Настасья была двумя годами старше Фрола. Бойкая и напористая, она, можно сказать, сама себя выдала за него замуж. А что? Характерами сошлись. И мужчина в доме, и хозяин во дворе. Тем более, что, с ранних лет оставшись сиротой, привыкла сама принимать решения.
Поженились они в сорок восьмом. Фрол принял такой поворот судьбы безропотно, как-то тихо и спокойно, будто бы боясь спугнуть удачу, осчастливившую его. Был он в семейной жизни уступчив, никогда не порывался отвечать грубостью на случавшиеся порой упреки жены, в основном, касавшиеся его безотказности и бескорыстности, и даже мысли не мог допустить, чтоб ударить или хоть как-то обидеть Настасью. Получая несколько десятков рублей за инвалидность, он так и не пошел работать в колхоз, а по-прежнему мастерил, причем год от году кружева на деревенских домах становились все изящнее и изысканнее. Настасья же каждый день бежала на ферму, где работала дояркой и откуда тайком всегда могла принести литр-другой молока, чтобы угостить мужа.
Все в их семье ладилось на зависть многим односельчанкам, некогда отговаривавшим подругу от столь рискованного брака. Дошло и до пересудов да злых словечек. Частенько, бывало, слышала она за спиной всякие небылицы про своего мужа. На первых порах порывалась разбираться со сплетницами, а потом успокоилась: пускай себе языки чешут, ей от того не убудет.
Одного лишь утешения не дождались за долгие годы: не дал Бог ребеночка. Так и состарились вдвоем в своем уютном гнездышке, разукрашенном золотыми руками Фрола, отпустившего, казалось, на все четыре стороны воспоминания и о войне, и о своей страшной душевной ноше.
Да война вот не отпустила. В конце семидесятых принялся Фрол беседку во дворе мастерить. Уж как он ее вымерял, как лелеял, словно родимое дитятко. Каждую дощечку чуть ли не до миллиметра подгонял, каждый узор поигривее завивал. Вырастала беседка на загляденье, как куколка, выхваляясь красотой своей перед прохожими. А когда выросла да заискрилась на солнце лакированными боками, сел вечером Фрол на скамейку, облокотился на стоящий посреди беседки столик, обнял Настасью и мечтательно произнес:
– Вот здесь, милая, и будем по вечерам чай пить да о жизни говорить.
А через месяц ночью разбудил Фрола шум во дворе и яркий свет в окне. Глянул и оторопел: полыхает его беседка, словно сухой сноп пшеничный. Кликнул Настасью, сам бросился было спасать свою «куколку», да когда выскочил на крыльцо, ослепило ему глаза горячее пламя, зашумело что-то в голове Фрола, больно ударяя по вискам. Не сделал он больше ни шагу. Лишь сел на ступеньку, обхватил голову руками и спрятал ее в худым острых коленях. Не слышал он больше криков Настасьи, не мог ответить на ее слова, не видел соседей, суматошно бегавших по двору с ведрами. Голова его наполнилась шумом и скрежетом, словно оказался Фрол под грохочущим над ним танком, безжалостно давящим его своими гусеницами.
Перевернулось что-то в его голове после того пожара. Как будто был и пропал тот, прежний Фрол. Мастерить забросил, однажды пошел в лес, срубил молоденький дубок и выстрогал себе метровую палицу. С этой-то палицей и выходил старик каждое утро на улицу, производя своеобразный ритуал, а точнее ударяя ею по соседским калиткам и лавкам да приговаривая:
– Закрепил Шапорда Фрол Устинович, Ленин, Сталин, Маршал Советского Союза!
Так и вернулась к нему старая болезнь, связанная с контузией, полученной на войне. Его поведение стало сплошь сотканным из каких-то непостижимых противоречий. Порою Фрол был излишне разговорчив с мальчишками, готовыми, окружив его возле лавки, часами слушать рассказы о жизни, особо и не вникая, насколько правдоподобными они были. А порой, наоборот, становился безмолвным. Причем даже насмешки или ироничные шутки, нередко ему адресованные, не могли сдвинуть Фрола с «мертвой» точки, расшевелить его, возбудить хоть какие-нибудь чувства.
Порою он успокаивался, отходил, на время превращаясь в прежнего Фрола Устиновича, но стоило наступить утру, как старик брал в руки свою палицу, выходил на улицу, и соседи снова слышали все те же слова, к которым привыкли за прошедшие более чем два десятилетия:
– Закрепил Шапорда Фрол Устинович, Ленин, Сталин, Маршал Советского Союза!
За годы многое поменялось и в самом селе: вырастали новые дома, односельчане играли свадьбы и рожали детей. К концу восьмидесятых пыльная сельская дорога, делившая Рудню на две части, преобразилась, примерила новую, асфальтную одежку и стала частью трассы то ли областного, а может и республиканского значения. Кто их там знает. Это не особенно волновало рудчан. Другое дело, что количество автомобилей, проезжавших селом, теперь увеличилось в несколько раз, чем не преминули воспользоваться предприимчивые селяне, ежедневно выносившие на обочину свежее молочко, сметанку, творог, фрукты, овощи. А еще через некоторое время вдоль трассы появились доморощенные кафешки, сразу же получившие в народе название «ганделыков», рядом с которыми задымили мангалы, манящие проезжавших ароматом шашлыков.
А год назад не стало Настасьи. Ушла она тихо, так же, как и прожила свою жизнь, навсегда забрав с собой радость и заботу, благодаря которой Фрол жил все это время. Всего-то и осталось, что штопаная-перештопанная одежонка да их любимица и кормилица – буренка Бэра.
Первое время старик, больше в память о жене, заботился о кормилице, как мог: и на луг пасти ее водил, и чистил, и доил. А вчера вдруг решил: хватит? Силы уже не те, только зря животное мучить: лучше все-таки в хорошие руки отдать. Она хорошая, ласковая. Не помнит Фрол, чтоб на свою любимицу прикрикнул или, не приведи Господь, ударил.
С утра свел корову на другой конец села молодой паре, еще раньше, сразу после смерти Настасьи, интересовавшейся у Фрола, не продает ли Бэру. Те несказанно обрадовались. Никто и не думал торговаться, тем более что запросил старик очень даже приемлемую цену.
Именно в свой излюбленный «ганделык» и направился старик, смяв в кармане купюры, вырученные от продажи коровы. И хозяин кафе Игорь, молодой парень из районного центра, большую часть дня здесь отсутствовавший, и его жена-барменша Надежда, по совместительству еще выполнявшая и работу официантки, знали: Фрол Устинович ничего заказывать не будет. Он просто тихонько сядет за столик в углу у окна и будет наблюдать за находящимися здесь людьми, как это происходило довольно часто. Наблюдать безмолвно, без всякой реакции на действия посетителей, изредка отвечая на приветствия входящих и совершенно не реагируя на насмешки и колкости подвыпивших односельчан.
К тому же в дневное время свободные места, несмотря на то, что здесь стояло всего лишь пять столиков, как правило, были. Местные появлялись в забегаловке под вечер, а проезжащим всего-то и нужно было – перекусить и двигаться дальше.
Фрол мог сидеть в кафе часами. В его больной голове роились самые разнообразные мысли, то выстраиваясь в одну четкую линию, то иногда до невозможности перепутываясь. С одним и тем же выражением лица он встречал глазами входящих и выходящих, изредка поглядывая за окно, где с грохотом в сторону города мчались автомобили.
Тот день не отличался от других. Тихо играла музыка. За столиком у стойки обедали нездешние, по-видимому, семья: мужчина, женщина и двое мальчишек (именно их белый «Мерседес» стоял сразу же перед окнами кафешки). Да еще к официантке на пару слов заскочила знакомая, и они о чем-то увлеченно перешептывались, пересмеивались, благо, времени на их женские разговоры было предостаточно.
Как раз в то время, когда на часах, висящих над входной дверью, кукушка прокуковала двенадцать раз, у кафе, подняв клуб пыли, с шумом затормозил автофургон. Фрол видел в окно, как с подножки соскочил водитель-дальнобойщик в сине-серой клетчатой рубашке с закатанными рукавами и бейсболке, обежал вокруг капота, ударив на ходу ногой по переднему колесу, и распахнул дверь со стороны пассажира. В открытой двери показалась голова девушки с распущенными волосами. Хохоча и что-то говоря водителю, она выставила вперед ногу, поставив босоножку на ладонь протянутой водителем руки. Дальнобойщик засмеялся и прижал ногу девушки к своему лицу. Его подруга еще больше залилась смехом, широко расставила руки, словно птица крылья, и, что-то крикнув водителю, стала на ступеньку кабины. Тот отступил полшага назад, вытянул вперед руки и подхватил ее в свои объятия.
Парень развернулся и сделал несколько шагов вперед, все еще не отпуская попутчицу, кокетливо согнувшую ноги в коленях, из своих объятий. У входа в кафе он приостановился, поставил наконец девушку на землю и толкнул дверь.
– Здрасьте всем! – крикнул он с порога и, держа спутницу за руку, подошел к стойке бара.
Барменша Надежда попрощалась с подругой, которая тут же вышла, и повернулась в дальнобойщику.
– Девушка, чего-нибудь поесть, – с ходу выпалил тот. – Не откажемся от окрошки, второго, с мясом, конечно. Ну, в общем, предлагайте.
Пока водитель и Надежда утрясали заказ, попутчица дальнобойщика отошла от барной стойки и подошла к окну рядом со столиком, за которым сидел Фрол Устинович, так что он смог рассмотреть ее во всех деталях.
Среднего роста. Худенькая. Лицо выкрашено чуть ли не во все цвета радуги. Короткие волосы фиолетового цвета с зеленоватыми прядями. Тонкие, но жгуче черные, брови, словно смолой наведенные. Щеки отливают розоватым цветом, но как-то неестественно, не от румянца. Над глазами голубоватые полосы. Маленький изящный носик подернулся вверх. Губы в точь под цвет волос, а сами волосы немного спутались, по-видимому, решил Фрол, от долгого нахождения в машине.
Вот и все что отметил про себя старик. А одета? Да что одета, что нет! Совсем не по сезону. Юбчонка еле-еле прикрывает попку, какая-то короткая курточка да блузочка под ней – вот и вся одежда. Не для ранней весны одежка, не для марта, это точно!
– Ириша, ты пить что-то будешь? – крикнул дальнобойщик, все еще стоя у бара и обращаясь к девушке.
Та резко повернулась.
– Все, что горит, – хохотнула она, присаживаясь у соседнего с Фролом столика и закидывая ногу за ногу.
– Понял, – в тон ей произнес водитель и снова повернулся к барменше.
– Сережа, иди садись! – позвала его Ирина, поднося огонь зажигалки к сигарете. – Отсюда тоже можно заказ сделать.
– Сесть, это мы всегда успеем, – ответил избитой фразой ее попутчик и, повернувшись к своей подруге, улыбнулся.
– Ну, как знаешь, – глубоко затянувшись и артистично выпустив клуб сизого дыма, сказала Ирина и тут же добавила, обращаясь к Надежде:
– Девушка, пепельницу м-о-о-ж-н-а-а!
Последнее слово она произнесла, растянув его насколько хватило захваченного легкими воздуха и как-то особенно ярко выделив последний звук. Видимо, желала дать понять барменше, что отнюдь не обращается с просьбой, а дает установку на обязательное присутствие этого атрибута на столе.
– Вообще-то, у нас не курят, – как-то неуверенно ответила та, но все же на секунду оторвалась от разговора с водителем, подошла к Ирине и поставила перед ней блюдечко.
– Бла-го-да-рю, – выпустив изо рта порцию дыма, по слогам произнесла посетительница.
Между тем, заказав обед, водитель Сережа вдруг выпрямился и громко ударил ладонью об ладонь.
– Вот черт! Бумажник-то я в кабине забыл! – с досадой выкрикнул он и резко направился к двери, на ходу успокоив барменшу: – Я сейчас, девушка!
Барменша молча кивнула и направилась к двери в соседнюю комнату, где находилась небольшая кухонька.
Фрол все еще молча смотрел на Ирину, курившую, откинувшись на стуле. Совсем девчонка, лет семнадцати-восемнадцати. Все они одинаковые в таком возрасте – хотят выглядеть взрослее. А что курит – нехорошо. Ей же детей рожать. Да выкармливать. Да подымать. Да по жизни вести. Э-э-эх!
За окном послышался звук мотора. Фрол повернул голову на звук. Из выхлопной трубы фургона вылетел сноп черного дыма, сам фургон дрогнул и начал медленно трогаться, выворачивая от кафе на дорогу.
– Эй! – вскочив на ноги и глядя в окно, вдруг закричала Ирина. – Эй, стоять!
Она бросила окурок в пепельницу не туша, мгновенно рванула к двери, выскочила на улицу и остановилась, размахивая руками и что-то крича в сторону удаляющегося автомобиля. Пройдя по инерции несколько шагов вперед, девушка вдруг в сердцах бросила на землю свою белую сумочку, остановилась и уставилась вдаль, прикрыв сверху рукой глаза. Однако ее надежды оказались напрасными – дальнобойщик, только что сбежавший от девушки, вовсе не думал возвращаться.
Семья, обедавшая в кафе, закончила трапезу: расплатившись с барменшей, взрослые и дети расселись по своим местам в «Мерседесе» и, объехав, казалось, даже не обратившую на машину никакого внимания девушку, двинулись в том же направлении, что и сбежавший дальнобойщик.
Ирина постояла на одном месте еще какое-то время, затем повернулась, подобрала брошенную сумочку, отряхнула ее рукой и снова направилась к кафе. Через окно Фрол Устинович видел, что девушка очень расстроена. Нет, она не плакала, она шла, гневно шевеля губами, то и дело оглядываясь на дорогу.
– Вот урод! – были первые ее слова, когда она снова появилась внутри кафе. – Ну, козлина! Ну, тварь!
Она прошла к тому же столику, за которым сидела еще несколько минут назад. Бросив на соседний стул сумочку, она села рядом, опершись локтями о край стола, и уставилась на барную стойку, безмолвно шевеля губами. Барменша вышла из кухоньки и остановилась, не решаясь сразу обратиться к Ирине. Она переставила с места на место несколько фужеров, при этом громко звеня ими, и наконец из-за стойки бара все-таки прозвучал вполне закономерный вопрос:
– Девушка, заказ в силе?
– Я ничего не заказывала! – крикнула в ответ Ирина. – Заказывал тот козел, догоните его и спросите!
– Понятно, – безо всяких эмоций и возражений произнесла барменша и, открыв книгу, скрылась за стойкой, словно кукла за ширмой в кукольном театре.
Разговор был окончен. В кафе наступила тишина, изредка прерываемая скрипением стульев. Все молчали. Фрол Устинович переводил взгляд то на окно, то на барменшу, то на Ирину, закурившую очередную сигарету, нервно и часто сбивавшую в блюдце пепел.
Наконец у входа в кафе послышались громкие голоса, а еще через мгновение сюда ввалилась троица местных забулдыг: трактористы Сидор и Мыкола, каждому из которых, небось, уже и за полтинник перевалило, да нигде не работавший Максим, бывший на пару десятков лет помоложе приятелей. Однако это обстоятельство никак не помешало им составить спитый коллектив единомышленников.
– О, и Устиныч тут как тут! – насмешливо выкрикнул Сидор, обращаясь к старику и одновременно теребя карманы брюк, видимо, выискивая там деньги. – Как дела, Устиныч?
Не услышав в ответ ни звука, он повернулся к собутыльникам, протянув руку в сторону Миколы, побрякивавшего мелочью:
– Бросай в общий котел!
Пересчитав собранные деньги, Сидор облокотился о стойку бара и позвал барменшу:
– Надя, сообрази-ка нам бутылочку. Может, и на чего-нибудь укусить хватит.
Та поднялась без особого удовольствия, отложив в сторону книжку, и брезгливо взяла протянутые ей деньги.
– На бутылку набирается, а на закуску – разве что по конфете, – ответила она, достав из-под барной стойки бутылку водки и положив рядом три ириски.
– Пойдет! – радостно произнес Максим и, взяв со стойки бутылку и три чистых стакана, направился к столику.
Сидор и Микола последовали за ним.
Выпив залпом содержимое стаканов, мужики зашуршали конфетными обертками. Сидор, тут же почувствовав приплыв эмоций, снова решил зацепить Фрола.
– Устиныч, – обратился он к старику, – ты чего утром корову на тот край вел? Продал, что ли?
Фрол молчал.
– Чего молчишь, дед? – не отставал Сидор.
– А он, видно, за корову выставляться не хочет, – резко подскочив на месте и звонко хлопнув ладонью об ладонь, предположил Мыкола.
Максим заливисто захохотал. Сидор никак не отреагировал на предположение собутыльника, по-прежнему глядя на Фрола.
– Что ж теперь без коровы-то делать будешь? – не унимался он. – Хоть какое-то занятие было. А теперь получается – никаких тебе забот.
Старик продолжал молчать, словно обращались вовсе не к нему. Даже мускул не дрогнул на его лице.
– Так что, Фрол, будем твоей Бэре легкой жизни у новых хозяев желать, или как? – теперь обратившись по имени, попытался еще раз раскрутить старика Мыкола, но, увидев ничего не выражающие глаза за столиком в углу кафешки, сплюнул и махнул рукой: