— Где он? — прошипел Клык. — Где «дипломат», зараза?
— Здесь, здесь, и оружие тут, — взялась успокаивать Вера.
— Покажь! Быстро!
— Сейчас, сейчас… Успокойтесь! — Вера сходила за кошелкой и, распахнув ее, продемонстрировала Клыку, что все на месте.
Товарищ Гладышев успокоился, но сказал:
— Клади под кровать. И не трогай больше. Спрятать все равно не спрячешь по-нормальному, а меня разоружишь. Если придут, то живыми брать не будут.
— Кто придет?
— Кто угодно. Могут в штатском, могут в форме. Важно, что придут вот за этим, — и Клык хлопнул ладонью по «дипломату». — Знаешь, что тут? Смотрела?
— Нет, — ответила Вера, — видите ведь: как было запаяно, так и осталось.
Клык вытащил из кошелки складной ножичек с драконом, доставшийся от Правого, то есть от Кузьмина, и вспорол полиэтилен. «Дипломат» со сломанным замком сам собой распахнулся.
— Видишь? — сказал Клык. — Художественная ценность!
— Господи! — воскликнула Вера. — Это ж миллионы стоит!
— Это, — наставительно произнес Клык, — цены не имеет. Потому что — народное достояние. А его некоторые бессовестные люди намылились загнать американцам за валюту. И сейчас эти же самые люди будут ее искать, чтобы реализовать свои преступные замыслы.
Выговорив все это, «капитан» оценил произведенное впечатление.
Вера действительно была ошеломлена. Не тем, что Клык произнес некие традиционные слова, которые она и сама могла бы сказать лет десять назад на комсомольском собрании. Она была ошеломлена тем, что увидела.
Свет упал на лик Богородицы таким образом, что заставил его светиться каким-то таинственным внутренним сиянием. А вмонтированные в оклад ограненные кристаллики — может, стекло, может, хрусталь, а может, и бриллианты — создали некий призрачный, радужный ореол, который как бы окутал образ неземным, потусторонним флером.
Клык повернул икону, изменив освещение, — и красота исчезла.
— Поглядела, и будет, — сказал «капитан», заворачивая икону в старые газеты и укладывая в «дипломат». Затем он закрыл чемоданчик, вытащил из кошелки зажигалку и вновь заплавил полиэтиленовый чехол.
— Дай еще водички, — прошептал Клык. У него пересохло во рту и начало знобить. — Тяжело что-то.
— Вы поесть не хотите? — спросила Вера. — Вам есть надо, кровь восстанавливать.
— Можно. Но воды все-таки дай.
Клык выпил еще кружку. Сухость во рту прошла, но сердце колотилось сильнее, ему надо было побыстрее куда-то спешить, должно быть, прогнать сквозь всякие там очистные системы типа печени и почек попорченную кровь. «Все равно сдохну, — обреченно подумал Клык. — Но хоть на воле. Может, не успеет сюда Иванцов добраться. Странно, конечно, что он еще не прислал сюда своих людей».
Вера решила сварить Клыку бульон из кубиков. Быстро и силы укрепляет. А потом — тушенки с молодой картошкой.
Когда все было готово, Клык мелкими глотками выпил кружку бульона и через силу с ложечки съел немного второго. Стало получше и немного теплее. Но озноб не проходил. Голове было жарко, а ноги ощущали холод.
«Застрелюсь, — решил Клык про себя. — Говорят, от заражения мучаются здорово. А тут — хлоп! — и нету».
Обидно стало и тошно. Стоило все затевать, чтоб самому сделать то, что суд прописал. Пули можно было дождаться и там, в тюряге. Чего без толку маялся? Но и дожидаться, пока изжарит изнутри какая-нибудь инфекция, не хотелось.
— Вот что, девушка, — сказал Клык. — Вытащить ты меня все равно не вытащишь. Ты не доктор, чем лечить — не знаешь. Бабка твоя, говорят, умела, но раз ее нет — ни шиша не выйдет. Бери этот «дипломат», положи в большой чемодан, чтоб не маячил, и садись в Сидорове на московский поезд. Привезешь в Москву — иди на Лубянку, в приемную, на Кузнецкий мост. Покажешь икону и расскажешь, что Иванцов Виктор Семенович, областной прокурор, на мафию работает. Бандит Чернов по кличке Черный — его друг-портянка. Там разберутся. Больше ничего тебе сказать не могу. Вижу, что ты хорошая и добрая. Ты в газете пишешь?
— А вы откуда знаете?
— Бабка твоя рассказала. Это ведь мой дом был раньше, я его тете Тоне продал, когда у нее пожар случился.
— Надо же! — У Веры исчезли всякие сомнения насчет искренности «капитана Гладышева». Она не раз спрашивала бабушку, как же звали того благодетеля, что взял с нее за дом, стоивший по тем временам уже тысяч триста, всего двести рублей. А бабушка все отмалчивалась, говорила просто: «Добрый человек продал, какая тебе разница, как его звали?» Небось знала что-нибудь, но молчала.
— Ты не ахай, — Клык боялся, что опять потеряет сознание и, может, даже насовсем, — ты слушай. Тебе написать надо будет. Чтоб всех их уделать. Собирайся и езжай сейчас же!
Вера растерялась.
— Вы же можете… — слово «умереть» она произнести не решилась, но Клык и так все правильно понял.
— Все могут. Если ты тут проторчишь, то тоже сможешь. Живой не оставят. Пропадешь ни за что ни
про что и мне не поможешь. А мне обидно будет, если эта штука опять к ним вернется.
— До вечера автобуса все равно не будет, — вспомнила Вера. — На утренний я уже опоздала. Не успею дойти до Лутохина.
— Ладно, жди до вечера. Смотри только за улицей. Если подъедет какая-нибудь машина, бери «дипломат» и беги куда-нибудь прячься. А я еще постреляю немного…
Вера поглядела на Клыка, пытаясь уловить, бредит он или находится в здравом уме. Определить это было трудно.
Клык был вменяем, но уж больно хреново себя чувствовал. Температура явно поднималась, башка болела и трясло всего мелкой дрожью. Так чуть-чуть еще помаешься и, пожалуй, застрелиться не сумеешь…
Он откинулся на подушку и еще раз повторил:
— Была бы твоя бабка жива, помогла бы. Она травы знала, у нее их когда-то много было насушено.
— Знаете, — вдруг вспомнила Вера, — а ведь от нее сундучок оставался. Там были тетрадки какие-то, баночки… Он на чердаке стоит.
— Брось ты, — отмахнулся Клык, — не разберешься все равно…
Но Вера уже побежала в сени и по приставной лестнице взобралась на чердак.
Там было полно всякого хлама. Какие-то изгрызенные молью пальто и пиджаки, ломаные лавки и стулья, чемоданы с продавленными боками. Среди всех этих завалов Вере не сразу удалось обнаружить не очень большой, но тяжелый сундучок. Когда в прошлом году они с Надеждой перетаскивали его на чердак, то немало попыхтели.
Крышка открылась с лязгом, в нос полезла пылища, Вера раза три чихнула. Да, тот самый. Почти единственная вещь, которую бабушка смогла спасти из горящего дома. Как она его вытащила? Одна или кто-то помог? И зачем она старалась спасти его в первую очередь, ведь вряд ли сундучок был самой необходимой вещью?
В сундучке обнаружилась небольшая пачка тетрадок, перевязанная шпагатом, стопка писем, стянутых резинкой, несколько плотных конвертов, в которых шуршали сушеные травы, а также с десяток баночек, скляночек и пузырьков с какими-то растворами или настоями. На каждом из них была наклеена аккуратно вырезанная квадратная бумажка с номерком. Были номерки и на конвертах с сушеными травами. Все как в аптеке.
Когда-то давно, еще в те времена, когда отец с матерью не разошлись, бабушка предлагала Верочке обучиться всем этим травяным секретам. Но Верочке было неохота этим заниматься. Она не собиралась становиться врачом и не любила даже вспоминать о болезнях, тем более что была вполне здоровой девицей и презирала всех баб, которые любят лечиться или интересоваться всякими лекарствами. Кто ж знал, что это может понадобиться?
Убедившись, что внучка под всеми предлогами отказывается обучаться народной медицине, баба Тоня только повздыхала и сказала:
— Ладно. Видно, дура ты еще. Придется мне записать все, чтоб, ежели понадобится, могла разобрать, что и как.
И позже Вера не раз видела, как бабушка записывает что-то в черную 96-листовую общую тетрадь. «Бабушка у нас чернокнижница!» — пошучивал отец, а Антонина Петровна на полном серьезе возражала, что она черной магией не занимается, а пользуется только травами, которые и настоящей медициной признаны лечебными. Правда, составляет из них особые комбинации, смешивая их в определенных опытным путем пропорциях.
В пачке, перевязанной шпагатом, были три коричневые и четыре черные тетради. Развязав ее, Вера взялась просматривать их…
Клык в это время лежал пластом, сунув под подушку руку с заряженным «Макаровым». Несколько раз, когда боль в ране и жар становились нестерпимыми, ему хотелось выстрелить в себя. Он даже пытался приставить ствол к виску или ко лбу, но едва холодная вороненая сталь касалась кожи, его охватывала злая, инстинктивная жажда жизни, страх перед пустотой и тьмой… Не мог — не так-то просто себя убить.
СОМНЕНИЯ
— Чайку принеси, пожалуйста! — велел Иванцов секретарше. — С лимоном, если можно.
Найденов посмотрел на часы. Время было в аккурат «файф о’клок*. Рабочий день кончался, и по старой английской традиции, прописавшейся в российских конторах еще с советских времен, был час чаепития.
— Ну, чем порадуешь, Валерий Петрович? Вроде бы считалось, что «уазик» уже забирать можно. Супруга поехала, а ей от ворот поворот. Где ты был, гражданин начальник?
— Семеныч, это ж чужая епархия. Звоню Сергачеву, в ихнее ГАИ — говорит: нет проблем. Пусть забирает, только заплатит. Все, звоню Ольге Михайловне, радую. Проходит час — звонок. Сергачев спрашивает, выехала ли хозяйка за «уазиком». Говорю: выехала. Он вздыхает и охает: зря, мол, прокатится. «Как так зря?» — спрашиваю. «А так, — отвечает, — Мирошин из УВД запретил отдавать, пока его сыскари там все не осмотрят и не изучат. Отпечатки там, еще что-то». Очень долго мялся, но сказал, что вроде бы какой-то дока углядел на правом переднем сиденье следы ружейной смазки. Теперь из этого высосать что-то хотят.
— Обрадовал, нечего сказать… Ольга уж на что интеллигентная женщина, а вся изматерилась. Ты с Мирошиным связывался?
— Само собой. Он-то сам в принципе не против, а вот Греков…
— Что, Греков уже подключился? Ну, прохиндей!
— Конечно. Ему же с ходу доложили, как только узнали, что машина вашей жене принадлежит. Уцепился только так. Как я понял, у них на той неделе такой же «уазик» светился по делу об убийстве некоего Крикунова по кличке Борода. Расстреляли из автомата 5,45 на выходе из ресторана.
— Понятно. Решил, значит, мой коллега с этой стороны подкопаться… Ну, крот очкастый! Ладно, пусть копает, если не лень. Что тебе друзья из столиц пишут?
— Процесс, как говорил один гражданин бывшего СССР, пошел. В Москве на Курском задержали троих похожих. Ваш парень туда уже вылетел, через часок сможет их посмотреть, опознать и так далее. Среди изъятого криминала порядочно, но того, что ищем, не имеется. Либо уже сбагрили, либо пока припрятали, либо…
— …Это вовсе не те? — продолжил за Найденова прокурор.
— Не исключено, — развел руками полковник, — мне отсюда не видно, тем более что карточки передавали по нашим отечественным средствам связи, и в каком виде они дошли до столицы, только Бог знает.
— Надо было тех задержанных сфотографировать и переслать нам карточки, — проворчал Иванцов. — Не очень мне хочется, чтоб ребята лишний раз туда-сюда мотались. Это нездоровое внимание вызывает. И дополнительные расходы.
— Тут есть еще одна версия, — усмехнулся Найденов. — Лукашкин из Сидоровского РОВД доложил, что его соседи из Бугровского района задержали каких-то четырех по подозрению в причастности к угону «уазика». Подростки какие-то. Клянутся и божатся, что не угоняли. Но там, говорят, есть прямые улики.
— Какие? — На лице Иванцова отразилось нешуточное беспокойство.
— Не объясняют. Мол, примете дело к производству, тогда все и получите.
— А что, разве Хлопотов его еще не взял? Ну, сукин сын! Я ему сейчас дам дрозда!
— Не стоит, Виктор Семеныч, не дергай его зря. Там Лукашкин, козел, ни мычит, ни телится. Он еще вчера ныл: «Валерий Петрович, пусть бугровские это дело ведут, у меня и так висяков полно. А тут прямой резон отмотаться». Я крепко его тряханул, прочистил мозги, он уже работает. И машину сегодня к вечеру вернем.
— Лукашкина ты до какой степени в курс дела ввел?
— До минимально необходимой, Семеныч. Конечно, насчет «дипломата» с начинкой промолчал. Тем более что ребята могли для начинки другую упаковку придумать.
— Тоже верно.
Явилась секретарша с чайным подносом, пришлось прерваться.
Когда она скромно удалилась, продолжили.
— А вообще-то, Семеныч, — сказал Найденов, отхлебывая чай, — уровень доверия у нас с тобой неважный получается. Темноты в этом деле много. По-моему, ты дружбу со мной как-то недооцениваешь. Я, конечно, понимаю, что иногда поберечься надо, но все же и перестраховываться не стоит. Особенно с хорошими друзьями.
— Бабы говорят: «Лучшая подружка — это подушка».
— Но мы-то мужики, между прочим. Не один пуд соли съели, не десять литров водки выпили. Как-никак еще в районе вместе работали. Тогда не стеснялись, откровенничали, хотя тогда это куда как опасней было. А сейчас что-то поломалось. Уже год-полтора замечаю, что ты мне многого недоговариваешь.
— Жизнь такая, Валера. Тебе самому-то не страшно, если лишнее знаешь?
— Вот ты как… Не ожидал.
— Нет, ты меня правильно пойми. Я в тебе лично не сомневаюсь. Пока я еще ни разу не прокалывался, если ты все понимал и делал как нужно. По-моему, и тебе обижаться не за что. Помнишь, как на тебя бочку покатили, когда ты за шестьдесят тысяч приватизировал дачку, которой самая нижняя цена была по тем временам миллионов шесть? Сейчас от этого дела и пепла не найдешь. И умник, который все это начал, уже ничего не пикнет. А ведь это ниточка была, за которую, если хорошо подергать, можно было не одну тонну дерьма вытащить. Так обляпался бы, что до Страшного суда не отмыть.
— Ты, Семеныч, только не обижайся, но чего мы сейчас будем вспоминать эти прошлые дела? Зачем какими-то попреками жить? А уж тем более — без доверия? Смотри, если губернатор через нашего общего друга Андрюшу поимеет информацию, что прокуратура и УВД не ладят, то нам обоим туго будет. У Рындина все подшито, он хитер как сто китайцев.
— Знаю. Поэтому и не хочу, чтоб лишнее по умам ходило. И у меня в конторе, и у тебя рындинские ребята есть. Может быть, мы еще не всех и вычислили. Зачем рисковать?
— Втемную, Семеныч, проколоться намного легче. Надо же знать, что отыгрывать, а что пропускать. Например, если твой «УАЗ» действительно имеет отношение к Бороде, то это одно. Если не имеет — другое. Опять-таки если служащие твоей супруги унесли, к примеру, неучтенные бриллианты — один вопрос, одна тактика, если — чисто теоретически — героин, то совсем другая.
— Верно, Валера, ты хороший практик, спору нет. Но лучше будет, если ты узнаешь, что именно ищешь, только на завершающем этапе. Ведь ты сам не будешь по России бегать и искать? Не будешь. А раздавать ориентировки на эту вещь излишне. Потому что сразу найдутся желающие спросить: откуда у товарища Найденова такие сведения? И дело, как это ни печально, окажется не у нас под контролем. Есть, извини меня, хлебальники пошире нашего.
— Хорошо. Попробую по твоим правилам, — вздохнул полковник.
Из переговорного устройства донесся голос секретарши:
— Виктор Семенович, вам Рындин звонит. Соединить?
— Давай.
Прокурор снял трубку.
— Слушаю, Иванцов.
— Виктор Семенович, я вас приветствую. Не возражаете, если через четверть часа заеду?
— Я уж, знаете ли, собирался уходить, Андрей Ильич. Срочно у вас или можно до завтра подождать?
— Лучше бы сегодня, если можно. Надолго не задержу.
— Что ж, разве такому ведомству откажешь? Жду.
— Все, выезжаю.
Иванцов повесил трубку.
— Как я понял, — улыбнулся Найденов, — пора когти рвать. Чека на хвосте.
— Да, пожалуй, нечего вам с ним тут видеться. Тем более что он и сам мог кое-что вычислить. И вообще, давай-ка теперь официальные визиты друг другу в учреждения наносить пореже. Кто у тебя там Балыбиным занимается?
— Майор Агапов.
— Знаю, хороший парень. С Моряковым они нормально контачат?