— Я не знаю, на что намекают в письме, — сказал Натрон, — но если исходить из того, что рассказал нам тогда Тургон, очень похоже на то, что именно Фингон отвозил эти письма якобы «от Финвэ» отцу и дяде, поскольку Фингон не был женат, всегда жил с отцом и ему нужен был предлог, чтобы видеться с Маэдросом, даже если у них тогда действительно не было связи.
— Звучит хорошо, Натрон, — ответил Гортаур, — но это могла быть, например, и Аредэль, которая всегда любила ездить верхом вдали от дома и которая вполне могла заезжать в Форменос. В этом случае письмо мне мог написать даже Маэглин, которому об этом рассказывала мать, и которому она могла продемонстрировать почерк Финвэ, если она была среди тех, кто писал за него письма.
— Так просто? — усомнился Натрон.
— Это детский почерк, — пожал плечами Гортаур, — школьный. Без особенностей. Так пишут маленькие дети, которые не умеют держать в руках перо. Почерка, даже аккуратные, легко отличить по нижним и верхним росчеркам. Это не так заметно, когда смотришь на имя «Финвэ» в подписи, поскольку и f — formen, и nw — nwalme сами по себе просты в начертании. Мой почерк (когда я не стараюсь его изменить) трудно с чем-то спутать: у меня очень характерный росчерк l, у меня хвостик z намного короче, чем b, ну и так далее. А здесь все хвостики очень короткие, прямые, даже l практически не загибается, волнистые линии — не волнистые, а почти углом. Чтобы писать за Финвэ, достаточно было просто вспомнить своё собственное обучение письму, и писать так, как ты писал в первые два-три месяца в школе. К сожалению, автор письма прав: это мог быть кто угодно. Может быть, Маэдросу или Маглору было бы труднее тогда имитировать детский почерк просто из-за возраста, но это тоже не довод. Кроме того, сейчас Маэдросу пришлось бы писать это левой рукой. Однако и это его не исключает, поскольку почерк «Финвэ» очень простой, и у одного и того же лица почерк левой и правой руки может быть очень похож. Тургон, конечно, наименее вероятный кандидат, но я и его со счетов не сбрасываю.
— Неужели ты действительно так думаешь — после того, как он так выходил из себя из-за всего этого? — сказал Гватрен.
— Гватрен, чтобы ты знал — я слышал этот разговор целиком от начала до конца, поскольку мне было очень интересно, как отреагирует племянник Феанора на вид Сильмариллов, — ответил Гортаур. — Но вообще-то он всё время разговаривал очень спокойно, пока речь не зашла о беременности, и при этом пытался перевалить всё на собственного брата. При этом он зачем-то заявил, что всё время (в частности, когда пришла весть о гибели Финвэ) был дома, хотя об этом его никто не спрашивал. Я могу допустить, что он хотя бы — как минимум раз — приезжал за письмом, если даже сам их не писал… Хотя, конечно, у нас есть — то есть был — простой способ это выяснить. Она больше ничего не вспомнила?
— Нет, — покачал головой Гватрен. - Нет, ничего.
— Может быть, мы с Натроном попробуем её… убедить? — спросил Гортаур.
— Нет, — решительно сказал Гватрен. — Я дал слово, ты же знаешь.
— Ты всё-таки испытываешь слабость к девицам вашего племени, — сказал Гортаур с насмешливой улыбкой.
— И не только нашего, и к человеческим тоже, — ответил Гватрен. — К сожалению, это тот случай, когда я не могу никого убеждать.
— По её словам, — сказал Гортаур, — Финвэ там, в чертогах Мандоса, отказывается об этом вспоминать и вообще говорить на эту тему. И это уже само по себе странно, поскольку если бы его убил Мелькор, то скрывать было бы нечего. Если убийца Финвэ уже умер и оказался в чертогах Мандоса, то, насколько я себе представляю ситуацию, может быть два варианта: первый — он ничего никому не сказал, а Финвэ его не выдал потому, что пожалел. Или же Намо узнал об этом, и убийца, скорее всего, оказался в месте, где ему предстоит искупать свою вину до конца мира и где с ним никто не может говорить.
— Кстати, Феанора в чертогах Мандоса тоже никто не видел, — по крайней мере, так говорят нолдор, — и он не возрождался, — задумчиво сказал Натрон.
— Следовательно, — сказал Гортаур, постукивая письмом по столу, — правду о смерти Финвэ знают Мелькор, может быть — Унголианта и тот, кто его убил.
— И сам Финвэ, — сказал Натрон.
— Видишь ли, — вздохнул Гватрен, — сам Финвэ вполне может не знать ничего: мог не видеть, кто это сделал; он может просто сознавать, что это сделал кто-то из семьи и чувствовать от этого ещё большую горечь. Представь себе, например, что после отъезда Феанора внуки отравили деда, а потом разбили ему голову и представили это, как деяние Мелькора. Или что Феанор перед отъездом в Валимар задушил отца во сне, а сыновья Феанора потом нашли тело Финвэ и им пришлось что-то придумывать, чтобы выкрутиться. Поскольку Феанор был так помешан на своих камнях, то разыграть кражу Сильмариллов было бы самым естественным ходом…
— Гватрен, а вот этого, честно говоря, я как раз и не понимаю, — сказал Натрон. — Мелькор убивает Финвэ и забирает камни — это вполне логично. Но если Финвэ убили его внуки, то камни тут при чём вообще? Как они попали к Мелькору?
— Вот именно, — ответил Саурон. — Возьмём условный пример. Представим дело так, как его представляет Тургон. Допустим, Фингон приезжает в Форменос для интимных встреч с Маэдросом (мы знаем, что на тот момент они не были любовниками, так что пример, повторяю, условный). Допустим, Финвэ застаёт их вместе и его реакция заставляет кого-то из них его убить. А дальше что? Они отдают Сильмариллы Мелькору, чтобы он помалкивал? Почему Мелькор вообще там оказался? В таком случае он должен был знать, что произойдёт убийство или кража, или и то, и другое. От кого? Убийца должен был планировать свои действия; он или посвятил в свои планы Мелькора, или действовал по его приказу. В письме намекают на то, что были свидетели, может быть — и не один. С Мелькором говорить на эту тему, как мы знаем, бесполезно. Пока я вижу только один выход: она должна встретиться с возможными свидетелями, они же наши подозреваемые. Может быть, кто-то себя выдаст, поняв, с кем имеет дело. Ты мне обеспечишь это, Гватрен?
Гватрен внимательно посмотрел на него.
— Скорее всего, они откажутся её принять. И если даже они согласятся, она окажется в большой опасности. Я клятвенно обещал, что с ней не случится ничего плохого. Кроме того, там нет ни одной женщины…
— О, ты так в этом уверен? — рассмеялся Гортаур. — Уж прямо ни одной? Заставь их дать тебе слово. Пусть эти господа пособлюдают ещё одну клятву. Им всё равно — одной больше, одной меньше.
— Послушай, Майрон, — обратился к нему Гватрен, когда они остались наедине. — Когда ты разговаривал с Тургоном, ты упомянул о том, что это ты убил Феанора, а не балроги. Я услышал об этом впервые. Мы давно знакомы, и я могу найти много причин того, почему ты об этом не рассказываешь на каждом углу. Но я давно хотел тебя спросить — почему тебя вообще волнует смерть Феанора? Я же вижу, что это так.
Саурон внимательно посмотрел на него.
— Потому, Гватрен, что делать это мне было неприятно. И это для меня очень странно.
====== Глава 14. Зимние гости ======
Кто слез на хлеб свой не ронял,
Кто близ одра, как близ могилы,
В ночи, бессонный, не рыдал, —
Тот вас не знает, вышни силы!
На жизнь мы брошены от вас!
И вы ж, дав знаться нам с виною,
Страданью выдаете нас,
Вину преследуете мздою.
В. Жуковский
На столе у Маэдроса тоже оказалось письмо.
Письмо в большом чёрном конверте, запечатанное красно-золотой печатью с изображением волка. Маэдрос знал, что это личная печать Саурона.
Письмо гласило:
«Нельяфинвэ,
Я прошу тебя помнить, что моё обращение к тебе продиктовано искренним доброжелательством и прошу не показывать это письмо никому, в том числе никому из твоих братьев. Прошу тебя принять моего посланника через три дня после получения этого письма.
К тебе у него есть небольшой разговор.
Кроме того, он должен передать вам всем и прежде всего тебе две вещи, иметь которые для вас необязательно, но которые могли бы послужить приятным напоминанием о прошлом. Одна из них может быть обменена на другую, вторая в любом случае останется у тебя. Оба предложения исходят лично от меня и никак не отражают волю того, кому я служу.
Я должен предупредить тебя, что если ты убьёшь моего посланника, и твои братья, и особенно ты (эти два слова были подчёркнуты) будете сильно разочарованы (эти два слова тоже были резко, жирно подчёркнуты).
Майрон».
Он никому не показал этого письма.
Но у него было чувство, что если он это сделает, то Саурон просто разыграет партию по-другому.
Он не мог не понимать, о чём хочет говорить этот посланник. Уже несколько лет, после сбивчивого рассказа Келегорма о том, как он потерял Сильмарилл после того, как успел несколько мгновений подержать его в руках, Маэдрос думал, зачем это было нужно. Вывод был только один: Мелькор хотел, чтобы Сильмарилл не вернулся в его корону, но остался в руках эльфов — для того, чтобы они, сыновья Феанора, запятнали руки ещё одним братоубийством.
Майтимо отчаянно сжал в пальцах ключ от ларца с Сильмариллами, висевший у него на шее. Теперь у него осталась только эта память о прошлом. Подвеску, которую он получил от Финвэ, он подарил Гил-Галаду, а цепочку с сапфирами, залог любви к нему Фингона, потерял Келегорм после штурма Дориата.
Он спустился вниз и вошёл в большую полукруглую комнату с низким потолком; полукруглое окно выходило на засыпанную снегом поляну, окружённую елями. По светлым деревянным стенам скользили розовато-жёлтые лучи дневного зимнего солнца. За стеклом острые глаза Майтимо разглядели бурый, с желтовато-розовым отсветом силуэт — это был олень, который подошёл к дому на расстояние пяти или шести шагов.
Келегорм смотрел в окно не отрываясь, замерев, опершись локтем на подоконник. Он мог так сидеть, опираясь руками и спустив ноги с постели, но стоять у него пока не получалось. Но и это уже было хорошо. Майтимо мучился от того, что их собственных познаний в медицине не хватало для этого случая; если бы они могли попасть хотя бы в Гондолин!.. Он часто думал об этом в тот первый год, когда Келегорм ещё даже не мог поднять голову с подушки; он держал спящего брата за руку и вспоминал жуткие подробности штурма города, о которых ему недавно рассказывали. Да, ему было лучше, но выздоравливал он медленнее, гораздо медленнее, чем можно было бы ожидать. Майтимо сознавал, что человек на месте Келегорма не выздоровел бы никогда и остался бы прикован к постели на всю жизнь: это утешало, но ненадолго.
— Как ты себя чувствуешь, Тьелко? — спросил он Келегорма.
— Хорошо, — ответил тот. — Сегодня даже голова не болит.
— Я должен тебе сказать кое-что, — Маэдрос присел на край его постели. — Мне сообщили, что к нам должен прибыть посланник от Саурона. Он хотел… что-то обменять. И что-то привезти.
— Возможно, речь идёт о твоих вещах, которые они забрали тогда? — спросил Келегорм.
— Да… Как ты думаешь, следует ли с ними разговаривать?
— Почему у тебя возник такой вопрос? Конечно, нет, — ответил Келегорм.
— Но если… — начал Маэдрос.
— Сильмариллы они нам не вернут, а что ещё стоило бы переговоров с Сауроном? — спросил Келегорм. — Неужели ты готов отдать им хоть что-то?
Майтимо молчал.
— И разве можно брать от них что бы то ни было? — настаивал Келегорм.
В дверь кто-то неуверенно, слабо постучал ладонью.
— Заходи, — вздохнул Келегорм.
Зашёл младший из сыновей Феанора, Амрод; у него с собой был тазик с водой и полотенце.
— Пора обедать, — сказал он. — Ты умываться будешь?
— Да, я сам, — ответил Келегорм.
Майтимо знал, что Амроду приходится тяжело. Им обоим было тяжело. Именно они двое нашли Келегорма со сломанной спиной на полу маленького домика в лесу после того, как слуги Саурона отобрали у него Сильмарилл и увезли Эльвинг.
На самом деле всех удивляло, как тихо и сдержанно он переносит это мучительное испытание, что он почти никогда не жалуется, не сердится, когда ему неудобно, больно, холодно.
Но все они знали, что никто из них не сможет заменить Куруфина.
Все они видели, как он погиб: последним, что он успел сделать, было помочь Келегорму выбраться из Менегрота и пересечь мост, преследуя королевскую дочь. Один из убийц Куруфина замахнулся на Келегорма, но прилетевшая неизвестно откуда шальная стрела с красным оперением остановила его.
— Я посмотрю, что они захотят нам передать, — сказал Маэдрос. — В конце концов, мы не обязаны это брать.
Они появились у дома в тот же час на следующий день. Было пасмурно; белый плащ Гватрена отливал золотом, плащ второго всадника — серебром.
Гватрен спрыгнул с коня, не выпуская рукояти кинжала и подошёл к крыльцу. Маэдрос стоял впереди; Маглор и один из немногих ещё оставшихся с ними дружинников вынесли Келегорма на крыльцо и усадили на скамью.
— Это он, — тихо сказал Келегорм Маглору, но остальные два брата его услышали, - тот, который забрал… камень.
Маглор судорожно сжал пальцы на плече Келегорма.
— Ты посмел появиться здесь, — сказал Маэдрос, — хотя это ты отнял у нас то, что принадлежало нам по праву и изувечил нашего брата. Я мог бы убить тебя без разговоров и без объяснений. Я мог бы даже не читать письмо твоего хозяина.
— Но ты его прочёл, — сказал Гватрен. — На что ты надеялся? Ведь наверное, ты на что-то надеялся, читая его?
— Я не видел никакого письма, — громко и зло сказал Келегорм. — Что в нём?
— Ты никак не избавишься от пристрастия к чужим вещам, Келегорм, — сказал Гватрен. — Письмо же не твоё. И я не с тобой разговариваю.
Гватрен заткнул руку за пояс и оставил за поясом перчатку; он поднял ладонь, и на ней блеснула золотая цепочка. Он подошёл ближе.
Маэдрос увидел на ладони Гватрена маленький синий сапфировый цветок, свою собственную работу.
— Тебе знакома эта вещь? — спросил он.
— Да, — ответил Маэдрос.
— Она ведь твоя? Не хочешь ли ты поменять её?
Маэдрос молчал.
— На что? — спросил Маглор. — У нас ничего больше нет. Ни для тебя, ни для твоего хозяина.
— Как же нет? — Гватрен вытянул руку, небрежно покручивая подвеску, наматывая на палец золотую цепочку; синий цветочек лучистой бабочкой крутился вокруг его руки. — Ты можешь отдать то, что висит у тебя на шее сейчас. — Рука Гватрена остановилась и его длинный белый ноготь нацелился в горло Маэдроса; теперь посланник Саурона стоял уже совсем близко. Золотистые локоны тускло блестели в отсветах зимних облаков. — Ключ от ларца с Сильмариллами. Ключу лучше быть там, где ларец, не так ли?
— А Саурон что, не может его открыть? — ответил Маглор. — Он же как-то достал из него камни, чтобы вставить в корону? Зачем ему ключ?
— Ну может быть, чтобы вы не смогли его открыть, если камни как-нибудь попадут к вам в руки? — ответил с издёвкой Гватрен.
— Мы уж как-нибудь управимся с нашим имуществом, — сказал Маэдрос, наконец. — Это не твоё дело.
— А с чего вы взяли, что это ваше имущество? Это имущество вашего отца. Кому из вас он его завещал? Он вообще кому-то его завещал? Как вы будете его делить? Что вы с ними вообще будете делать? — спрашивал Гватрен, переводя взгляд своих блестящих серых глаз с Маэдроса на Амрода, с Амрода на Келегорма, с Келегорма на Маглора. — Я как-то заразился неуёмным любопытством от Майрона, знаете ли.
— Разговор окончен, — сказал Маэдрос. — Уходи. Никаких сделок не будет. Да, вещь, которая у тебя в руках, мне дорога, но того, кто дал её мне, уже нет в живых, и хранить её и тем более менять на то, что ещё может понадобиться — бессмысленно. Уходи, я сказал.
— Ну и ладно, — Гватрен снова надел перчатку, и подвеска исчезла. — Неужели вы действительно надеетесь вернуть себе ларец и то, что в нём было? Ответьте мне.
— Да, — сказал Маэдрос.
— Да, — сказал Маглор.
— Надеюсь, — сказал Келегорм.
— Наша клятва должна исполняться, ведь правда? — сказал Амрод. — Где ключи, там и ларец, где ларец — там и Сильмариллы. Если у нас есть ключи, то обязательно будет и всё остальное, не так ли?
Маглор бросил на младшего брата тяжёлый взгляд. Слова Амрода звучали, как издевательство. Но всё же и он отказал, как и остальные.