Поднявшись в лабораторию, помощники Саурона обнаружили, что измученный эльф-Андвир спит мёртвым сном, сидя на стуле и положив голову на одну из витрин; всё пережитое за последние часы было слишком тяжёлым испытанием, тем более для человеческого тела.
Саурон уже вернулся в лабораторию и сидел за столом.
— Вот что, Натрон, — обратился он к помощнику. — Этого, пока он спит, забери в камеру номер шестнадцать. Я хотел бы с ним ещё поэкспериментировать. Особенно с ошейником. На людях ошейники почти не работают, а вот что будет с человеком, в котором заключена эльфийская фэа? По-моему, тут есть интересные возможности… А потом уберите-ка отсюда его тело, то есть тело Алдамира. На всякий случай.
— Куда? — спросил Натрон.
— Подальше. Внизу, около комнаты со знаками есть несколько камер. Там достаточно холодно.
Внутри витрины тела были вложены в отдельные ящики из лёгких металлических пластин, закрытые крышкой из особо прочного стекла, поэтому их было легко переносить даже вниз по узкой лестнице. Натрон попытался поднять ящик один и внести его в одну из подземных камер, но не смог.
— Слишком длинный, — сказал Натрон. — Тебе придётся подойти с другой стороны и помочь мне. Какой же он был высокий, бедный мальчик, — Перворожденный эльф вздохнул.
— Да, — Гватрен ещё раз оглядел тело настоящего Алдамира. — Очень высокий. Значит, Алдамир, Пенлод…
— И Аракано, — сказал Натрон. — Вот именно! Аракано во сне говорил «папа, прости, я всё рассказал». Мы же знаем, что он был предпоследним, кто посетил Финвэ в Форменосе. Вот об этом он и рассказал Финвэ — о насильнике, который очень любит высоких мальчиков. Или же, — Натрон задумался, — выбирает любовников себе по росту.
— Нат, но ты же не имеешь в виду… Тургона?..
— Имею, — ответил Натрон.
— Но Пенлод безумно любит Тургона, — сказал Гватрен. — Квенди вряд ли мог влюбиться в того, кто пытался его изнасиловать…
— Ты прав, — ответил Натрон. — Но я всё равно этого не исключаю. И другая возможность — он подбирал юношей, похожих на Тургона, которого так и не смог или не посмел получить. И это тоже скорее указывает на Финголфина. А то и на Фингона, который, как мы знаем, уже тогда не слишком интересовался женщинами.
— Ну что ж, Гватрен, — сказал Майрон своему помощнику, когда они остались наедине, — я всё хотел получить ответ на вопросы: как, кто и почему убил Финвэ. Я думаю, что ответ на третий вопрос сегодня мы получили.
— Я не верю, Майрон, — ответил тот. После двух утомительных путешествий в подземелье его золотые волосы расплелись и вымокли; поморщившись, он приподнял тяжёлые локоны и стал, откинувшись на спинку кресла, расчёсывать их, недовольно постукивая каблуком по полу. — Я не верю. Может быть, этот Алдамир действительно был сумасшедшим и всё это произошло в его больном воображении.
— Почему? Нашему Владыке предоставили полную свободу действий в Валиноре, и мы уже имеем все основания подозревать, что он именно действовал, а не просто разносил сплетни из дома Феанора в дом Финголфина и наоборот. Дом на Тол Эрессеа, замкнутый погреб, наполовину или на четверть ваньярские принцы — любимцы Валар... – Майрон пожал плечами. — Дядя Финголфин, дядя Финарфин, а то и дядя Ингвэ... Я бы не поручился, Гватрен, что этим подвалом и сейчас не пользуются.
====== Глава 29. Призраки Дориата ======
Шут
Каково воззрение Пифагора на дичь?
Мальволио
Таково, что, может быть, душа нашей бабушки переселилась в глупую птицу.
Шут
Каков твой взгляд на это воззрение?
Мальволио
У меня более возвышенный взгляд на душу, и я никак не одобряю его воззрений.
Шекспир. Двенадцатая ночь
Маэдрос протянул начальнику стражи врат Сириона подписанное королём Гил-Галадом письмо с большой синей восковой печатью и с особым разрешением пребывать в его владениях. Свою печать, светло-лиловую, поставил на документе и Кирдан Корабел — владыка прибрежного Фаласа.
— Сочувствую, — сказал Эгалмот холодным и недобрым голосом. Левой рукой он взял письмо, а правой сжимал рукоять своего изогнутого меча. — Вы потеряли сразу трёх братьев…
Майтимо молча кивнул. Возразить было трудно. В молодой особе в красной шубке никто не узнавал Карантира — он носил женскую одежду и с тех пор, как перестал принимать снадобья, очертания его фигуры тоже несколько изменились. Келегорм был жив, но остался в руках Моргота, и, безусловно, был для них потерян. А Куруфин…
Маэдрос оглянулся. Куруфин мог бы быть с ними. Собственно, он и был с ними, хотя Эгалмот и не узнал его сразу. Но…
…может быть, и не стоило им тогда, несколько недель назад, проезжать мимо Дориата.
— Я же говорил, что это безумие, — сказал Маэдрос сквозь зубы. На него были нацелены четыре лука; он мог бы посчитать это для себя комплиментом. Оглядевшись, он заметил, что у всех остальных противник только один, а Карантира вообще, видимо, никто не принял в расчёт.
Сам Маэдрос понимал, что они легко могли бы перебить остановивший их небольшой отряд из последних дориатрим, но ему совсем не хотелось этого делать.
— Пропустите нас, — сказал он. — У нас дело к нашему племяннику Гил-Галаду в Сирионе.
— Знаем мы ваше дело, — высоким сдавленным голосом, сдерживая ярость, ответил молодой синда. — Теперь там дочь нашего короля, и там ваш проклятый камень. Вы едете, чтобы снова грабить и убивать.
Последние месяцы они провели в гостях у Карантира в его крепости на Амон Эреб (они все чувствовали себя именно в гостях). Поездка в Сирион внушала серьёзные опасения. Самый краткий путь из Амон Эреб к морю — вдоль холмов и гор Андрам — был, как выяснил Карантир, небезопасен. Долина между горами и рекой Арос была пристанищем разбойников — истерлингов и прочего человеческого отребья. С юга через Междуречный лес, Таур-ин-Дуинат, не было ни одной проезжей дороги и он, по слухам, кишел всякими жуткими тварями. Поэтому сыновья Феанора решили повернуть на север и проехать краем леса Регион: хотя Завесы Мелиан давно уже не было и Дориат пал (не без их, сыновей Феанора, участия), леса Дориата всё-таки можно было считать относительно чуть более безопасными. Маэдрос согласился на этот вариант, поскольку втайне надеялся увидеть ещё раз Тургона, но теперь думал, что поступил глупо.
— Я принадлежу к дому Финголфина, — сказал громко Аракано и выехал вперёд. Люди и эльфы отшатнулись — так величественно он выглядел: единственный, кто мог сравниться в росте с королём Тинголом. — Даю вам слово принца из дома Финголфина, что мой племянник Гил-Галад не пострадает и что никакого вреда не будет причинено его подданным.
Светловолосый воин опустил лук и молча сделал жест — проезжайте.
— Ещё неизвестно, кого вы там встретите! — воскликнул он. — Купола Менегрота почернели от огня, и там водятся призраки и чудовища. Пусть ваша дорога будет такой, как вы того заслуживаете.
— По крайней мере, вас сейчас намного меньше, — сказал другой лучник.
— Вы все такие же служители Моргота Бауглира, как ваш брат, — крикнула им вслед высокая женщина-аданет. — Келегорма Светлого давно уже зовут Келегормом Чёрным!
— Мы расстались с ним, как только узнали, кому он служит, — громко ответил Маэдрос. — И это «давно» для тебя, женщина, а мы в течение многих лет не знали за ним ничего дурного.
— Я видела, как он явился в Бретиль, чтобы перебить оставшихся в живых друзей Турина Турамбара, в тот год, когда Турин умер! — сказала женщина. — Тогда погибли отец мой Дорлас и старший брат. Я хорошо помню эльфа в чёрном с белыми волосами!
Майтимо хотел было что-то возразить, но слова застряли у него в горле. Насколько он знал, несчастный Турин, которого так преследовал своей ненавистью Моргот, погиб за шесть или семь лет до нападения на Дориат.
Если Келегорм действительно убивал друзей Турина в Бретиле в год, когда Турин погиб, значит, не от отчаяния, не из-за полученного в Дориате увечья, не в обмен на исцеление стал он слугой Моргота: он сделал это сознательно, умышленно, по причине, о которой они сейчас могли только догадываться.
Маэдрос вспомнил странные слова Келегорма, когда Маэглин увозил его:
Можно кого-то любить просто так… желать счастья… желать, чтобы не было зла в жизни того, кого любишь…
— Не Моргота же он полюбил… — сказал Маэдрос сам себе.
Глядя ему вслед, женщина дёрнула старшего из лучников за рукав.
— Пропустили — так хоть предупредите их, чтобы там держались от этих проклятых эльфов подальше: негоже им встречаться.
— Обязательно, — сказал тот и сделал знак своему помощнику; тот нырнул в подлесок.
Над головой Майтимо мелькнула какая-то тень; он резко пригнулся, обернулся: большая птица пролетела над головой Маглора, потом с криком пролетела совсем рядом с Амродом и Финдуилас, почти зацепившись за гриву их коня. Тут он успел её разглядеть: птица была похожа на ворона, но несколько крупнее, с будто металлическим серебристым клювом и белёсыми, как из расплавленного металла, глазами.
— Что это? — спросил Аракано.
— Это… это крабан, птица из владений Моргота, — сказала Финдуилас. — Их много вокруг Ангбанда. Всё время сидели на моём окне. Синдар говорят, что хотя Мелькор утратил способность менять облик, он не может превратиться только в эльфа или человека, но может стать одним из кребайн.
— Всего лишь птица, — сказал Майтимо, но в голосе его не чувствовалось уверенности.
Они проезжали вдоль берега Эсгалдуина; Майтимо не хотелось смотреть на разрушенные дворцы Тингола. Лишь краем глаза он заметил серо-коричневую мешанину обожжённых камней, чёрные провалы коридоров, яркие, слишком яркие зелёные пятна плесени и мха. Но кто-то дёрнул его за плечо, почти силой повернув в сторону моста.
— Что это? — спросил тревожно Карантир, показывая на поваленную колонну у входа в Менегрот. — Ты видишь?!
Майтимо прикрыл глаза рукой и прищурился. Он увидел, что на камне, сжавшись, уткнув голову в колени, сидит кто-то; на какое-то мгновение его разум холодно отметил, что, судя по покрою сапог, волосам и рукам, это эльф, а не человек; потом всё в нём вспыхнуло невозможной надеждой. Он уже не думал, что делает, спрыгнул с коня и побежал по разрушенному мосту, где в середине между двумя каменными опорами была перекинута толстая, покрытая зелёным и белым мхом, балка.
— Нет… невозможно! Не надо, Майтимо, подожди! — Карантир сначала отшатнулся, потом рванулся за старшим братом. Амрод схватил его за плечи, обнял, сказав негромко:
— Не кричи, он сорвётся!
Майтимо оказался на другом берегу реки; он застыл, глядя на руки того, кто сидел на камне. Ему хотелось сохранить ещё на несколько секунд невозможную иллюзию того, что ему так хотелось видеть.
Потом Майтимо подошёл и взял его за плечи.
Тот поднял голову, посмотрел, узнавая: Майтимо обнял его и с трудом сдержал вскрик. Остальные, оттуда, с другого берега, это видеть не могли, но сейчас он смотрел в единственный глаз младшего брата.
Правый глаз Куруфина был вырван, не было даже части глазницы.
Глядя издалека, Майтимо хотел хоть на мгновение поверить, что перед ним отец, но такое зрелище было бы невозможно вынести.
— Что с тобой? — спросил Майтимо, беря его за руку. — Где ты был? Ты… ты был ранен… остался здесь?
— Я… я не помню, — ответил тот. — Не помню. Упал в реку… кажется… не знал, как отсюда выбраться. Не помню.
Несмотря на жару, на нём был тот же расшитый кафтан, в котором он был в тот страшный зимний день в Дориате, но грязный, разорванный, дурно пахнущий; сапоги и штаны были другие. Сапоги оказались разными, один — жёлтый, другой — тёмно-зелёный.
— Меня ты помнишь?
— Да… наверное… да… — губы Куруфина дрогнули. — Я… ты какой-то мой родственник, да? Я тебя помню…
Майтимо глянул в чёрный провал Менегрота, где тускло поблёскивал огромный рухнувший медный светильник. Разглядеть дальше ничего было нельзя, но ему стало не по себе. Не говоря ни слова, он потащил Куруфина за собой и почти одним движением перетащил его через шаткий мостик.
Все растерянно смотрели на Куруфина. Маглор первым бросился к нему; он положил руку ему на голову, другой рукой стал, как слепой, ощупывать его лицо: он узнавал родинки, маленький, давно заживший порез на ухе, небольшой, едва заметный вдавленный шрам на левой брови — маленький Куруфин выскочил в окно кухни, сжимая в руках два пирожка, и ударился головой… Келебримбор тоже подошёл, и, не посмев оттолкнуть Маглора, взял отца за руку.
— Отец… у тебя болит голова? Тебе надо переодеться… помыться… Давай остановимся здесь, дядя Майтимо? — спросил Келебримбор.
— Здесь опасно, — сказал Маглор.
Амрод оглянулся.
— Боюсь, у нас нет другого выхода. По крайней мере, здесь открытое место… — он с неприязнью посмотрел на Келебримбора.
Келебримбор согрел воду, заставил отца помыться, переодел его, причесал и даже нашёл где-то красивую тёмную ткань, из которой можно было сделать повязку на глаз. Что-то в этом было странное и жалкое. Никто не помогал ему, кроме Маглора. Хотя внешне Маглор никак не проявлял своих чувств, Маэдрос понимал, что Маглор делает это не из любви к брату: он боится Куруфина, боится, что от него может исходить опасность и хочет быть рядом с Куруфином, чтобы защитить остальных.
Они все сидели в стороне, как будто их это не касалось, оцепенев и не в силах поверить в происходящее. Финдуилас, поскольку ей, как женщине, неудобно было на всё это смотреть, накинула на голову покрывало, отвернулась и взялась за вышивание; Карантир как-то запоздало сообразил, что ему следует сделать то же самое, и демонстративно повернулся в ту же сторону, что и Финдуилас: он достал из седельной сумки книгу и стал читать, стоя рядом со своим конём.
— Как трогательно, — сказал Амрод. — Ты веришь, что это он? Макалаурэ чуть не в клочья готов был разорвать мою Финдуилас, а сейчас так щебечет над мёртвым телом Атаринкэ.
— Прекрати, пожалуйста, — сказал Нариэндил. — Макалаурэ сейчас…
— Майтимо, — Амрод не обратил никакого внимания на его слова, — а ты-то сам в это веришь? Ты же помнишь, как Саурон сказал что-то вроде «моих кукол вы пока не видели». Я считаю, что от нашего брата тут только оболочка.
— Может быть, вы его спросите о чём-нибудь таком?.. — сказала Финдуилас. — Про что-то, что было в Валиноре. Как найти ваш дом в Тирионе…
— Это ты могла бы спросить его про Нарготронд, — сказал Амрод. — Ведь Куруфин и Келегорм жили в Нарготронде, королевстве твоего отца, и ты наверняка знаешь что-то, что должен знать настоящий Куруфин и не знаю я и Майтимо.
Финдуилас покачала головой.
— Я мало его знала… То есть на мой взгляд, это он, но… И мне не очень хочется с ним разговаривать. — Она оглянулась по сторонам. — Простите, — обратилась Финдуилас к Амроду и Маэдросу, — но я очень не люблю Куруфина. Не знаю, как сказать — это прозвучит неразумно. Просто если это он, мне не хочется ему помогать, делать так, чтобы вы снова доверяли ему и полюбили его. А если в его теле — душа кого-то другого, то этот другой, скорее всего, не сделал мне ничего дурного, и я не хочу помогать разоблачать его.
— Куруфин ведь дурно обошёлся с твоим отцом? — осторожно сказал Маэдрос.
— Когда дядя Финрод ушёл из Нарготронда, нам пришлось слушаться Куруфина. Потому что… Куруфин запугал отца.
— Говорят, что они с Келегормом запугали всех жителей Нарготронда, — заметил Амрод.
— Нет, дело не только в этом… У Куруфина было что-то, — Финдуилас стала говорить ещё тише, придвинулась к Майтимо и взяла его за рукав, — чем он заставлял отца слушаться его. Он не осмелился показать это Финроду, но без Финрода отцу пришлось делать всё, что говорил Куруфин…
— Показать Финроду что? — ошарашенно спросил Амрод.
— Мне кажется, это была какая-то бумага. Записка или письмо. Она была зашита в кожаный конверт. Куруфин показал её отцу только один раз, и я её не видела. Когда жители Нарготронда взбунтовались и хотели убить Келегорма и Куруфина, Куруфин напомнил отцу про эту вещь и сказал, что если отец или кто-то ещё из его дома убьёт его или Келегорма, оно попадёт к королю нолдор, Фингону, и он вынужден будет это обнародовать.