гнедом, ждет.
К Снегуровскому быстро подбегает переводчик, говорит:
— Лейтенант просит оставить расписку на животных, взятых из гарнизона…
— Расписку?.. Понял. Веселые огоньки в глазах забегали. Быстро из полевого блокнота рвет листок и пишет:
«Взято от американского народа заимообразно на нужды революции шесть лошаков. Нач. Парт. отрядов Снегуровский».
И передает ему.
Переводчик довольный возвращается к лейтенанту. Иван Шевченко хохочет:
— …взаимообразно… от американского народа… на нужды революции…
И Снегуровский и Шевченко весело отъезжают от станции. В окна из станции лица железнодорожников — они кивают и улыбаются… И там же в крайнем окне — серое лицо немигающими злыми глазами смотрит. Это — лейтенант Сайзер, начальник Свиягинского американского гарнизона.
Возный чиркает спичку — зажигает фитиль самодельной тетюхинской гранаты… Бросает ее за полотно. Дымит фитиль, а потом: буух… жжи… ух…