Алексей Курилко
Сука
или
враг по крови
Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,
В равной схватке – за нами удача!
Волки мы – хороша наша волчья жизнь,
Вы собаки – и смерть вам собачья.
Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,
Псам ещё не намылены холки!
Но на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки…
(В. Высоцкий)
В тысяча девятьсот тридцать восьмом году довелось мне сидеть в питерских Крестах в
одной камере с Александром Пивоваровым.
Мы были похожи и легко сдружились. Нам обоим светил третий срок. Мы были
молоды и полны сил. Мне едва исполнилось тридцать, а он был старше меня всего на пару
«пасок». Мы много шутили и балагурили. И не подозревали, что и в дальнейшем наши
жизненные пути хоть и разойдутся, но будут поразительно схожи.
Из лагеря мы попадём на фронт. Неоднократно будем представлены к наградам.
Останемся в живых. А после нас захлестнёт другая война. И в той братоубийственной
войне мы будем далеко не рядовыми участниками, а Пивоваров даже заслужит
неофициальное звание главного суки Советского Союза.
А потом его убьют… А со мной судьба поступит ещё более жестоко…
…Жаль, что я не писатель. Хотя литературу люблю. Но выразить на бумаге историю
своей жизни я не смогу. Я просто буду наговаривать, а затем какой-нибудь хороший
литератор приведёт мои «душевные шепоты» в порядок.
………………………………………………………………….
……………………………………………………………………………
Война ничего у меня, кроме жизни, отнять не могла. А выживать я умел. Порода такая,
и воспитание соответствующее. Да и Бог хранил – не без этого. Когда в атаку бежишь, тут
уж как пофартит: кому клифт с дырой, кому земли сырой. Выбирать-то не приходилось.
Что раздали, тем играй. Смерть одинаково со всех сторон караулила. Под ногами мины,
сверху снаряды; впереди гансы, позади заградотряд… Кроешь матом вместо «ура» и
Родину, и Сталина, и комбата, и мать их всех!.. И не слышишь собственного крика… А ну
1
не дрейфь, штрафня, немец сам боится! Вперёд, подельнички, только вперёд!.. Но до
немецких траншей добегают немногие. Этим счастливчикам выпадает честь отомстить за
погибших, за свой страх и отчаянье и выместить накопившуюся злобу на живых людях
или наконец умереть самому. Ты стреляешь, колешь, бьёшь… До той поры, пока
последняя вражина не испустит дух. Потом наступает относительная тишина. И ты
сидишь, посасывая самокрутку, весьма довольный тем, что выжил. В том бою… В этом…
А в следующем?..
Три года… Чего только не случалось. В таких переделках бывал – вспоминать
стрёмно. Тем не менее в итоге за три года – всё ништяк, не единой царапины.
…………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………
Война, к сожалению, кончилась. Я растерялся. К мирному времени оказался совсем не
готов. Ни дома, ни семьи, ни работы… Что делать? Как дальше жить? Идти на завод и
вкалывать за копейки с утра до ночи? С какой такой печали и для какой такой радости?
Короче – не сразу, но всё же довольно скоро – я вернулся к прежней жизни. В ней всё
ясно! Кто ты, зачем, чего хочешь… И замелькали поезда, города, малины… Скок да
скок… Хрусты песком сквозь пальцы – в кабаках и борделях. Там стиры, водка, бабы… И
снова я на мели – и всё опять по новой. Жил настоящим: сегодня о завтрашнем дне ещё не
задумывался, а о вчерашнем уже забывал. Иначе было нельзя. Не получалось иначе. Такие
дела.
………………………………………………………..
……………………………………………………………….
Прошло чуть больше года, я погорел. Замели меня. Повязали. Чему я даже был
несколько рад. За последнее время порядком устал. Ничего, думаю, отдохну на киче;
поваляюсь на нарах, отдышусь… Я старался не думать о том, что впереди меня ждут ещё
более страшные испытания, чем те, которые я прошёл на фронте. На воле гулял душок о
разгорающейся в лагерях так называемой сучьей войне.
Дело в том, что все блатные, соблазнившиеся зачётом «год за три» (а то и шансом
вообще быть представленными к снятию судимости как искупившие кровью) или по
другим каким мотивам ушедшие на фронт, были не только исключены из касты честных
воров, но и переведены в позорную касту сук, то есть стукачей и предателей, завязавших
с преступным прошлым и активно работающих «на досрочное освобождение».
Естественно, большинство бывших воров, не в силах мириться с лишением привилегий и
авторитета, восстало против вчерашних товарищей; восстало с твёрдым намерением либо
вернуть себе утраченные права, либо совсем уничтожить десятки лет существующий
порядок. Воры приняли вызов и, уверенные в своём превосходстве, заочно приговорили
всех сук к смерти. Так начинались сучья война и полный беспредел, нередко
подогреваемые лагерной администрацией…
……………………………………………………………….
…………………………………………………………………….
- Загружайся, – сказал вертухай и подтолкнул меня в спину.
В камере было, как у Христа за пазухой: душно, сыро и темно.
- Масть? – спросили меня.
2
- День добрый, граждане отдыхающие! Загораем?
- Масть? – упрямо переспросил скрипучий голос из полутьмы.
- Вор, – ответил я по старой памяти.
Тут обитатели хаты пришли в движение. Я почти физически ощутил, как угроза
выползает из всех щелей и неотвратимо ползёт в мою сторону. Меня бросило в пот.
Тени обступили меня, и в камере стало совершенно тесно.
Это финиш, подумал я, отбегался.
Но вдруг…
- Какой же ты вор, ротный? Спокойно, братва! Этот пассажир мне хорошо знаком.
Я старался рассмотреть говорившего.
– Спрячь заточку, Щука! Перед тобой, ебио мать, орденоносец!
Говоривший приблизился вплотную:
- Здравия желаю…
- Пархоменко! Ты?!
- Так точно. Я.
Мы обнялись. Затем прошли в дальний угол камеры. Тот, кого Порох назвал Щукой, –
бритоголовый паренёк – присоединился к нам. Расселись. Закурили…
- Как залетел?
- Гниль дело. По наколке брали кассу с Тишей… Тишу знаешь? Ну не суть! Тут – трах-
бах! – менты. Тишу жалко – пуля в лоб, он даже удивиться не успел. Менты ведь явно нас
ждали, было чему удивляться.
- Кто наводчик?
- В том-то и дело, Тиша его знал. Какой-то поляк… Стравинский или Стервинский…
- Знакомьтесь! – спохватился Порох. – Степан Угрюмый. А это Щука. Тоже
фронтовик.
- А те двое?
Пархоменко брезгливо сморщил лицо.
- Старпёр – Жоржик. Клюквенник. Второй – стукач. Полонский. Второй год его тут
прячут. Я б его сам удушил, легавый буду.
- Что мешает? – Щука хитровато прищурился.
- В одной упряжке бежим, - Порох тяжело вздохнул. – Для воров мы теперь все суки.
- Да… И как так вышло?
Вопрос мой был чисто риторическим, но Порох вспыхнул:
- Сами виноваты! Знали же, о чём добазарились на большом сходняке…
- Мнения разделились и там, - возразил я.
- Окончательное решение принимается большинством.
- Плевать мне на большинство! – заявил вдруг Щука. – У меня своя башка на плечах!..
- Да ты что? – криво усмехнулся Пархоменко. – Твоя башка только для вшей, и те не
держатся.
- Что ж, по-твоему, мы не правы? По-твоему, мы в натуре ссучились, когда воевать
пошли?
- Закон гласит: никогда ни в какое сотрудничество с властями не вступать.
Щука с равнодушным видом полез наверх, буркнув напоследок:
- Я сам себе хозяин.
- Ага, – согласился Порох. – Всяк хозяин собственной смерти. – Он помолчал. –
Большинство всё-таки было право. У настоящего вора ни флага, ни родины. Защищать
ему нечего. Какая разница – коммунисты, нацисты, фашисты, капиталисты… Нам всё
едино…
- Что ж ты на фронт попросился тогда?
Пархоменко хмыкнул, пожал плечами и неуверенно так ответил:
- Дак это… Ты понимаешь… Весна была…
3
Лицо его приняло какое-то наивно-детское выражение. Он помолчал задумчиво и
повторил:
- Весна была, сам понимаешь…
Я вроде как кивнул: понимаю, мол.
С верхних нар Щука негромко запел:
«Такова уж воровская доля,
В нашей жизни часто так бывает -
Мы навеки расстаёмся с волей,
Но наш брат нигде не унывает».
- Завыл, мля, – проворчал Порох.
«Может, жизнь погибель мне готовит.
Солнца луч блеснёт на небе редко.
Дорогая, ведь ворон не ловят.
Словно соловьи, сидим по клеткам».
- Слышь ты, Утёсов! – Порох постучал кулаком по верхней шконке. – Не рви душу!
Дело к ночи, пора дохнуть.
- Башкой стучи! – шутливо огрызнулся Щука. – В ней всё равно пусто.
- Зубы жмут? – спросил Порох. – Могу подправить.
Щука рассмеялся:
- А скажи, Порох, у тебя что, во время шмона рога не отобрали?
- Предупреждаю, перед смертью вредно так много говорить.
- Вредно другое, бацилла: одним воздухом с тобой дышать.
- Потерпи, тебе недолго осталось.
И пошла пикировка остротами. Одна из любимых забав уркаганов. Причём
удовольствие получают как участники, так и слушатели. Но я не слушал…
………………………………………………………………
……………………………………………………………………..
Действительно, была весна… Выгнали нас ранним утром, построили… И щуплый
старлей заученно объявил:
- Граждане заключённые! Советским правительством принят закон о предоставлении
осуждённым уникальной возможности кровью искупить свою вину за совершённые
преступления!..
- Надо же! – воскликнул знаменитый налётчик Алексеев. – Не справляются без нас!
- Не удивительно, – заметил ему инженер-вредитель совершенно безобидной
наружности. – На свободе почти никого не осталось.
- Цыц, вражья твоя морда! Ты, говорят, Родину не любишь? Я про тебя Усатому
напишу.
- А вы что, писать умеете?
- Не бурей, кадык вырву! – уже всерьёз пригрозил Алексеев. – Я тя так попишу – не
рад будешь.
Потянуло дымком – кто-то втихаря закурил.
- Может, записаться, а по дороге ноги сделать? – спросил меня карманник Толя
Чураев.
У него были золотые руки. А пальцы – Паганини отдыхает. Чураев снял котлы с руки
следака прямо во время допроса. Виртуоз! Он хватал следователя за руки, убеждая в том,
4
что невиновен. А следак только когда Толика увели, понял, что часов нет. Тю-тю
часики…
Я искоса глянул на Толю:
- На то и ноги, чтоб бежать…
Спустя полгода осколок немецкого снаряда оторвёт ему правую руку. Он, как ребёнок,
будет плакать и нервно всхлипывать:
- Лучше б меня убили. Господи, лучше б убили…
Бог услышит парня. Он умрёт по пути в госпиталь…
- Немец зачэм пришёль? – спросил стоявший позади меня Вагиз. – По нашей зимле
хадить? Наш хлэб кушать? Наших дэвушек брать? – Он поцокал языком. – Что с немцем
дэлать? Его рэзать нада!..
- Помните о законе, босяки, - тихо, но твёрдо проговорил авторитетный вор по кличке
Палёный.
- Мы помним, - покорно ответили стоящие рядом воры.
- Говорят, по новой инструкции охране разрешается применять оружие без
предупреждения при отказе зэка работать.
- Да ты что? – спрашиваю.
- Вот тебе и «ты что»! По закону военного времени.
- Нэт, - решил Вагиз, - я работать не пайду. Я пайду немца рэзать.
Финал его жизни подведёт немецкий снайпер за две недели до конца войны. Мы не
услышим выстрела. Вагиз просто резко упадёт с простреленным черепом чуток пониже
каски, и всё.
- Маша, просись на фронт, – предложил Алексеев одному педерасту. – Станешь
медсестричкой.
- Нетушки, я пожить хочу.
- С кем, подстилка?
…В добывании языка Алексеев будет незаменим…
- Пойти, что ли, повоевать? Скучно тут…
- Солдат должны хорошо кормить… - в голосе проскальзывают мечтательные нотки.
- Да, кормят там… прямо скажем… на убой.
- Однако отсиживаться тут тоже как-то не по-мужски… - сказал старый медвежатник
Каран.
- Помните о законе, - повторил Палёный.
- Закон для людей, - говорю, - а не люди для закона.
- Не мути народ, Угрюм.
- А я так мыслю, - вновь подал голос Каран, - наваляем немчуре и опять будем жить,
как прежде.
А старлей продолжал говорить.
Сверху давила беременная грозой туча… Когда старший лейтенант сказал:
«Добровольцы, три шага вперёд!» - ударил гром, и туча разродилась нешуточным ливнем.
Не помню, о чём я думал, да и думал ли, когда неожиданно для себя взял да и шагнул
из строя.
Точно, была весна… Но разве в этом главная причина?..
…………………………………………………………….
……………………………………………………………………
…………………………………………………………………………..
Когда я вынырнул из глубины своих воспоминаний, словесная дуэль между Порохом и
Щукой уже разгорелась не на шутку. По-моему, она больше не забавляла её участников.
Остроты потеряли лёгкость и очарование; они затупились и били по противнику тяжело и
грубо.
5
- Короче, Щука, ты задрал!
- Я тебя ещё не драл. Если б я тебя драл, ты б человеком был.
- Рот закрой, дерьмом воняет.
- От дерьма слышу.
- Щука, мамой клянусь, щас встану и тупо дам пизды!
- Дашь, дашь… Пизды у тебя много.
- От сучара бритая!
- Чё ты сказал?
- А ты что, в ушки балуешься? Пидар!
- Что?!
Щука рывком спрыгнул вниз. В руке уже блестела финка. Порох тоже вскочил.
Хотя это было не в моих правилах, я рванулся к ним и еле успел втиснуться между.
- Стоп, стоп, орлы, стоп!.. Харэ, сказал! Щука, спокойно! Порох, внимание! Ты ведь
сам давеча говорил, в одной упряжке бежим…
Порох угрюмо кивнул и, пробурчав что-то невнятное, вернулся на своё место.
Неохотно полез к себе Щука. Все улеглись.
Жоржик долго ворочался с боку на бок. Видно, грехи не давали покоя. Полонский,
засыпая, скрипел зубами.
И вдруг Щука добродушно заявил:
- А знаешь, Порох, тебя очень давно выдумали китайцы.
Эта фраза была столь неуместна, что я не сдержался и хохотнул. И Щука засмеялся. И
Порох тоже. А через минуту, как полоумные, мы ржали всей камерой. Нас охватил острый
приступ беспричинного веселья. Это, должно быть, нервное. У меня аж живот заболел,
так долго и неудержимо я смеялся.
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………
………………………………………………………………………
- А ты на чём погорел? – спросил я Пороха. - Опять сморило?
Было дело перед самой войной, Порох залез в квартиру одного крупного
политработника. Хозяева уехали на курорт, ему это было известно, и он чувствовал себя
совершенно расслабленно и свободно. Не торопясь он нашёл деньги и драгоценности,
затем упаковал в чемодан понравившиеся вещи. Напоследок заглянул на кухню, где из
остатков спецпайка для работников Центрального Комитета тут же устроил себе
шикарный ужин.
На подоконнике стояла початая бутылка коньяка. Как потом оказалось, хозяин
квартиры страдал бессонницей. В бутылке содержалась какая-то чудодейственная
настойка (на спирту, конечно). Хозяин принимал её по пятьдесят грамм на ночь. А Порох
за раз хлопнул полный стакан, хорошенько поел, хлопнул ещё стакан и… уснул. Да так
крепко, что не услышал ни пришедшую утром домработницу, ни вызванных ею мусоров.
Разбудить его оказалось делом не из лёгких. До его сознания слабо доходили громкие
крики, грубые толчки и удары, но проснуться он не мог и сквозь сон лишь невнятно и
добродушно посылал всех к такой-то матери.