- За пять тысяч.
- Ты стоишь пять тысяч долларов!? - округлил глаза Евгений Ильич.
- Я стою столько, сколько дашь ты...
- Ладно, хватит лирики, хотя приятно. Рассказывай.
Она рассказала все. Смирнов задумался.
Был уже час ночи. В пять минут второго он сказал:
- Сдается мне, что тебе сказки рассказывали. Понравилась, вот он и поспорил, что в два дня тебя уложит. Он и на Кристину спорил...
- Почему ты так думаешь? - ей не хотелось верить.
- Вчера, вернее, позавчера он тебе рассказывал об одной Кристине - безвольной, чуть ли не алкоголичке, плохой матери и тому подобное, а сегодня, то есть вчера - совсем о другой. Одухотворенной, знающей, что такое любовь и красота. Налицо явная подтасовка. И эта записка. Черт те что. Я на нее сегодня весь день смотрел. "Вовчик знает об убийстве Крысы все". Кто мог подбросить такую записку? Враг Эгисиани? Тогда бы он написал: "Вовчик убил Крысу". Еще одна случайная жертва твоей красоты? Она бы написала, что "Вовчик" неизлечимый нимфоман и потомственный сифилитик. Вот и получается, что он тебе лапши навешал, чтобы ты к нему в постельку готовенькой упала. Кому, кому, а мне, старому хрену, эти штучки с шестого класса хорошо известны.
Она насупилась.
- А что ты так расстраиваешься? - продолжал Евгений Ильич бухтеть. - Он же любя тебя обманывал? Пылая страстью и вожделея твоих прелестей?
Смирнов всю жизнь вытравлял из себя доставшуюся ему от кочевых предков привычку добивать жертву, но не преуспел в этом, как ни старался.
- Если он обманывал меня, - не желала женщина расставаться с покорившим ее образом Эгисиани, - то почему этот верзила сказал мне, чтобы я не лезла не в свои дела? Он и люди с ним ведь приходили не для того, чтобы ткнуть Эгисиани лицом в блюдо с салатом. Они приходили, чтобы устрашить меня, чтобы заставить нас с тобой отказаться от расследования. И еще мне кажется, что эти люди знают о моем знакомстве с Пашей. И только потому не убили.
- Ты просто пытаешься сохранить ниточку, связывающую тебя с... с беломедвежьей шкурой.
- Перестань. Ну, поиграла баба с красавцем, ну, побывала пару раз в новой обстановке! Что с того? Да тебе только лучше будет!
- Да я все понимаю, не молодожен. Но я просто не знаю, сколь далеко можно идти по этой приятной тропинке. Сначала ля-ля-тополя, потом один единственный раз на беломедвежьей шкуре между корзинами, потом пылкий розовощекий юноша в телефонной будке, потом негра в перьях ночевать приведешь... А я так не могу. Мне никто кроме тебя не нужен.
- Послушай, Женя, ну представь себя на моем месте, ну, почти на моем месте. Ты ведешь дело, идешь к хозяйке ресторана, она, вся из себя такая красивая, утонченная, поэтичная, в тебя влюбляется. Ну что, ты не поцелуешь ее в щечку? И не поддашься, когда она тебя потянет к кровати? И что, у тебя не встанет?
- Ну тебя к черту!
- Нет, ты скажи! - не отставала Марья Ивановна, чувствуя, что ситуация меняется в ее пользу.
- Хорошо, я попробую при первом же удобном случае. И пусть он попробует не встать!
Марья Ивановна представила Смирнова в компании с очаровательной длинноногой дурочкой. Как она - хи-хи, ха-ха, губки алые бантиком - лежит на белой медвежьей шкуре, закатив голубые бесстыжие глазки. Как бурно вздымается ее силиконовая грудь. Как коленки ее расходятся в стороны, открывая влагалище, влажное и гостеприимное.
И как у него встает.
Смирнову понравилось выражение ее лица, и он решил простить.
- И знаешь еще что, - начал он высказывать то, что давно сидело у него в голове. - Мне кажется, что, рассказывая о негодяе, изнасиловавшем Кристину, он рассказывал о себе... Все могло быть примерно так. После очередного, может быть, даже демонстративного ухода Дикого к Регине, ухода через дырку в заборе, Кристина ушла из дома. И попала в ресторан Эгисиани. А у того, без сомнения, была, ну, давай, представим, что была, привычка спорить с тем пузатым человеком на время, через которое та или иная женщина будет рыдать от счастья в его ошкуренных тенетах. Он поставил, ну, скажем сто долларов, что через час. И выиграл...
- Все это фантазии... - Марья Ивановна не сомневалась, что Смирнов просто-напросто ее достает.
- Совершенно верно, - уловил тот мысли женщины. Но продолжал гнуть свое:
- Согласись, версия - это ведь тоже фантазия
- Ну и что ты еще нафантазировал?
- А вот что. Отдавая проигранные сто долларов, маленький умненький и наблюдательный пузатый человек сказал Эгисиани: "Если ты переспишь с ней еще и завтра, дам тебе тысячу баксов, а если нет, то вернешь мне мои сто".
- И Вова прокололся... - начала верить Марья Ивановна, вспомнив изменчивые глаза своего несостоявшегося любовника.
- Да. На следующий день Кристина, как говорят в народе, ему не дала. И Эгисиани в запале заявил азербайджанцу, что будет давать ему по сто долларов в день, будет давать до тех пор, пока Кристина вновь не окажется под ним...
- Ну и фантазия у вас, профессор!
- Какая фантазия, госпожа завмаг! Просто я думаю языком.
- Я знаю, милый. Особенно хорошо это у тебя получается в постели. Ну и что дальше?
- Он начал ее окучивать. И так, и эдак. Представь, он каждый день отдает сто долларов плюс накладные расходы - кабаре, казино и прочее, - а она ему про высокие материи рассказывает. Чувствует, что он ее неспроста желает, и рассказывает. Об интерьере, как продолжении внутреннего мира доходного посетителя, о высокой музыке, очищающей проголодавшуюся душу, о поэзии, как мере человека, и о прочих глупостях. У Вовика душа чернеет от ненависти, но он слушает, слушает... Что-то помимо своей воли понимает, что входит в его душу...
- И становится другим, и она, видя перемену, поощряет его, - вспомнила Марья Ивановна одухотворенное лицо Эгисиани.
- Ну-ну, поощряет своим телом... Опять тебя заносит. Дудки все это нематериалистические! Он, вне всякого сомнения, остается прежним - волка траву есть не заставишь.
- А ночь в ресторане с Кристиной и мясом по-чухонски?
- Эту незабываемую ночь и свое чудесное перерождение он придумал, - убийственно усмехнулся Евгений Ильич. - Придумал, чтобы тебя на шкуру медведя затащить и на ней поиметь под пристальным наблюдением своего пузатого друга. Не-е-т, все у них было по-другому. Сколько он ее знал?
- Около года.
- Так посчитай, сколько он заплатил этому пузану? Тридцать пять тысяч долларов! Даже для владельца большого ресторана - это огромные деньги.
- Ты хочешь сказать, что он убил ее из-за денег? Понял, что не добьется взаимности, и убил, чтобы не платить?
- Я высказал гипотезу.
- Фантастическая гипотезу, - голос Марья Ивановна звучал неуверенно.
- Может быть. И в ней ничего не говорится, почему и кто на тебя наехал... Если мы не решим этот вопрос, то с места не сдвинемся.
- Ты еще забыл об арбалете, который принесла в ресторан Кристина.
- Не забыл... Этот факт как раз подтверждает то, что Эгисиани не имеет никакого отношения к ее смерти. Естественно, прямого отношения.
- Почему это?
- Потому что мне кажется, что арбалет, принесенный Кристиной и арбалет, из которого в меня выстрелили, происходят из одного и того же стада арбалетов. Стада, которое пасется в окрестностях дачного дома Дикого.
- Может, ты и прав...
Он посмотрел на Марью Ивановну. Она выглядела утомленной.
- Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, - сказал он, осторожно поднимаясь с дивана. - Я буду спать здесь, а ты иди к себе.
- Хорошо, - пожала плечами Марья Ивановна, решившая вести себя примерной школьницей. - Но ведь утром мы проснемся вместе?
- Посмотрим, - буркнул Смирнов и поковылял в ванную чистить зубы.
В полтретьего ночи они столкнулись в коридоре, соединявшем спальню с гостиной.
14.
Утром было решено, что Евгений Ильич поедет в ресторан со стихами на стенах и музыкой в столешницах, а Марья Ивановна побродит с сачком для арбалетов в окрестностях дачного дома Дикого.
Первым ушел Смирнов. Минут через пять после того, как за ним закрылась дверь, Марья Ивановна позвонила Эгисиани.
- Не звони мне больше, - закричал тот сразу. - То, что ты ищешь, далеко от меня. И еще...
- Что еще? Говори!
- Брось расследование... Ты даже и не представляешь, что лежит на дне этой банки с тараканами...
- Ты врал насчет Кристины? - не слушала Марья Ивановна.
- Да.
- Ты поспорил на меня? Со своим пузаном?
- Да.
- Тот человек, насиловавший Кристину, это ты?
- Да. Прощай, меня сожгут, если узнают, что я говорил с тобой по телефону.
- Последний вопрос...
- Никаких вопросов.
- Володя, я умоляю! Ты мне должен...
- Давай, говори быстрее...
- Этот арбалет, который принесла Кристина...
- Ничего она не приносила. В ту ночь, когда я тряс Дикого, в меня из него выстрелили.
- Кто?
- Не знаю. Я шел к калитке, в меня пальнули, мои люди бросились к месту, с которого стреляли, но этот человек перелез через забор и убежал.
- Тебя ранили!?
- Разумеется. В самое сердце...
- Ты был в бронежилете...
- Конечно...
- Арбалет вы нашли под забором?
- Да, на той стороне. Арбалет и початую пачку "Парламента".
- Еще один вопрос...
- Никаких вопросов! Забудь обо мне. Прощай! Я жалею, что не успел тебя трахнуть.
- Я выкинула твой алмаз! -выкрикнула Марья Ивановна в замолкшую трубку.
После разговора походив по комнатам безхозной мегерой, Марья Ивановна выкурила на унитазе сигарету, затем села у трельяжа подкраситься - общение с косметикой и зеркалом успокаивало ее, как ничто другое.
- Ну что ты так расстроилась? - выбрав губную помаду, спросила у своего отражения.
- Меня обманули...
- А брось! Ты обманула, тебя обманули! В следующий раз будешь умнее. И что у тебя за дурацкая манера все ему рассказывать?
- Мама говорила: исповедуйся, не носи в себе ложь... - отражение, закончив подкрашивать губы, взялось за карандаш. - Неправда, говорила, выедает душу и сердце, и человек становиться похожим на прогнившее дерево, забывшее упасть.
- А ты в церковь ходи! И исповедуйся батюшке. И всем будет хорошо. И тебе, и ему, и батюшке.
- Батюшке исповедоваться? А что, это идея...
Марья Ивановна, подмигнув отражению, прошла в гостиную, уселась в кресло и представила, как они со Смирновым сталкиваются в церкви. Она, счастливая, уже исповедовавшаяся и получившая отпущение грехов, и Смирнов, за этим отпущением идущий. После девушки с пухлыми алыми губками и силиконовым бюстом.
Мотнув головой, женщина вытрясла из нее видения и задумалась о вчерашних событиях. Кого же могло так обеспокоить ее, их расследование? Надо подумать...
Значит, так... Кристина что-то узнала, и ее за это убили... А Володя докопался до истины и узнал нечто такое, что способно как карточный домик разрушить благополучие людей, сведших Кристину в могилу.
...Может, обратиться к Паше? Несколько его звонков и все станет ясным?
Нет. Никаких звонков. Не надо гальванизировать мертвецов. И Смирнов расстроится. К тому же Центнер вторую неделю на Канарах.
Значит, надо самой обходиться. Что ж, поедем в Переделкино. Уже почти пять, Дикий скоро придет с работы. А к вопросу о том, что знает Володя, можно вернуться позже. Когда все уляжется, и он не будет бросать трубку.
...Нет, что-то меня определенно к нему тянет. Они такие со Смирновым разные...
Как он сказал: "Я жалею, что не успел тебя трахнуть". В "жалею" было что-то такое... И в "трахнуть"...
15.
Евгений Ильич, поехал к однокашнику по аспирантуре, который, давным-давно забросив геологию рудных месторождений, работал в организации, ведавшей регистрацией частных предприятий. Тому понадобилось несколько минут, чтобы установить, что Владимир Иосифович Эгисиани помимо ресторанчика на Тверской имеет еще один на Сретенке. С подкупающим названием "Ты и я".
Потом они пили водку в ближайшей чебуречной. Перед входом в ресторан Смирнов оказался лишь через полтора часа.
Едва увидев простенькую вывеску, он почувствовал - его ждет нечто необыкновенное. Постоял в замешательстве, вошел.
И оказался в освещенном загадочным светом фойе. Хотел осмотреть его, не получилось - неожиданно почувствовал себя стоящим рядом с Машей.
Почувствовал ее бархатную руку в своей руке, чуткой и торжествующей.
Почувствовал ее виноватые глаза.
Почувствовал, женщина может быть женщиной, если она всегда, везде и во всем женщина.
Он понял, что нельзя быть женщиной только для кого-то. И что если он заставит, вынудит свою любимую быть женщиной только для него, то он потеряет все.
- Проходите, пожалуйста, - вернул его в фойе картавый еврейский голос. - Я вижу, вы не один.
- Ну, в каком-то роде, - ответил Смирнов, увидев стоящего перед ним горбоносого человечка с чувственными губами.
- У нас есть специальный столик, для тех, кто приходит с кем-то в душе. Походите, пожалуйста.
Человечек провел Смирнова в зал.
Едва оказавшись там, Евгений Ильич почувствовал себя в атмосфере, не позволяющей человеку пасть, даже если он устал стоять, он почувствовал, что "смерть стоит того, чтобы жить, любовь стоит того, чтобы ждать".
Усевшись на стул, услужливо отодвинутый от столика на двоих (состояние раны, уже позволяло ему сидеть), Евгений Ильич осмотрелся и понял, что в ресторан никто не заходит.
- И давно вы закрылись? - спросил Смирнов, оглядывая забывшиеся столы, столовые приборы на них, напрочь забывшие о своем предназначении, вазы, забывшие запах дарственных цветов.
- Мы не закрывались, - виновато улыбнулся человечек. - Просто люди перестали ходить сюда... Вы позволите, я сяду с вами?
- Да, да, конечно.
Маленький человек уселся и посмотрел на Смирнова домашними глазами. Тот смешался и спросил:
- Так вы сказали, что люди перестали сюда ходить? Извините меня великодушно, но я не верю. Едва здесь очутившись, я почувствовал, что не могу не прийти сюда если не завтра, то когда-нибудь... Прийти с любимым человеком...
- Это вы не сможете... Вы не родной этому городу человек - это видно даже сзади. А представьте себе парочку... Он и она. Он привел ее, потому что она не хотела сразу идти к нему спать. Она хотела сначала поесть мяса, выпить хорошего вина, повеселиться, потанцевать с молодежью, взять, короче, свое. И вот, очутившись здесь, вместо всего этого симпатичного времяпрепровождения, они влюбляются друг в друга. У него - современная жена с постоянной визой в Америку, двое маленьких детишек, она - живет своим телом. И они влюбляются! Представляете, они влюбляются и натурально становятся другими людьми. Он все бросает, она становится святой Магдаленой. Неделю они живут совершенно счастливые. Потом все рушиться. Он теряет квартиру, детей, работу в фирме тестя. Она ничего, кроме техники любви не имеет. Сил за гроши продавать мороженую рыбу тоже. В конечном счете, они проклинают это якобы заколдованное место. И говорят всем, чтобы сюда не ходили. Вы представляете?
- В принципе, да... Но мне кажется, что любовь...
- Креститесь, если кажется, - рассердился неожиданно человечек. - А если вам мало одного примера, вот вам другой. Заходят сюда два бизнесмена обсудить деликатное дело. Входят, садятся и становятся ангелами. А могут ангелы заниматься бизнесом? Короче, через считанные часы одного выбрасывают на улицу, другого взрывают. Тот, кого выбросили, начинает говорить, что их загипнотизировали и сюда приходят люди без мозгов, но с пистолетами. Вам понятно, или мне продолжить?
- Но ведь и нормальные люди, наверное, сюда заходили?
- Конечно, заходили... - вздохнул смотритель ресторана.
- И что?
- Представьте, заходит сюда нормальный человек съесть котлету за шестьдесят рублей. И что он получается вместо котлеты? Он во все влюбляются. В пальмы, в потолок, в посетителей. А когда человек влюбляется, что происходит? Он начинает транжирить деньги, как говорит моя не по годам взрослая внучка. Он начинает посылать шампанское на тот стол и цветы на этот, он начинает покупать племянницам коробки конфет и потом больше сюда никогда не заходит, потому что жена устраивает ему взбучку. Теперь вы понимаете?