— Через пять минут майор Ки-о-синша будет у меня. Прощайте!
И по липу атамана тенью мелькает улыбка.
Медленно подходит к Иокисту полковник Луцкий и, взяв его под руку, улыбаясь:
— Скажите… а сильно вас всех этот атаман пугает?..
— ?! — Иокист мотает возмущенно головой…
— Вижу, вижу… Но я тоже должен идти… Прощайте!
Уже на исходе второй час ночи. Вино… Шум… Винные пятна на белоснежной скатерти рдеют. Управляющий губернией говорит речь очень демократическую, и в то же время полную достоинства, об кульминационном по тяжести моменте, переживаемом «нашей дорогой родиной».
В это время в столовую влетает Каравайчик, щупленький, плешивый адвокат, юрисконсульт «взаимного кредита»:
— Господа, Мухин в городе!
Бомбой рвется известие… В пьяные мозги острой болью осколки…
Мухин в Благовещенске.
Мухин… бывший председатель Совета, глава всего края… Амурский Ленин…
— Да нет, неправда! — первым приходит в себя управляющий губернией — неправда, нелепость… какой глупый слух!
И сразу… Вздохом облегчения… говором… шумом:
— Ну, да, ну, да!.. Ну, разумеется… Глупый слух…
4. Глупый слух
А глупый слух растет.
Упругим мячом — от базаров в улицы… Из дома в дом — обывательский радио.
— Слыхала, матушка?.. Мухин-ат… Антихрист…
— Слыхала, слыхала… Не попусти, господи!..
Крестятся две старухи.
— Да, что вы… Правда?
— Ей-богу!.. Наш телеграфист видел.
— Ловко!..
— Степан Парамоныч!.. Да вам-то какое беспокойство?
— Как это какое? — по прилавку… аршином…
Сердито: — теперь этой шпане, прости господи, голодранцам забурхановским все на руку… Пойдут мутить… А што толку-та…
— Именно-с… Толку-то и нет… Да и атаман, я чай, не дремлет.
— Так-то оно так… Атаман… Помоги ему боже!
— Врешь, дьявол?!.
— Право слово… Чего мне врать?..
— Здорово!.. Вот, поди, эта сволочь-то бесится…
— О-го… Видел вечор… атамановцы на конях гоняют, как угорелые…
— Приперчило, чать… А, ты как думаешь?.. Не зря это он… не спроста…
— Наверно!
— Не поймали бы только…
— Ну-у-у…
Пароходский смазчик уверенно сплюнул.
5. Среди бела дня
«— …Поубивали тысячи неповинных людей, банки ограбили, армию свою обманом завели в тайгу и бросили — это большевики… это социалисты… А сам Мухин — этот контрабандист и фальшивомонетчик — которому вы доверили Совет, — бежал за границу с золотом…»
— Ложь! Гнусная ложь!
Мертвая тишина.
Все головы, как по команде — туда, на окрик.
Там — никто не верит: Мухин. Сам Мухин! — забрался на шестерню, стоит и весело смотрит в толпу рабочих, руку поднял, хочет говорить:
— Товарищи, вам достаточно наговорили здесь эти господа зс-эры — прихвостни атамана Кузнецова. Вы меня знаете — я вас никогда не обманывал: я работал среди вас вот здесь, на этом заводе Чепурина, восемь лет…
И вот — я снова среди вас, чтобы напомнить вам, что Советы живут…
— …Вооружайтесь, товарищи, — да на этих лгунов…
Чья-то рука в мозолях крепко за ногу рванула:
— Товарищ Мухин! кузнецовские молодцы окружают, идем, братишка… — и несколько рабочих тесным кольцом из толпы, через литейную, с ним, да за ограду, в поле…
А там — ищи ветра…
Ни к чорту вышел митинг, устроенный эс-эрами на заводе Чепурина: — рабочие еще больше уверились в большевистской правде.
А когда расходились с митинга, весело болтали о Мухине:
— Вот — молодец, смелый мужик, крепкий… Наш брат — амурец таежный… А про себя думали: — верно — Советы живут…
Он не показывает своего волнения. Он только крепче сжимает кулаки и зубы… Он — атаман Кузнецов… когда ему сообщают о появлении Мухина.
Но так… сквозь зубы:
— Ерунда!.. Все враки!..
И только тогда, когда на взмыленной лошади… вестовой… сообщает о митинге, только тогда:
— Начальника контр-разведки!.. Живо!.. Погоню!
И через минуту летит по улицам взвод личной охраны атамана.
А сам…
С начальником контр-разведки… в кабинете… как тигр в углы мечется…
— Сегодня ночью… Облаву… Обшарить все дома… Слободку китайскую вверх дном перевернуть… По дорогам дозоры конных!.. Из города — никого!.. Поняли?
— Слушаю-с, ваше превосходительство!
— Идите!
В штабе атамана, в канцелярии управляющего губернией, в казенных учреждениях, за шторами окон, кондового молоканского купечества (все Саяпины… да Косицыны), везде живет натужная, шепотливая, страхом наполненная тишина.
Мерещится… чудится… бесформенное, страшное, чему имя: Восстание, — революция…
Страх не покидает ни днем, ни ночью. Стоит рядом при исполнении самых интимных человеческих обязанностей. И быть может, еще долго держал бы он всех в колючих лапах своих, но…
Но…
6. Но…
Холодное, но яркое зимнее солнце сияет в зените… А по большой улице, прямой, как линеечка, мимо универсальных магазинов Чурина… и дальше — Кунста… сотни маленьких красных солнц на белом фоне квадратных тряпок реют и трепещут, на концах ножеобразных штыков.
Сотни рядов маленьких скуластых желтолицых солдатиков в раз, как механические куклы, смешно выкидывают ноги и бьют тяжелыми башмаками уверенно и твердо.
А на тротуарах — толпы. Жмутся… теснятся… Шум и стоголосый говор… И надо всем царит единый, изумленный гул:
— Японцы!.. Японцы!!!
Но тысячи оттенков в этом возгласе: от подло радостного — до затаенно злобного…
— Японцы!..
Резко звучат для русского уха хриплые команды японских офицеров, и мерно топают желтые машины, расходясь парадом по площади старого собора.
Сила… Страшная сила!
В сторонке толпа сгрудилась…
Японский унтер-офицер поблескивает на толпу черными глазками.
— Руська карасе!.. Японска карасе!.. Руська барыньня очень карасе-е! — тянет японец, и глубоко в узких щелках исчезают черные глазки, лучами тянутся тонкие морщинки, и желтые блестят скулы.
— Эй, ты, японец! а большевики?
— Бурсуика-а? Не карасе! — Сжалась в кулачек физиономия, огромные белые обнажились зубы, еще холоднее огонь черноглазия и хриплое еще:
— Бурсуика, оцень не карасе-е!
— Видите, сколько? — Луцкий Алексеевскому — рукой на тяжелые колонны.
— Да, — сжалось эс-эровское сердце предчувствием краха, от недавнего страха еле освободившись.
— Эге-эх… То плохо и это плохо… Хотя, конечно… Японцы… Спокойнее. А в общем — паскудно:
— Прощай губернаторство…
— Видите, сколько? — Атаман Кузнецов — штабу рукой; — на те же колонны.
— Да! — отзывается ликуя штаб, со смехом уверенных и ободренных душ.
— Ваше превосходительство… — и начальник контр-разведки… в ухо почти… взволнованно, почтительно:
— Ваше превосходительство! Есть! Открыто убежище Мухина. Сведения точны… Люди высланы… Сам корнет Щелгунов…
— Хорошо! Хотя теперь он не опасен… Ого-о! Японцы — надежная сила… Но все-таки… хорошо. Я ему теперь… Я всем им теперь… такое…
Атаман вытянул кулак и родителей своих помянул густо.
Глава 14-ая
БОМБА
1. Чистое небо
Слегка покачиваясь на упругих стальных рессорах, почти бесшумно скользит большой четырехместный автомобиль.
От вокзала по Алеутской, поворачивая на Светланскую — солнцем залитую, морским ветром пахучую, — главную улицу приморской столицы — Владивостока.
— Красиво смотреть на него сверху, с сопок — говорит баронесса Глинская. — Я люблю его ночью!
— Скоро он будет нашим, — смеется генерал Хорват. — И днем и ночью. Навсегда!
— Не слишком ли вы оптимистичны, генерал? — замечает ад'ютант баронессы, управляющий автомобилем вместо шофера.
Генерал Хорват улыбается.
— Если б было иначе, я не стал бы тут раз'езжать. Я коротал бы свои дни в Париже или занимался бы египтологией. Во всяком случае, мы нашли бы себе занятие.
— Да, у вас, генерал, сильная уверенность, — говорит ему баронесса, кивая головой. — А это уже много значит.
У генерала Хорвата план. Оттого он так оптимистичен. Оттого он так уверен. План простой: стянуть броневики Семенова, Калмыкова, Орлова… А там… О! генерал Хорват знает, что надо будет делать потом, когда наступит нужный момент… Эс-еры не устоят.
— Через месяц Владивосток ляжет к нашим ногам… Что Владивосток! — Все Приморье… может быть вся Россия… Вы вспомните меня, баронесса!
— О, это будет приятное воспоминание! — блещет жемчуг зубов в очаровательной улыбке баронессы. — Поезжайте потише. Здесь так интересно!
На тротуарах Светланской — самая разнообразная публика. Звуки различных языков, далеко друг от друга лежащих стран. Англичане, чехи, японцы, китайцы — все прогуливаются по тротуарам новой Приморской демократии.
Несколько портовых рабочих, прислонившихся к решетке сквера, смотрят на расфранченную толпу и сосредоточенно, угрюмо потягивают «махру».
— Эн, глядишь, какая расфуфыренная! — говорит один из рабочих, сердито сплевывая вслед проезжающему автомобилю Глинской.
— С генералом ехать — как же иначе, — отвечает матрос со шхуны «Дерзкий».
— Ух, сволочи! — не может стерпеть злобы рабочий. — И что они сюда лезут? Никак уняться не могут!
— Бомбочку им надо — вот что, братцы. Этак в автомобильчик! — ра-аз! — и одним генералом меньше. Уж это верно!
Автомобиль проезжает мимо театра «Золотой Рог». На углу Китайской, ад'ютант несколько приостанавливает машину.
— Куда поедем?
— В японское консульство. Налево.
…Чал-чаллл-лалллл-лал…
Сверху точно звук разбиваемого стекла. Вслед за тем…
Хорват хватается за голову и неуклюже выскакивает из автомобиля. За ним — баронесса, ад'ютант…
2. Бомба
Отталкивая в сторону швейцара, стремительными прыжками, вверх по лестнице бежит человек. Еще минута и он бесцеремонно врывается в комнату, случайно оказавшуюся комнатой управляющего гостиницей.
— Простите, — возмущенно вскакивает управляющий. — Как вы смеете?!.
Он не договаривает фразы, так как его зрительные нервы немедленно доносят сознанию, что то черненькое, что он видит устремленным на себя, содержит несколько свинцовых шариков, достаточно тяжелых, чтобы, получив их, управляющий лег навсегда.
Сообразив это, он считает благоразумным тотчас же присесть и поднять руки. В таком положении он и остается.
Ворвавшийся же человек подбегает к окну.
— Эх, чорррт! Плохо видно, — ругается он. — Ну, все равно…
Он ударяет локтем стекло, выхватывает из кармана, завернутый в бумагу блестящий цилиндр, что-то поворачивает, и бросает через окно вниз…
На улице раздается оглушительный взрыв.
Управляющий от страха падает на пол, закрывает глаза и уже не смеет подняться.
Когда он поднимается, незнакомца уже нет. На улице раздаются крики. Подбежав к окну, он видит толпу, окружившую дом.
— Что там такое? — старается выяснить положение управляющий.
Сзади кто-то кладет ему руку на плечо.
— Вы арестованы.
Управляющий безмолвно шевелит губами. Он уже не может говорить. Он потерял способность речи.
3. Ателье мод мадам Танго
— Мадам! эта шляпа к вам замечательно идет…
— А как вы думаете, Гри-Гри? — в зеркало полковнику — улыбкой больших серых зовущих глаз.
Полковник сзади также смотрит в трюмо, но у него утомленный вид. Он молчит.
— А? — тогда поворачивается к нему баронесса. — Хорошо?
— Хорошо…
Баронесса недовольна. Она переходит на английский язык, и разговор принимает интимный оборот: баронесса не стесняется — возле них стоит продавщица магазина, — она ничего не понимает.
Но баронесса ошибается.
Глаза маленькой кудрявой девушки, через большое роговое пенсне — вспыхивают любопытством. Вся она — настороженность..
Она слышит:
— Вы расстроены… Может быть эта ужасная бомба?
— Ах, мне безразлична судьба этого старого дурака.
— Да?! Как давно вы стали так думать, полковник?
— Неужели и вы, баронесса, такая чуткая, умная, думаете о них серьезно? Какие же это на самом деле спасители родины?!.. Мелкие интриганы, тщеславные трусы и жадные карьеристы; за один лишний просвет на погоне готовые продать эту самую родину, не сморгнув глазом.
— Ах, но вы, Гри-Гри, говорите сегодня совсем по новому! Ну, ничего!., а все-таки… какое нам дело до них!.. Наша задача — все для родины. Использовать все необходимое, ценное, в нашей сложной и большой игре.
— Да они то неценны… Они…
Два глаза, такие поразительно знакомые — сквозь стеклянные разноцветные нити японской портьеры на дверях.
Полковник застыл — устремленно тревожно на них…
— Они? — Баронесса на миг видит в трюмо чьи-то глаза — быстрым поворотом головы на Луцкого.
— Миг — но глаз уже нет.
Полковник чуть взволнован, но тверд…
Баронесса видит, не понимает. Больно закусывает нижнюю губу жемчугом острых зубок, молчит — ждет… Опять к зеркалу, спокойнее:
— Я слушаю, Гри-Гри…
Звонок — и в ателье мод быстро входит молодой безусый офицер. Прямо к баронессе.
Почтительным наклоном головы — английский пробор блестит.
— Баронесса! — целует руку, — генерал Хорват просил вас. Вот, прочтите пожалуйста.
И тонкий, длинный надушенный розовый конверт в руках баронессы.
Прочла — по лицу тенью. Что-то сразу решив:
— Идемте, господа!
К продавщице:
— Так вы, пожалуйста, вот это и это и модистку пошлете ко мне в отель. Знаете, в Золотой Рог.
— Да-да, сегодня же, мадам… — чуть-чуть улыбка и девушка быстро составляет модели — закрывает картонки и слышит:
— Почему, полковник?
И опять по-английски ответ баронессы:
— Уезжает в Харбин, сейчас…
— Струсил… — полковник зло улыбается.
Баронесса не отвечает.
Молодой офицер почтительно открывает дверь магазина — пропускает баронессу, полковника…
А потом и сам за ними.
Дверь закрывается.
… — Ха-ха-ха-ха-ха…
… — Ха-ха-ха-ха-ха…
Заглушенно смеются за японской ширмой в ателье мод двое, через ширму смотрят в витрину магазина на улицу: Одна — маленькая черноволосая, кудрявая…
Другая — высокая, синеглазая с большими русыми косами. Это — две Ольги: Маленькая и большая.
Смеются и шепчутся.
— Хорошо… — шепчет большая…
— Иди сейчас же… — говорит маленькая.
4. Рабочий Красный Крест
— Бомба!
Бомбой влетает Коваль в ЦЕБЕ.
— Что бомба?
— Бомба! — повторяет снова.
— Да что бомба? — оглашенный, говори! — Раев встал из за стола и оперся своими корявыми кулачищами о край.
— Только что сейчас на Китайской брошена бомба…
— В кого?… — все вскакивают в комнате, переполненной рабочими.
Эффект. Коваль торжествует:
— В Хорвата…
— Ну?! — напряженное.
— Даже не ранен проклятущий! — И Коваль садится к столу Раева. Общее разочарование.
Начинаются догадки, как и почему и кто бросил. Все устремляют глаза на Раева.
Тот невозмутим. Ничего не прочтешь на его серьезном, корявом липе, сильном и простом.
Только в сторону глазами — на черного красивого парня в студенческой потертой тужурке.
Тот — тоже.
Быстро глазами сговорились…
Раев встает и, как ни в чем ни бывало, уходит в соседнюю комнату.
Через минуту уходит также и студент, говоря что-то, на ходу, Ковалю.
Тот доволен: уселся за стол вместо Раева, и зашумела комната от его шуток; да и дела тоже не задержал.
Везде поспевает Коваль. И по ЦЕБЕ, и по рабочему кресту, да и в окно не забывает поглядывать…