— Как можно бояться какого-то письма? — сказал Амрод.
Маэдрос задумался. Он смотрел на свою руку с разбитым алым кольцом Фингона, не глядя ни на Финдуилас, ни на Куруфина, который неуверенными шагами приблизился к ним.
Он вспомнил то, что при последней встрече рассказал ему Пенлод.
Жена Куруфина была личной камеристкой Эарвен.
Как же её звали?
Луиннетти.
Когда Куруфин в последний раз видел свою жену?
Где она?
Могла ли Луиннетти достать для мужа в доме Финарфина документ, компрометирующий Финрода или Ородрета? Когда и зачем она это сделала? Майтимо не питал особой любви к детям Финарфина (он считал, что в безобразной ссоре между ними и сыновьями Феанора был виноват не только Карантир), но ему стало не по себе, когда он подумал об очевидном: если Луиннетти получила эту вещь или документ ещё в Валиноре, в доме Финарфина, то очень может быть, что это затрагивало не только Ородрета (который тогда ещё не был женат), но и весь Третий дом нолдор.
— Что ты будешь делать? — шепнул Амрод.
— Сейчас с нами нет Келегорма, — сказал сквозь зубы Маэдрос. — Он прожил с Атаринкэ почти всё время, которое мы провели в Средиземье. Они всегда были так близки. Он нашёл бы, о чём спросить его, как проверить. Спрашивать его об Ородрете или об улицах Тириона — недостаточно. Мне вообще кажется, что это не совпадение, что он появился только после того, как Келегорма забрали у нас.
Маэдрос встал навстречу Куруфину и сказал:
— Я счастлив, что снова смог обнять моего младшего брата. Но я не могу быть уверенным, что тот, с кем я разговариваю сейчас — Куруфинвэ. Пусть все простят мне моё недоверие, — Майтимо оглядел собравшихся. — Но я собираюсь задать тебе несколько вопросов.
Он обдумал свои вопросы, ещё сидя рядом с Амродом. Ответить сразу на все мог только тот, кто был сыном Феанора и вырос в Валиноре. Куруфин практически ни разу не запнулся; но всё-таки Маэдрос видел, как всё больше мрачнеет Маглор, как недоверие не сходит с лица Амрода.
Постепенно он подобрался к вопросам, которые считал ключевыми: об их детской спальне и о плавании из Валинора в Средиземье на кораблях тэлери. На вопросы о доме Феанора Куруфин смог ответить. А вот когда речь зашла о плавании, он стал запинаться и отвечать не очень уверенно: он смог более-менее точно сказать, сколько именно кораблей разбилось и назвал почти все имена тех, кто ими командовал — конечно, за столько лет он мог что-то и позабыть. Но при этом Куруфин абсолютно ничего не помнил о дикой и непонятной для всех ссоре между Амродом и Амрасом, после которой Амрод попросил Маэдроса на несколько дней пустить его к себе и спал рядом с ним на голом полу каюты.
Маэдрос поймал испуганный взгляд Келебримбора и спросил его:
— Келебримбор, сам ты как считаешь: это твой отец?
— Да, — тихо ответил тот. — Я ведь тоже… тоже сначала не верил. Я тоже его расспрашивал: спросил про несколько случаев из моего детства, про дом, про маму… никто, кроме него, не мог это знать.
— Прости меня за то, что я тебя спрошу ещё кое-что, — Маэдрос обнял племянника за плечи и отвёл в сторону. — Где твоя мать?
— Она погибла в Альквалондэ, — ответил Келебримбор почти неслышно. — Я ведь с ней там жил. Прямо в гавани. С дядей и тётей. Отец видел их тела в воде… и на набережной. Не знал, как мне сказать. Попросил дядю Келегорма. Он мне сказал потом. Мы с отцом об этом никогда не говорили.
Майтимо повернулся к собравшимся; уже темнело. Все выжидающе смотрели на старшего сына Феанора.
Куруфин знакомым жестом провёл пальцем по брови, пожал плечами, потом весь сжался: в его единственном глазе не было обычного огня, он глядел печально и как-то обречённо.
Майтимо спросил его очень тихо, так, что слышали только он и Куруфин:
— Что было в моём шкафчике в мастерской в Форменосе?
Ему показалось, что на лице Куруфина мелькнуло облегчение. Младший перечислил количество полок, вещи, которые лежали на них, не забыв даже обшитую толстой золотой ниткой красную тряпку и сломанные щипцы.
Майтимо отвернулся и пошёл к своему коню; он махнул рукой Нариэндилу, сказав:
— Давай, ставь палатку — останемся здесь.
— Дядя Майтимо… — обратился к нему Келебримбор. — Вы разрешили отцу остаться?
— Ради сохранения рассудка я предпочту думать, что это твой отец, — сказал Майтимо.
Натрон вздохнул с облегчением: всё прошло так, как надо. Он выбрался из-за завалов в глубине коридора, откуда он хорошо видел встречу Маэдроса и Куруфина, выскользнул из входа в Менегрот. Зацепив верёвку за дерево, которое росло чуть в стороне, над рекой, он спустился вниз, пробрался вдоль обмелевшего русла Эсгалдуина и углубился в лес. В руках у него всё ещё была клетка — большая клетка из стальных прутьев, круглая, накрытая тёмной тканью. Везти её с собой было не очень удобно, но Саурон вручил ему вместе с вороном-крабаном именно эту клетку, и Натрон послушно посадил в неё птицу.
Натрон заметил, как побледнел Гватрен, когда Саурон достал клетку. Очевидно было, что этот предмет вызывает у него как минимум отвращение. Вот почему, интересно?.. Может быть, оставить её здесь? Выбросить? Ведь он не повезёт птицу обратно…
— Стой, — услышал он. Клетка выпала из его рук. В горло Натрону была нацелена тяжелая стрела с зазубренным лезвием. Краем глаза он увидел, как клетку подобрали кончиком копья.
«Идиот, растяпа», — подумал он с раздражением. — «Расчувствовался тут — как бы не расстроить Гватрена. Бежать скорее надо было…»
— Что ты тут делаешь? Кого ловишь? Ты либо прислужник Моргота, либо сообщник сыновей Феанора, — сказал молодой голос.
Натрон поднял глаза. На мгновение ему показалось, что перед ним призрак короля Дориата: длинные серебристые волосы, необыкновенно высокий рост… Но нет, это был не Тингол. И их было двое: рядом со светловолосым эльфом стоял другой — почти такой же высокий, но темноволосый и светлоглазый. Хорошо знакомый Натрону меч Тингола Аранрут с украшенной рубинами рукоятью висел на поясе у второго. У обоих юношей на головах были тонкие медные обручи: медные ветви были украшены похожим на ягоды калины тёмным, красноватым янтарём. Несмотря на то, что они были такими высокими и сильными, вид у них был совсем юный, и Натрон почти со страхом подумал: а вдруг ещё вырастут?
— Что случилось, ребята? — непринуждённо спросил Натрон. — При чём тут Феанор? Разве я похож на нолдо? Я — авари второго дома, просто стою смотрю, кто тут едет, не обронят ли чего ценного. А так пришёл в лес птиц ловить: истерлинги за крабана хорошие деньги дадут.
— Далековато ты забрался, — сказал юноша с серебристыми локонами.
— Так если это ваша земля, то простите, тогда я на дорогу и обратно в Междуречный лес, — пожал плечами Натрон. Он осмелился протянуть руку и взять клетку за тяжёлое кольцо сверху, не переставая растерянно улыбаться молодым эльфам.
— Зря ты это… — темноволосый юноша дёрнул первого за рукав. -Теперь мы должны его убить.
— Не знаю…
Они посмотрели друг на друга и почти одновременно, жалобно и так по-детски, что Натрон чуть не рассмеялся, сказали:
— Может, давай спросим маму?
— Спросите, — сказал Натрон. — А вы, наверно, из дориатрим? Я-то думал, тут уже нет никого…
— Мы — короли Дориата, — ответил серьёзно темноволосый эльф с мечом. — Я Элурин, сын Диора, а это мой брат Элуред.
Комментарий к Глава 29. Призраки Дориата Ну надо же это начать заканчивать когда-нибудь, нет?..
====== Глава 30. Невидимая жена ======
Дорогой шла девица;
С ней друг её младой;
Болезненны их лица;
Наполнен взор тоской.
Друг друга лобызают
И в очи и в уста —
И снова расцветают
В них жизнь и красота.
Минутное веселье!
Двух колоколов звон:
Она проснулась в келье;
В тюрьме проснулся он.
В.А. Жуковский
— Морьо, ты куда? — спросил Аргон.
— Я… я мне нужно уйти. Ненадолго.
— Морьо, я тебя одного не пущу, слышишь? Тем более, — Аргон понизил голос, — теперь, когда я уже точно знаю, что ты девушка. Я с тобой пойду.
— Не надо со мной ходить… Хотя… я на самом деле один… боюсь, — признался Карантир совсем тихо. — Пойдём вместе. Мне очень нужно вернуться в Менегрот.
Они перешли через мост. Карантир зажёг фонарик и передал его Аргону. Тот высоко держал его; перед глазами Аргона лентой разворачивались барельефы — тонкое чёрно-зелёное каменное кружево: деревья, где был старательно вырезан каждый листочек, удивительные гигантские олени и крошечные зайцы, танцующие эльфы. Всё это было на такой высоте, что видеть резьбу мог один лишь Тингол — и теперь Аргон.
Но когда Аргон опустил взгляд, у него где-то глубоко внутри всё сжалось от страха и отвращения. Обожжённые фрагменты мебели, искорёженная медная оковка кресел и дверей, чёрно-зелёные от времени и огня бронзовые мечи. И самое ужасное — скелеты. Почти везде. Некоторые явно принадлежали женщинам или подросткам.
— Неужели это всё сотворили твои братья…
— Да, — сказал Карантир. — И я.
Вверх вела каменная лестница; здесь высокий свод подземного дворца проломился в самом верху; немного света проникало вглубь Менегрота. Поэтому среди чёрных, хрупких переплётов перил лестницы выросли тонкие стебли травинок; выше, там, где луч света падал на площадку, вытянулось тонкое больное деревце.
Карантир согнулся, глядя в самый тёмный угол, туда, где лестница загибалась на последних, нижних ступенях.
— Посвети, — попросил он.
Аргон нагнулся. Здесь не было ничего — только чёрный камень, мох, чахлые травинки, несколько зеленовато-чёрных шкурок жуков и несколько очень мелких костей — похоже, часть птичьего скелетика. Приглядевшись, он увидел что-то металлическое; протянул руку и поднял. Это оказалась пуговица, квадратная, с витым ободком и осколком перламутровой вкладки.
— Твоя?.. — спросил Карантира Аргон. — У тебя всегда было несколько рубашек с такими.
— Да… это здесь. Я помню. Аракано… Здесь ничего нет…
Аргон подал ему руку, и когда Карантир поднялся, обнял его.
— А что… Что… Что случилось с тобой здесь, Морьо?
— Ничего. Ничего. Просто…
Это началось лет сто назад. Карантир со свитой проезжал вдоль южной границы Дориата. Скалы здесь поросли берёзовым лесом: деревца, белые и коричневые, вцеплялись в замшелые чёрно-зелёные склоны. Кое-где виднелись устья пещер.
Была весна, но ночи ещё были холодными; выехав на ранней, туманной заре, Карантир оделся в алую шубу на чёрном лисьем меху и надел чёрные перчатки. Он брезгливо стряхивал с меха утреннюю морось. Слева из рощи послышался лёгкий шум, потом голоса.
— Прочь, сын Феанора! — раздался звонкий голос одного из стражей Дориата.
— Как ты смел показаться в королевстве Тингола! — сказал второй.
Карантир обернулся и остановился.
— Мне здесь ничего не нужно, — холодно ответил он. — Я направляюсь в свои владения. Вы можете прятаться в своём лесу и пускать стрелы из-за угла; так же поступают и ваши родичи-полукровки в Нарготронде.
Карантир демонстративно достал из седельной сумки карту и стал рассматривать её, прислушиваясь к тому, как раздражённо переговариваются дориатрим.
— … обнаглели! — прошипел первый.
— Нет, ты посмотри, посмотри на него! — воскликнул второй страж, судя по звуку, пробуя тетиву лука.
— На кого? — ответил недоуменно третий голос.
В отличие от остальных, третий вышел на открытое место, в то время, как двое остальных действительно прятались в листве. У него были совсем светлые волосы, простой серый кафтан с красной вышивкой. Ладони его, длинные, белые, были повёрнуты кверху, и сам он смотрел куда-то вверх. На ладонях лежало что-то тёмное: присмотревшись, Карантир понял, что это семена и орехи. И в его ладонь с ветки сосны спрыгнула большая серая белка; страж, по-детски улыбаясь, смотрел на неё; он сдвинул ладони, белка переместилась на другую его руку; потом он развёл их, и зверюшка, схватив орех, побежала по его рукаву.
Потом, когда из кустов опять что-то прошипели, третий страж поднял глаза — огромные, светлые, с золотистыми ресницами, странного зелёно-голубого оттенка.
— Посмотрел, и что? По-моему, он очень красивый — сын Феанора то есть, — откровенно сказал третий страж. Правую руку он продолжал держать вытянутой; на неё на мгновение слетела синица, потом упорхнула; левой он полез в карман и достал ещё орехов. — И никакой опасности я не вижу.
Карантир покраснел и неловко, замяв угол, спрятал карту.
На следующий день страж, снимая колчан в своём крошечном домике, нашёл внутри записку на кусочке коры:
Пожалуйста, приходи завтра вечером в пещеру под корнями раздвоенной берёзы на границе леса, в третий зал. Ты, может быть, услышишь что-нибудь интересное для себя.
— Это ты? — послышалось из темноты. — Спасибо, что пришёл.
— Ты — нолдо, — сказал он осуждающе. — Я это слышу по твоему выговору.
— И что?.. Ты даже говорить со мной не будешь?.. — в тихом голосе, который он слышал, была печаль и разочарование. — Тогда…
Он услышал шорох, и понял, что собеседник хочет уйти.
— Нет-нет, просто я думал… я думал, что со мной хочет поговорить кто-то из моих родных или соседей. Я же…
— А где твои родные? — спросил голос. — Они выгнали тебя? За что?
— Никто меня не выгонял! — воскликнул он. — У вас, нолдор, на уме только изгнание и предательство!
— Прости, — умоляюще ответили ему. — Я не хочу тебя обидеть!
— Они все погибли, — сказал он. Раньше страж рассказывал об этом только Тинголу, но сейчас, в темноте, даже не видя лица того, кто позвал его сюда, он почувствовал, что хочет выговориться. — Я долго странствовал, потом пришёл сюда, в Дориат.
— У тебя такие светлые волосы… я думал, ты местный, из синдар.
— Нет, я авари, — он прислонился к стене, потом нащупал ногой лежавшую на других камнях, как скамья, плиту и сел на неё. — Я авари из Третьего рода эльфов. Мои деды ушли в далёкое странствие вместе со своим вождём Нурвэ и мы поселились на дальнем северном побережье. Говорят, раньше над морем было видно золотое и серебряное сияние — отблески света Деревьев из Валинора. Мать рассказывала, что в нас есть кровь кого-то из ваньяр, поэтому мы непохожи на других… были. Мои родные жили двумя маленькими посёлками, ни с кем не общались многие столетия. Мы называли себя кинн-лаи. Потом я ушёл далеко за птичьими перьями для праздничной одежды… для моей племянницы… Когда вернулся, никого не осталось.
— Слуги Моргота?..
— Нет, — ответил он, — море. Не знаю, за что Оссэ разгневался на нас. Случилась страшная буря. Я видел её в лесу, но издалека, да и то меня прижало к земле и я не мог встать. Оба посёлка смыло и часть берега обрушилась. Я остался совсем один.
— Мне так жаль, — сказал невидимый собеседник. — Я понимаю…
— А ты?..
— Мой отец погиб. Я потерял мать. Есть только старший брат, больше никого… — он услышал тихий стук, шорох камней; тот, кто назначил ему эту странную встречу, сел рядом; страж-авари ощутил, что его рука совсем рядом с его — он кожей почувствовал жар от его пальцев, хотя тот и не осмелился к нему прикоснуться. — А у тебя есть… здесь… кто-нибудь?
— Я же сказал, что я совсем один, — ответил страж.
— Я не о родных… — голос стал ещё тише. — Я… я хочу спросить, есть ли у тебя возлюбленная… свободно ли твоё сердце.
Он почувствовал, как горят у него щёки, и выговорил:
— Зачем… зачем ты спрашиваешь?
— Может быть, ты не захочешь… может быть… может быть, ты не откажешь хотя бы в беседе нолдорской девушке, которая… которая…
Голос в темноте дрогнул, стал высоким и нервным. Страж Тингола подумал было, что нолдо задаёт этот вопрос от имени своей сестры или какой-то другой родственницы, но потом вспомнил — «есть только старший брат, больше никого…». Он едва ли не в первый раз в жизни почувствовал, как отчаянно краснеет.
— Я… я… — он дёрнулся, не зная, как ответить, чтобы не обидеть, и почувствовал, как касается горячих и нежных, как зола в горящем очаге, пальцев. — Я ещё пока не любил, — ответил он. — И я ни с кем не помолвлен.