Пенлод взглянул на него и кивнул; Майтимо, подойдя ближе, заметил на его шее ошейник, отчасти скрытый меховым воротником зимнего кафтана. Об ошейниках он слышал; с одной стороны, больно было думать, что Пенлод вынужден повиноваться тем, кто погубил Тургона, с другой — это означало, что на его долю пришлось меньше физических страданий.
— Вот и наш ключ, — сказал Саурон. — Тебе, Пенлод, не пришлось долго ждать. К вечеру я верну домой и тебя, и Маэдроса.
— Домой? — спросил Маэдрос, искоса, вопросительно глядя на Пенлода.
— Гортаур позволил мне в обмен на некоторые услуги пожить вне стен Ангбанда, — сказал ему Пенлод холодно, и тут же пожалел о своей откровенности. Он вспомнил, как Тургон многозначительно прижал палец к губам, когда они расставались сегодня утром. — В сущности… меня просто попросили подтвердить или опровергнуть то, что говорил Маэглин, — добавил он. — Ты же видишь, что на мне ошейник и знаешь, что это означает.
Сам Пенлод прекрасно знал, что ошейник больше не действует на него, как знал об этом и Саурон. В последние недели пребывания в Ангбанде он и сам это чувствовал; кроме того, ему сказал об этом Натрон, когда увозил его в лес. Но сейчас, после всего, что он узнал, он не мог полностью доверять сыновьям Феанора. Пусть лучше считают его безвольной марионеткой Саурона.
Пенлоду показалось, что Саурон осторожно, незаметным кивком головы, выразил ему своё одобрение — да, он тоже хотел, чтобы все так думали.
У врат гробницы суетились несколько подручных Саурона; в основном это были орки и несколько людей, которыми руководил Натрон. Они отваливали от входа огромную плиту.
— Давайте отойдём в сторону, — сказал Саурон, обращаясь к Пенлоду и сыновьям Феанора. — И не делайте глупостей. Натрон, и ты иди сюда. Я должен был бы сразу объяснить тебе, Маэдрос, зачем мне нужен ключ. Тебе можно доверять, по крайней мере… в этом деле, — он покосился на Амрода. — Ну да ладно. Я выяснил — отчасти через Пенлода, отчасти от других нолдор — что Сильмариллы попали в Ангбанд не в том ларце, в котором хранились изначально, и что замок от изначального ларца — замок с изображением Таты и Татиэ, который, безусловно, хорошо вам знаком — хранился у твоего двоюродного брата Финдекано в сумке для писем. Мне также сообщили, что Финдекано положил эту сумку в гроб своего отца. Я хочу убедиться, что это действительно так, что речь идёт действительно о том самом замке, и что твой ключ к нему подходит; в подлинности твоего ключа сомневаться пока нет оснований.
— В сумке? — недоуменно спросил Маэдрос. — Я не понимаю, откуда… Да, у Финдекано действительно была такая сумка, и… Но у него не могло быть этого замка. Просто не могло.
— Гортаур, я знаю, что ты меня не приглашал, но я всё-таки хочу понять, что и зачем ты говоришь, — грубо вмешался Амрод. — У Майтимо есть ключ, который всего лишь дорог нам как память. Камни находятся у твоего хозяина. Ларца, видимо, больше не существует; открывать его не надо. И что? Зачем ты ищешь замок?
— Маэдрос, это ты отдал замок Фингону? — спросил Гортаур.
— Нет. Конечно, нет. Я всё это время считал, что Мелькор забрал камни вместе с ларцом; что он вскрыл ларец или нашёл второй ключ. Ларец исчез, исчезли камни. Это же… вполне очевидно.
Гортаур высокомерно усмехнулся. За спиной его простиралась выжженная равнина, на которой он казался единственным живым пятном; и эта жизнь — его светящиеся ярче, чем серое небо, глаза, тяжёлые, блестящие волосы — казалась какой-то зыбкой и нереальной. Он мягко коснулся щеки Майтимо.
— Если Мелькор принёс камни в Средиземье в другом ларце — а это так — значит, первоначальный ларец был разбит ещё в Валиноре. Если у Фингона был фрагмент ларца, и ты его ему не давал, это значит, что Фингон был в Форменосе в тот момент, когда ларец был разбит. Если он был там, когда Финвэ умер, и никому об этом не сказал — это значит, что со смертью Финвэ что-то не так. Если Финвэ был убит не Мелькором — я хочу об этом знать. Ты меня понял? — спросил Гортаур, тяжело посмотрев на Маэдроса.
Майтимо прижал руку ко лбу; после отравленного укола голова ещё болела. Он вспомнил, что видел содержимое сумки, и что в ней действительно лежало что-то размером с небольшую книгу, тщательно завёрнутое в плотную тёмную ткань. Пару раз он спросил у Фингона, что это — тот равнодушно ответил: «да так, память о доме».
Вспомнил Майтимо и другое. Перед тем, как они расстались на берегу океана, когда он и Феанор взошли на корабль, когда он считал, что очень скоро сможет снова обнять Фингона (и что у него будет повод его обнять), он спросил Финьо: «Почему ты не смог приехать в Форменос в тот день?».
И тот ответил:
«Жаль, но у меня не получилось в тот день с тобой встретиться».
Тогда он не придал этим словам значения. Но теперь они приобрели пугающий смысл. Фингон не умел лгать: он не ответил на вопрос, почему он не смог приехать; его слова могли означать и то, что в тот день он приехал, но не смог встретиться с ним.
— Видишь ли, Гортаур, — сказал Пенлод, — Финвэ определённо был убит не Мелькором.
— Ты о чём? — спросил Гортаур.
Пенлод помолчал, но потом собрался с духом и заговорил. Он сознавал, что Гортаур отпустил его и Тургона именно в надежде получить такого рода сведения. И он, и Тургон понимали, что должны будут ему об этом рассказать. Ну почему рассказывать всегда приходится ему!
— Майтимо, и ты, Питьо, вы можете мне не верить, но я скажу. Я беседовал с одной лесной эльфийкой, которая как-то наткнулась на караван гномов. На них только что напала Унголианта и съела всех и вся. Она была сыта, и та женщина смогла с ней поговорить. Так вот, по словам Унголианты, Мелькор прибыл с ней в окрестности Форменоса; он там с кем-то встретился, потом они отправились в Валимар. Потом вернулись в Форменос; Финвэ был уже убит. У него на шее была рана от ножа, а голова разбита ларцом от Сильмариллов. Сам ларец был тоже разбит вдребезги. В сокровищнице горел свет, на полке стоял фонарь. Ещё она сказала, что когда они там оказались, на нём не было шлема, и он был одет в длинную рубашку с золотой звездой на вороте и в длинную кольчугу.
Майтимо помнил только разбитую голову Финвэ в тусклом свете железной лампы над входом. Никакого фонаря на полке не было. Он не разглядел, во что был одет убитый — видел только тусклый отсвет колец брони.
Они с Амродом переглянулись. Пенлод бывал в Форменосе, но он не был членом семьи и вход в личные покои Финвэ ему был закрыт. А Финвэ обычно завтракал в своей комнате, за столиком у балкона, одетый в длинное расшитое ночное платье, накинув длинный тёплый халат. Когда они тренировались, Финвэ обычно надевал под доспехи вещи из серого сукна без всякой вышивки, но никак не расшитую рубашку с гербом. Если кто-то видел рубашку под кольчугой, то это означало, что Финвэ или не успел переодеться, или… Или.
Гортаур покачал головой, насмешливо улыбаясь
— Ну и ну. Да, с Унголиантой, конечно, надо было бы побеседовать, но вот даже я побоялся после того, что она сделала с Мелькором. А вот смотри-ка, девушки нашли общий язык. Надо было послать к ней Тхурингветиль, что ли, а? Как ты думаешь, твоя знакомая сможет повторить мне свой рассказ? — спросил он.
— Думаю, да, — ответил Пенлод. По разговорам с Нан и Элой он понял, что обе эльфийки не так уж плохо относятся к Саурону.
— Итак, если Финвэ действительно был убит ларцом, или, по крайней мере, если ларец был разбит, когда убивали Финвэ, то тем более важно найти ларец или хотя бы его части, — сказал Гортаур.
— Да кому это важно? — спросил Амрод. — Ты думаешь, что мы станем помогать тебе обелить твоего хозяина? Всё равно всё это из-за него…
— Слушай, ты, последний Финвэ… — перебил его Гортаур.
— Нет, «последним Финвэ», Телуфинвэ, был Амрас, а Питьо зовут «Питьяфинвэ», «маленький Финвэ», — вмешался Пенлод.
— Пенлод, я знаю, просто теперь как раз вот этот у нас последний, как я надеюсь, Финвэ, — фыркнул Гортаур, ткнув в Амрода пальцем. — Так вот, последний Финвэ: я понимаю, что для сыновей Феанора это абсолютно неважно, но Финголфин лежит в гробу ровно потому, что хотел отомстить за своего отца, первого Финвэ. Он лежит там потому, что Феанор стал орать, проклинать Мелькора за гибель Финвэ и даже пытался наложить на себя руки. Финголфину, как всегда, пришлось доказывать, что он любит отца больше, чем Феанор. Если бы Финголфину сказали, например, что Финвэ полез под юбку Галадриэли, и она раскроила ему череп, Финголфин до сих пор правил бы в Тирионе. Мне почему-то кажется, что те, кто бежал из Гондолина, спасая свою жизнь, да и те, кого искалечили, изнасиловали и обратили в рабство, очень хотели бы посмотреть в глаза тому квенди, который выбил Финвэ мозги, даже если для сыновей Феанора это совершенно неважно.
— С каких пор ты такой защитник эльфов? — спросил Майтимо.
— С тех пор, Маэдрос, как я правлю Средиземьем. Ты этого не заметил? Я и тебя готов взять под своё покровительство, если ты будешь вести себя прилично, — ответил Гортаур. — Ну как, готово?
Перед ними предстала огромная, окованная серебром дверь.
— Взламывать? — спросил Гортаур, с сожалением оглядывая кружевные узоры на пластинках серебра и слоновой кости, покрывавших врата.
— Нет, я знаю, как она открывается, — сказал Пенлод. — И если открывать неправильно, замки заклинит насовсем. — Он нажал на несколько панелей, потом на отдельные детали резьбы. Из двери выехал маленький ящичек, в котором обнаружился ключ. Пенлод повернул ключ так, как следовало — в нескольких направлениях определённое число раз.
— Почему она вообще открывается? — спросил Гортаур. Пенлод не знал, что ответить. — Зачем вы собирались её открывать? Зачем заходить в гробницу? Ещё бы написали, как у вас принято — «входите, друзья». Ну что, добро пожаловать! — Он показал на Натрона, сыновей Феанора и Пенлода, велев остальным остаться снаружи.
У Натрона в руке был факел, но Саурон, оглядев погребальную камеру, щёлкнул пальцами, и на стенах зажглись хрустальные лампы: в них осталось достаточно масла. Тонкие пальцы Саурона быстро развернули знамя, которым был прикрыт саркофаг. Майтимо вздрогнул, увидев, как легко Саурон поднял и отставил в сторону серебряную крышку, которую даже четверо эльфов могли бы сдвинуть с трудом, не говоря уж о людях: время от времени он забывал, что Саурон — не человек и не квенди, а предвечное порождение Эру.
«Но всё же», — подумал Майтимо, — «чтобы узнать, как умер один из нас, он спустился в гробницу другого. Или он просто хочет знать правду о Мелькоре?».
Когда гроб вскрыли, зрелище оказалось не настолько ужасным, как воображал себе Майтимо.
Как-то он слышал, как Пенголод сказал, что скорее всего, тело Финголфина останется нетленным. Майтимо понял, что этого не случилось потому, что Гондолин пал. Семь врат были сломлены, в долину проникли злые, влажные южные вихри; деревья и травы выгорели. Горячие ветра и морозные рассветы прошедших десяти лет превратили в пыль не только хрустальные ручьи и фонтаны построенного Тургоном города, но и тело отца короля. Остался только скелет и несколько прядей чёрных волос.
Тончайшая синяя ткань, усыпанная золотыми звёздами, которая некогда окутывала тело, исчезла; череп и кости окрасились в синий цвет; кое-где меж ними мерцали золотые блёстки. Несколько тяжёлых перстней по-прежнему сверкали на сложенных на груди руках.
Саурон провёл в воздухе над саркофагом рукой, как будто веля всем отойти в сторону, хотя никто из них не рвался прикоснуться к останкам Финголфина. Осторожно, двумя пальцами он достал из гроба сумку и с любопытством покрутил её в руках. Ему и раньше, конечно, приходилось видеть эльфийские сумки для книг и бумаг. Но эта была особенно хороша, хотя с виду и выглядела скромно, и сохранилась она лучше, чем всё остальное. В ней была двойная кожаная подкладка, она была пропитана особым составом и снабжена двумя рядами прочных застёжек и внутренними карманами. Бумаги и книги в ней могли уцелеть даже после пребывания на дне реки. Он достал бумаги, несколько небольших сшитых от руки тетрадок, письменный набор, пересмотрел какую-то завёрнутую в платок мелочь.
Саурон повторно перебрал все бумаги в сумке; казалось, что он просто мельком пролистывает их, но Пенлод успел за это время достаточно хорошо узнать Саурона, чтобы понять: его сознание успевает запечатлеть всё написанное и нарисованное. Гортаур протянул сумку Пенлоду; из бумаг он отобрал два или три письма и спрятал, остальное отдал Майтимо:
— Возьми, — сказал он, - это, пожалуй, представляет интерес только для тебя.
Ничего похожего на описанный Тургоном замок в сумке не оказалось.
Пенлод вспомнил слова Тургона — «…когда Гортаур узнает, что я его обманул».
Невольный, видимо, вполне реальный истерический припадок, который случился с Тургоном, когда он услышал от Саурона неприятную правду о своём брате Фингоне, припадок, который чуть не убил самого Тургона и нерождённого ребёнка, окончательно убедил Саурона в истинности того, что говорил Тургон до и после этого: перепуганный, пленный эльфийский король, потерявший всё, в растерянности выдаёт семейные тайны. Сейчас Пенлод не сомневался, что всё, что говорил вслух Тургон после того, как вышел тогда из лаборатории Саурона вместе с ним и Маэглином, а может быть, и до того, было тщательной, сознательно рассчитанной смесью правды и лжи.
Пенлод задумчиво покрутил сумку в руке, ещё пошарил в ней, и затем с удивлением обернулся к Маэдросу. Он повернул к нему открытую сумку, и Маэдрос увидел, что рука Пенлода зашла за подкладку и что-то нащупывает там.
— Там что-то спрятано, — сказал Пенлод. — Какая-то бумага.
Пенлод вытащил сложенный вдвое листок пергамента. Он выглядел старым, потёртым; когда Пенлод раскрыл его, то увидел, что листок покрыт корявыми, наезжающими друг на друга буквами. Эти строки на квенья были как будто бы написаны эльфом, никогда не учившимся писать: писавший словно бы срисовывал откуда-то буквы, как срисовывают непонятные картинки: каждая буква выглядела иначе, одни были мельче, другие — крупнее. Многие буквы были чуть стёрты, как будто на чернила пролились слёзы или дождь.
Пенлод стал читать написанное, но при попытке понять, что же хотел сообщить автор письма, у него просто искры из глаз посыпались:
— Дорогой… дорогой… наверное… Инголдо? … Ах, «дорогой Ноло», да, «дорогой Ноло, ты, наверное»… «уде… уда…»... «удавишься»?! Как это — «удавишься»? «Удивишься»? «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься…»... да, я бы тоже очень удивился, — Пенлод в недоумении смотрел на пергамент.
Майтимо не поверил своим ушам: он протянул руку и Пенлод, пожав плечами, передал ему письмо. Там действительно было написано буквально следующее:
дарагой нколо
ты наверно удавишся получив ети строги,
но ето я тебе пишу
Письмо было чудовищно, невыразимо безграмотно: Nkolo вместо Ñolo, penna вместо tenna, estel-tella вместо estel-pella…*
Майтимо прочёл письмо, потом прочёл ещё раз.
До него начало доходить: это было письмо Финвэ, причём письмо, написанное самим Финвэ — не им, Майтимо, под диктовку деда, не Финьо, не Морьо — Финвэ предпринял отчаянные усилия, чтобы всё-таки написать Финголфину лично. Наверное, перед собой у него была азбука, которую Майтимо написал для него, и он, сидя в парке под нежно шумевшими берёзами или на балконе в своих покоях, старательно вырисовывал буквы, неумело нажимая на перо длинными белыми пальцами, откидывая назад тяжёлые, слегка волнистые пряди.
— Дядя Финголфин… не знаю, наверное, он при жизни так и не увидел этого письма, — голос Майтимо прервался. — Это… это письмо ему от отца… от дедушки. Он написал сам, потому что… вот. «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься, получив эти строки, — прочёл Майтимо вслух, — но это я тебе пишу. Прости, что раньше за меня тебе писали внуки, но мне это трудно. Фэанаро всегда так сердится из-за этих своих буков, я ничего в них не мог понять. Я тебя очень люблю и скучаю по тебе, а так у нас всё хорошо. Финд. прошлый раз сказал, что у Тур. родилась дочка. Тут я уже должен был вам сам написать. Я крепко обнимаю и целую Т., Э. и крошку Итариллэ, надеюсь, я правильно написал имя. Привет Анайрэ, поцелуй от меня Ар. и Аред. Твой отец».
— Нельяфинвэ… — сказал Пенлод. — Прости… Мы были неправы, так плохо думая о тебе и о Фингоне. Ведь это он чаще всего приезжал за письмами?
— Да, — мрачно ответил Маэдрос, про себя несколько удивившись, кто это — «мы», которые плохо думали о Фингоне.
— Это последнее письмо он передать не смог, поскольку тогда все узнали бы, что он был в Форменосе в тот последний день. Но он, видимо, всё-таки видел смерть Финвэ, хотя и ничем не смог помочь, и потом забрал с собой письмо и замок. Взял крышку от уже разбитого ларца.