Подумав, снял трубку телефона, приложил к уху. Аппарат не подавал никаких признаков жизни. Бросил трубку, подошел к двери. Поначалу хотел открыть и выглянуть в коридор, но, подумав, воздержался. Только прислушался. За дверями кто-то явно находился. Слышались какие-то неясные движения. Смелость подталкивала выйти. Рассудок требовал не делать этого. Вынув пистолет и сунув его под подушку, Суриков лег в постель. Когда за окном забрезжила заря, он заснул спокойно и незаметно.
Проснувшись, снял трубку телефона. Тот ответил протяжным гудком готовности. Набрал номер Вафадарова. Садек откликнулся на третий звонок.
— Приходи в гостиницу, — попросил Суриков. Через сорок минут лейтенант постучался в номер. Вместе они отправились в буфет позавтракать. Суриков вкратце рассказал ему о том, что приключилось в гостинице ночью. Спросил:
— Что об этом думаешь?
— Ты, конечно, — сказал Вафадаров, — детективные романы не читаешь. Как все профессионалы. Верно? И зря. Там бывают ситуации…
— И какую ситуацию увидел ты?
— Самую простую. Положили тебе конверт с деньгами. Ты не взял. Предложили побольше. Ты не загорелся. Тогда решили подвести женщину.
— Я не попался. Дальше?
— Может, и не планировалось, чтобы ты попадался? Я же не знаю.
— Тайны Шехерезады. Что же еще можно было планировать? Объясни.
— Почему она ждала тебя в гостинице? Ждала допоздна. В чем дело? Не пытались тебя потревожить по дороге от нас?
— Ты, брат, как в воду глядишь. Было дело…
И Суриков рассказал обо всем, что с ним произошло на улице. Садек слушал и кивал головой.
— Теперь все ложится на свои места. Представь, ты вернулся, началось следствие и выясняется — у Сурикова было назначено свидание с женщиной в гостинице. Эти москвичи такие — в первый день и уже охомутал самую красивую даму города. Но не пришел. Медицинское обследование легко доказало бы, что капитан Суриков, которого нашли не совсем живым, ко всему был пьян.
— Ты хочешь сказать, совсем неживым?
— Какая разница? Упала черепаха на камень или камень на черепаху?
После завтрака они прошли к дому, где с Суриковым приключилось ночное происшествие. Вот решетка на окнах с кокетливым изгибом внизу. Он позволял ставить на подоконник горшки с цветами. Вот стена, принявшая на себя удар правого крыла машины. Здесь оставался глубокий след, выбитый металлом, скользнувшим по штукатурке. Но следа не было… Большой кусок отделки был аккуратно сбит со стены, открыв взору прохожих ровные торцы кирпичей. Никаких следов эмали, оставленной машиной, нигде не виднелось. Все здесь выглядело будто всегда. Подчеркивала это надпись «ПАХТА-КОР», сделанная аэрозолем синего цвета. Часть ее лежала на оштукатуренной стене, вторая на кирпичах. Садек провел пальцем по глянцевитым буквам, крепким, неровным. Засмеялся:
— Чикаго, верно? Ты думал, в Кашкарчи дураки? Я тебе говорю — Чикаго!
— Надо пройтись по всей цепочке, — сказал Суриков задумчиво. — Что-то я задел такое, даже не зная что, и это их сразу всполошило.
— Ничего ты не задевал, — высказал мнение Садек. — Твой грех — ты приехал сюда.
— Быть не может, — возразил Суриков. — Разве приехать сюда нельзя?
— Смотря кому. Тебе — нельзя. Это их территория. Так они сами думают. Знаешь, когда огородят участок забором и навешают таблички. В одном случае «Осторожно, злая собака». В другом «Не подходить — стреляют». Здесь именно табличка «Стреляют». А ты приехал.
— Нет, — снова возразил Суриков. — Это слишком просто. Сам по себе я никому ничем не угрожаю. Тут что-то иное.
— Именно то, что я говорю, — сказал Садек и безнадежно махнул рукой. — Убеждать вас, московских, трудно. Вы все стараетесь усложнять. А здесь все просто. Они не знают, кто ты — дурак или умный. Не знают, что у тебя есть — серьезные улики или пустой карман. Не знают и знать не хотят. Зачем выяснять? Убрать проще.
— Пришлют другого.
— Ты уверен? — Садек скептически усмехнулся. — Они ведь найдут убийц. Выложат два, а может, даже три трупа. На выбор. Тебе от этого легче?
— Выходит, они здесь власть?
— А ты думаешь, власть в Москве? Нет, дорогой, из мыла веревки не совьешь. Настоящая власть должна быть строгой.
— Говоришь, как пишешь, — сказал Суриков мрачно.
— Говорю, что знаю.
— Как же ты это все терпишь?
— А вот так и терплю. Понимаю, что гору мне не сдвинуть, и не берусь за лопату. Я не комиссар из итальянского кино, чтобы в одиночку идти на организацию.
— Но ты честный мужик.
— А разве честность обязывает меня ходить и кричать, что все остальные жулье. Тем более что это не так.
Ты прав, Садек, — сказал Суриков и задумался. Спросил'с надеждой: — Поможешь?
Вафадаров протянул открытую ладонь. Суриков звонко по ней шлепнул пальцами, как бы скрепляя договор.
— Тогда пошагали к Бобосадыкову.
— Чего еще?
— Есть разговор, Садек-азиз. Мой уважаемый друг.
Бобосадыков встретил гостя радушно, вышел из-за стола, протянул широкую ладонь навстречу.
— Как прошла ночь, товарищ капитан?
— Прекрасно! — ответил Суриков. — Замечательный номер. Кондиционер. Пиво в холодильнике. Выпил бутылочку, завалился, так и проспал до утра.
— Шутите? — произнес Бобосадыков, не сумев скрыть раздражения. — Кашкарчи — не Москва. Другой гостиницы у нас нет. Пиво, холодильник!
Он повернулся и направился к своему столу. Суриков видел сутуловатую спину увядающего мужчины — опущенные плечи, безвольно повисшие руки, шаркающие по полу ноги. Нет, не походил начальник на преуспевающего в жизни деятеля. Не походил.
— Я уезжаю, товарищ Бобосадыков, — доложил Суриков.
— Что так? — спросил подполковник, и его лицо сразу сделалось сосредоточенным. — Вы ставите меня, всех нас в неудобное положение. Приехали по серьезному делу. Побыли день и сразу уезжать. Мне даже неизвестно, насколько удачно выполнено вами задание. Может, вам в чем-то помешали? Может, нужна помощь? Мы ее можем усилить. Вы нас не информировали. И вдруг уезжаете. Как это объяснить?
Суриков достал из кармана командировочное удостоверение. Положил на стол.
— Вы усложняете, Юнус Нурматович. Все обстоит куда проще. Я звонил своим, и меня попросили переключиться на другую работу. Единственное, о чем прошу, — отметить командировку.
Вафадаров с удивлением смотрел на Сурикова. Разговора об отъезде у них не было. Значит, экспромт рожден обстоятельствами и всерьез принимать слова об отъезде не следует.
— Разрешите, товарищ подполковник, — обратился Садек к начальнику, — я схожу к Рахимжону Умаровичу и отмечу командировку?
— Если можно, — подсказал Суриков, — двумя днями позже.
— Маленькая хитрость? — спросил Бобосадыков и покровительственно улыбнулся. — Я понимаю. Сам был молодым. — Он повернулся к Вафадарову и даже подмигнул ему. — Сделайте отметку тремя днями позже. А вас, товарищ капитан, попрошу задержаться.
Когда лейтенант вышел, Бобосадыков потянулся к папкам, лежавшим на его столе. Вытащил одну из них, чистую, необмятую. Положил перед собой. Сказал голосом усталым, печальным:
— Сегодня утром на Ровшанской улице обнаружен труп.
— Что случилось? — спросил Суриков с деланным безразличием, хотя понимал, что просто так, без какого-либо интереса Бобосадыков не затеял бы разговор.
— Совершено убийство.
Суриков, глядя прямо в глаза подполковнику, сказал:
— Видимо, это более интересно вашему уголовному розыску.
Бобосадыков криво усмехнулся.
— Я все время думаю, как помочь вам, товарищ Суриков. Дело в том, что у убитого в кармане найдена анаша. Целая плитка. В упаковке зарубежного производства. Мой заместитель выезжал на место, и я решил, что вам будет интересно полистать дело.
— Видимо, с этим человеком было интересно потолковать, пока он оставался живым. Сейчас он уже ничего не скажет.
Бобосадыков встал и прошел к сейфу. Вынул оттуда туго спрессованную плитку буро-зеленого цвета, обернутую в целлофан. Протянул Сурикову.
— Неужели это вас не заинтересует?
Суриков осмотрел упаковку. На широкой ее стороне увидел тисненую золотом эмблему фирмы — две скрещенные сабли под полумесяцем. Понюхал. Пахло смолистым конопляным духом. Именно такая плитка, изъятая из контрабандного груза, лежала на столе генерала Волкова. Еще раз втянув дурманящий запах, Суриков опустил упаковку на стол. Сказал:
— Ваши подопечные далеко шагнули. В таком виде продукции я еще не видел.
Бобосадыков пристально посмотрел на Сурикова. Подвинул пачку к себе.
— Как говорят, чем богаты. Другого с собой у убитого не было.
— Я пойду?
— Минутку. Взгляните на это.
Подполковник вынул из папки несколько фотографий и протянул Сурикову. Снимки были сделаны профессионально четко и выразительно. Убитый лежал ничком. В спине ниже левой лопатки картинно, будто для съемок кинофильма, торчала рукоятка ножа, сделанная из оленьего рога. Бурое маслянистое пятно расползлось по одежде вокруг рукоятки. На другом снимке убитый уже был перевернут на спину. Сомнений не оставалось — это Нормат. «Неужели он и стал тем самым трупом, — подумал Суриков, — который мне обещал?»
— Что, знакомый? — спросил Бобосадыков с едва уловимой ехидцей в голосе.
— Его в Кашкарчах не знал тот, кто здесь не бывал, — ответил Суриков. — Это Нормат Планакеш.
Бобосадыков ничем не выдал разочарования.
— У вас односторонние сведения, — сказал он. — В преступной среде этого типа еще называли Бий — Тарантул. И он оправдывал свое имя.
— Разрешите? — спросил Суриков и подвинул к себе папку. Раскрыл и нашел заключение медицинской экспертизы. «Убит ударом ножа… На спине следы множества ушибов и ссадины неизвестного происхождения…» Значит, падение на ящики не обошлось Тарантулу даром. Не эта ли неудача стала в конце концов причиной его конца?
— Расплывчато, — сказал Суриков. — Неужели эксперт не мог предположить, возникли эти ушибы от побоев или от иной причины…
— Мы не имеем таких специалистов, как вы в Москве, — недовольно бросил Бобосадыков и стал собирать бумаги. — Врач молодой, неопытный. Может, этот сукин сын упал с крыши, может такое быть? У следователя есть вывод, и пусть предполагает.
— Я могу идти? — спросил Суриков официально.
— Если у вас нет ко мне просьб, пожалуйста.
Вафадаров ждал в коридоре. Они вместе вышли на улицу.
— Давай так договоримся, Садек, — предложил Суриков. — Ты сейчас сходи на вокзал. Оформишь мне билет до Ташкента. Потом возвращайся домой. Я прямо отсюда в штаб погранотряда. Долго там не задержусь. Как освобожусь, зайду к вам.
— Что ты задумал, Суриков? — спросил Садек. Он чуствовал себя неловко. — Догадываюсь, ты задумал хитрость, но не понимаю. Это плохо для дела. Знаешь пословицу: глухой смеется невпопад. Для нашего дела любое мое слово невпопад — плохо.
— Твое удивление у Бобосадыкова было в самый раз. Он внимательно следил за твоей реакцией. Я видел. Обо всем остальном только у тебя дома.
Через полчаса Суриков был в штабе погранотряда. Дежурный, неопределенного возраста капитан в выцветшей форме, с линялым бледно-зеленым околышем фуражки, тщательно разглядел документы и провел к командиру отряда.
— Как его величать? — поинтересовался Суриков.
— Подполковник Мацепуро, — доложил дежурный с подчеркнутой холодностью.
— Савелий Ефимович? — спросил Суриков удивленно. — Это не он раньше служил начальником заставы Сарболанд?
— Савелий Ефимович — это точно, — сказал дежурный, — а до отряда он служил в штабе округа. Инспектором.
Суриков улыбнулся. О командире отряда, оказывается, он знал больше, чем его нынешние подчиненные.
Перешагнув порог кабинета, Суриков вздохнул широко и свободно. Кондиционер, напряженно гудя, вырабатывал живительную прохладу. За столом, проглядывая какие-то бумаги, сидел подполковник в рубахе с короткими рукавами, с распахнутым воротом. На фоне окна его рыжие, подстриженные ежиком волосы светились, как нимб над головой христианского святого. Сомнений не оставалось — под началом этого офицера Суриков отстоял годы срочной службы на высокогорной заставе Сарболанд.
— Здравия желаю, товарищ подполковник, — произнес Суриков, лихим движением отдав честь. — Вы теперь такой большой начальник, что скорее всего меня не узнаете.
— Откуда? — спросил Мацепуро строго и вгляделся в посетителя пристально, чуть прищуриваясь.
— Сарболанд, — как пароль, произнес Суриков.
— Постой, постой, — сказал подполковник, не давая ему назваться. — Сейчас вспомню. Сейчас, — он улыбнулся и качнул головой, помогая себе думать. — Так, так… Все, вспомнил, Суриков. Если не ошибаюсь… Андрей. Верно?
— Точно, товарищ подполковник, — обрадованно воскликнул гость. — Ну и память!
— Не жалуюсь, — довольный собой, согласился подполковник. — Хотя скажу, нелегко вспомнить. Знаешь, сколько вас, молодых, через заставу прошло? Ого-го!
— Представляю. И все же узнали.
— Ты где сейчас, Суриков? Какими судьбами в наши края?
Суриков вытащил удостоверение и положил его на стол.
Мацепуро подвинул книжку к себе, внимательно прочитал текст, поглядел на фото, бросил взгляд на гостя, сверяясь. Потом закрыл корочки и оттолкнул по столу удостоверение владельцу.
— С тобой все ясно. Сыщик — это хорошо. Что зашел — спасибо. Не забыл, значит, заставу. А там после меня уже три Начальника сменилось. Растут ребята. Да и ты уже капитан. Молодец!
— Мне нужна помощь, Савелий Ефимович, — сказал Суриков и смущенно улыбнулся. — К кому еще, кроме вас, здесь идти?
— Что приключилось? Выкладывай.
— Приехал я без рекламы, а меня услужливо засветили. И сидят на пятках.
— Чем тебя здешние места привлекли? Если не секрет, конечно.
— Для вас не секрет. Наркотики.
— О, серьезное дело! Здесь этого добра хватает. Давно пора приглядеться. У меня к этому дерьму свой счет.
— Значит, поможете. Мне нужно нырнуть поглубже. Уйти с глаз.
— Кто же тебя так допек? — спросил Мацепуро.
— Будто нельзя угадать. Сам товарищ Бобосадыков.
— Так, — сказал Мацепуро жестко. — Моя милиция меня бережет.
— Что моя — это факт. А кого она здесь бережет, надо еще выяснить.
— Докладывай, что задумал.
— Сегодня вечером я скорым выезжаю в Ташкент. Так сказать, сугубо официально. Почетный караул. Оркестр. Провожающие лица…
— Бобосадыков? — спросил Мацепуро понимающе.
— Сам-то навряд ли, но без его людей не обойдется. Он у вас тут царь, бог и воинский начальник.
— А уезжать ты, как я понял, не собираешься?
— Надо уехать, чтобы остаться.
— Понял. Думаю, лучше всего сделать так. Ты сойдешь на ходу за разъездом Акбулак. К этому времени будет уже темно. Там справа канал. Растет густо джангиль. Рядом дорога. Тебя будет ждать мой «газон»…
— За разъездом трудно. Там поезд прет накатом. Удобнее до разъезда. На долгом подъеме.
— Если тебя будут контролировать, то до разъезда. Значит, исчезать из вагона на подъеме нельзя. На разъезде остановка две минуты. Твои контролеры там и сойдут. — Мацепуро насупил брови, размышляя. — Сделаем так. Старший погранотряда шепнет машинисту, и тот притормозит на полминуты. Тебе их хватит. Прыгать там мягко — песок.
— Это я сделаю. Мне важно, чтобы сам наряд шороху не наделал. Увидят, кто-то спрыгнул в погранзоне, сорвут стоп-кран, огонь откроют.
— Мои не откроют. От них и без огня не ускользнешь. А вот как тебе потом ускользнуть от Бобосадыкова — это уже сам решай.
— Машина ваша, к вам и приеду, — объяснил Суриков свой план. — Часов до двух побуду в отряде, а там уйду. Если не возражаете.
— Как тут возразишь, — заметил Мацепуро и тряхнул рыжей головой. — У тебя доброжелателей навалом. Звонил Эргашев, просил помочь, если обратишься. Будто ты сам не мог это сделать по-товарищески.
— Фу ты! — хлопнув в ладоши, сокрушенно сказал Суриков. — А я-то думал, вы меня в самом деле узнали!
Мацепуро расхохотался.