— Двинем?
— Ага, — сказал Садек, — можно и прокатиться.
«Уазик» легко тронулся с места, проскочил до угла ближайшей улицы и свернул на Кызылсайскую. Когда они подъехали к тупику, Хошбахтиев, развернув трейлер, гнал его к своей усадьбе. Огромный грузовик, натужно гудя, задним ходом втискивался в узкую улочку старого квартала. Аслан Хошбахтиев задвигал поезд в щель, образованную толстыми стенами, осторожно, стараясь ничего не задеть, не чиркнуть бортом по дувалу. Он заботился о своей машине, о целости усадебных стен и в то же время нимало не думал о людях, которые здесь обитали. Увидев, что улица заткнута машиной, как горлышко бутылки пробкой — ни пройти, ни протиснуться, можно лишь проползти на пузе под днищем, люди — старики и молодые — вынуждены будут вернуться, опетлять квартал с любой стороны и добираться до дома задами. И ничего не поделаешь, ничего не скажешь: закон ма-халли — сила. А у кого сила здесь, знает каждый житель квартала. Многие из тех, кто живет в новых домах на парадных проспектах социализма, в дни семейных торжеств Хошбахтиевых приходили сюда не таясь, загодя оставляя свои черные машины на Кызылсайской и тащились в скромный тупик с коробками и свертками, которые не доверяли нести даже своим доверенным шоферам, молчаливым и наглым угодникам. А если Утежан Бобоевич Сарыбаев вдет пешком к Аслану, то почему, обходя беду, не сделать крюк к своему дому простому наджджару — мастеру топора и рубанка Алты Атмурадову?
Оставив «уазик» на противоположной стороне Кызылсайской, Шимко и Вафадаров хорошо видели все, что происходило в тупике. Три дюжих молодца выскочили из ворот усадьбы Хошбахтиева, едва трейлер приблизился к ним. Кто это — сторожа, вышибалы, прислужники? — при доме простого водителя «Совтрансавто»?
Выгрузив из фургона более двух десятков мешков с миндальными орехами, добры молодцы — верткие, сильные, — извлекли пять картонных коробок, обтянутых полиэтиленовой пленкой. Достали и споро уволокли груз за стены дома-крепости. Аслан Хошбахтиев не торопил их, не подгонял словами. Он с безразличием стоял в стороне и потягивал сигарету. Когда дело было окончено, Аслан сел за руль и вывел трейлер из тупика. Вырулив на дорогу, погнал машину на транспортную базу — по назначению. Садек машинально взглянул на часы. На все про все у контрабандистов ушло полчаса. Под курткой у Шимко пискнула рация. «Кречет» слушает», — доложил прапорщик. «Мы повели объект, — предупредил Суриков. — Вам оставаться на месте. Чтобы игрушки никуда не ушли». — «Вас поняли, остаемся на месте», — сообщил Шимко, и рация замолчала.
Взаимодействие экипажей было налажено неплохо. Два вечера, когда солдаты уходили в кино, на спортплощадку по-гранотряда приходили четверо крепких мужчин. Никого ничему здесь учить не приходилось. Как нужно и как можно взять противника, как удержать его, если он все же пытается уйти'от захвата, все четверо знали давно и не понаслышке. Здесь, на спортплощадке, они добивались только взаимопонимания. Двигались в сумерках, как тени, расходясь и сходясь в назначенном месте, следили за едва заметными жестами командира, менялись местами, то останавливались, то резко бросались вперед, и все это беззвучно, тихо, отчего суточному наряду на проходной их действия казались бессмысленным кружением вокруг одного и того же места. Только сами участники кружения знали — то, чем они заняты, не игра. А если так кому-то кажется, то следует знать — в таких играх ставкой бывает жизнь.
Прощаясь после окончания последней тренировки, Суриков задержал руку прапорщика Шимко.
— Вы уж будьте добры, Сергей Павлович, расстарайтесь. Подберите лифчики для нас поудобнее.
— Да уж готово, Андрей Николаевич. Такие дела я привык загодя справлять. Бронежилетки новые, все как одна.
— Как со второй машиной? — спросил Садек.
— Вторая — моя, — ответил Шимко. — «Уазик». Я его отладил — зверь, а не мотор.
— Были на Афгане? — спросил Садек.
— А то! — без всякой рисовки бросил Шимко. — И я, и Те-лицин.
Садек протянул прапорщикам руку, и они положили на нее сразу две тяжелые мужские ладони.
Два часа ожидания тянулись с нудной томительностью. Под бронежилетами и пиджаками, их прикрывавшими, взмокли спины, дышать стало тяжко. В тупике Хошхал ничего существенного не происходило. Он словно вымер. С интервалом в сорок минут здесь прошли всего две женщины с сумками в руках. Одна помоложе, вторая старуха с видом старой горбоносой ведьмы. Поглядев на нее, Шимко сказал задумчиво:
— Правы все же афганцы…
— В чем? — не понял сразу Садек.
— Они говорят, что с девушкой приятней беседовать, прижимаясь к ней, а со старухой лучше разговаривать через забор.
Садек усмехнулся.
— Это поговорка. У таджиков тоже есть такая.
Неожиданно на Кызылсайскую улицу со стороны центра выкатился серебристый лимузин иностранной марки.
— Внимание! — предупредил Садек, и Шимко опустил голову на руль, изобразив крайнюю степерь безразличия ко всему, что происходило вокруг.
— Это машина Акила Исфендиарова, — пояснил лейтенант. — Рядом с ним Аслан Хошбахтиев. Значит, встретились в городе.
Машина въехала в тупик и замерла перед калиткой в высоком дувале. Акил и Аслан вышли из лимузина, хлопнули дверцами и, не запирая их на ключ, вошли во двор.
— Долго не пробудут, — предположил Садек.
Из переулка появился Суриков — бородатый, неухоженный — бедный такому подаст, богатый его испугается. Вскочил в «уазик», сел рядом с Садеком. Сообщил: «Мы тут рядом в переулке остановились». Стали ждать дальше. Через полчаса из усадьбы вышел Акил Исфендиаров. Прошагал к машине, высоко неся гордую красивую голову. Темно-синий форменный костюм сидел на нем ладно, словно был приготовлен самой природой для этого сильного здорового тела. Акил шел так, чтобы даже случайный наблюдатель увидел и понял — нет этому человеку равных на этой пыльной узкой дорожке, называемой коча, но которая по праву могла бы именоваться дар-зом — щелью. То ли дело улицы, которыми он, Исфендиаров, движется над землей! В солнечные дни, когда видимость миллион на миллион километров, летчик видит простор от Душанбе до Бухары — вот его размах.
Исфендиаров шел, держа в руке вместительный серебряный чемоданчик. Суриков, едва увидев его, облизал враз пересохшие губы.
— Этого будем брать? — спросил прапорщик Шимко, поигрывая крутыми плечами.
Суриков взглянул на него и улыбнулся: есть еще порох в украинских пороховницах! Пояснил негромко: «Нет, Сергей Павлович. Дяде нужно срочно в Москву. Мы его лишать этой возможности не будем». — «Нехай летит», — милостиво разрешил Шимко…
Хлопнула дверца машины. Серебристый чемоданчик лег на темно-синее сиденье.
— Умеют жить люди, — чертыхнулся Шимко. — Сиденье под цвет штанов, автомобиль под цвет чемоданчика.
— Шимко, — урезонил напарника Садек. — Твой УАЗ тоже под цвет штанов — хаки. Заведи себе черный кейс…
— А и то верно, — согласился прапорщик. — Я даже не подумал.
Пыль, поднятая торжествующими колесами показного богатства, поднялась и опустилась на печальную землю бедности.
Едва «вольво» скрылось за поворотом, с другой стороны улицы показалась «волга» ярко-синего цвета. Она двигалась осторожно, словно нащупывая дорогу.
— Это та машина, — сказал Суриков взволнованно и положил руку на плечо Садека.
— Какая та? — не понял лейтенант.
— Которая шла на меня первой ночью.
— Ха! — насмешливо воскликнул Садек. — Гордиться надо, товарищ из Москвы. Это машина лично сына товарища Утежана Бобоевича!
— Не может быть! — воскликнул Суриков.
— Все может. Это она. По цвету, по номерам, по сыну за рулем. Господин-товарищ Рахим Утежанович собственной персоной.
«Волга» торжественно вплыла в серую щель квартала.
— Теперь, Как в сказке, — предположил Шимко. — Трое из ларца.
Будто по его заклинанию дверцы распахнулись и из них вышли три парня. Быстрым шагом двинулись в усадьбу Хошбахтиева. Некоторое время спустя они вернулись, неся по картонной коробке, затянутой полиэтиленом.
— Грузят, — констатировал Садек.
— Смотри, угадал! — съязвил Суриков. — Потому давай вылезай и дуй к телефону: Звони Эргашеву. Доложи, что мы решили завершать операцию. Груз у Хошбахтиева. Позволять его развозить нет причин. И предупреди, чтобы связались с авиаотрядом. Нельзя чтобы до Акила Исфендиарова с земли дошли плохие веста. Пусть спокойно летит в Москву.
— Я до аптеки, — сказал Садек. — Там телефон-автомат. Он вернулся через четверть часа. Суриков ни о чем не стал спрашивать, только вопросительно посмотрел на товарища.
— Там переполох, — доложил Садек. — Утром дома застрелился Бобосадыков.
— Что в отношении нас? — спросил Суриков так, словно его совсем не заинтересовала новость.
— Говорил с Джадаловым. Он разрешает брать.
— Слышали, мужики? — спросил Суриков прапорщиков. — Вот и все. Шашки к бою!
Из двора усадьбы вышли трое. То были Аслан Хошбахтиев, Длинный, которого Суриков и Садек уже видели на автозаправке, и секретарский сын Рахим Утежанович. Все разом сели в машину, Рахим взялся за руль. «Волга» мощно фыркнула и двинулась. Когда она выбралась из тупика и стала сворачивать направо, Шимко, лихо крутанув руль, выскочил на встречную полосу и встал поперек дороги. Завизжали тормоза.
Трудно сказать, как бы потекли события, если бы водитель не выскочил из «волги». Горячее сердце джигита Рахима, привыкшего к тому, что его появление на дороге заставляет всех остальных жаться к обочине, не позволило снести такого нахальства. Того, кто встал на его пути, надлежало хорошо проучить.
— Ти-мати! — обрушил на присутствовавших Рахим фразу, родившуюся в грязи, в дерьме подобранную и изрыгаемую любителями крепких слов по случаю неимения других. Замахнувшись, он бросился на Шимко, который показался ему вах-лаком-недотепой. И вдруг, ничего не поняв, Рахим оказался на земле, лицом вниз. «Руки!» — прозвучала команда, которая разъяснила все разом.
Подскочившие к «волге» с двух сторон Суриков, Садек и прапорщик Телицин распахнули дверцы машины.
— Руки за голову! Выходить по одному!
Растерявшиеся Аслан Хошбахтиев и его напарник не сопротивлялись. Щелкнули наручники.
В это время на сцене появился неожиданный фигурант. Невысокий узбек в адидасовских синих кедах, в хлопчатобумажном тренировочном костюме, в черной расшитой белым узором тюбетейке выскочил из-за ствола огромного чинара, где его до сих пор никто не видел. В руках он держал пластмассовую легкую сумку с расплывчатым изображением полуголой девы. Заметив происходившее, он быстро извлек из сумки пистолет. Сжав оружие двумя руками, как то делают гангстеры в западных фильмах, парень вскинул ствол и начал прицеливаться. Суриков, стоявший к стрелку ближе других, ни о чем не думая, рванулся к нему. Грянул выстрел. Он прозвучал ударом циркового бича. Испугались, шарахнулись воробьи, копошившиеся возле навоза, оставленного на проезжей части ишаком. Опрокинутый мощным ударом в грудь, Суриков взмахнул руками и упал навзничь.
Шимко, бросив спеленатого Рахима, рванулся к стрелявшему. Резко оттолкнувшись ногами от земли, прапорщик подпрыгнул метра на полтора и сверху обрушил удар сапог на поясницу бандита. Произошло это так быстро, что тот не успел сделать второй выстрел. Не понимая, откуда последовал толчок, бандит закричал и упал на асфальт лицом вниз. Инстинктивно нажал на спуск. Выстрел грянул, когда пистолет уже коснулся земли. Пуля чиркнула по дорожному покрытию, выбила глубокую кривую борозду в мягком от тепла гудроне и, зазвенев, ушла в небо.
Шимко наступил ногой на кисть, еще сжимавшую пистолет, слегка надавил подошвой и выдрал оружие из пальцев.
Суриков, к которому поспешил Садек, лежал лицом к небу. Оглушенный тяжеленным ударом, он медленно приходил в себя. Открыл глаза. Мир выглядел сумрачным, лишенным четкости очертаний. Звуки доходили до сознания откуда-то издалека, будто ему заложили уши ватой. Суриков попытался сесть, но Садек придержал его рукой.
— Лежи.
— Чем это меня? — спросил Суриков и потрогал себе макушку. — По голове?
— Хуже, Сурик. Лежи! — Садек подсунул руку под его бронежилет и пальцами прощупал грудь. Крови не было. — Больно?
— Нет, там все онемело.
— Сто лет будешь жить, Сурикджон! Хороший лифчик прапорщик подобрал!
Садек встал, подошел к типу, лежавшему на земле. В ярости замахнулся ногой для пинка, нацеливая носок ботинка в бок, усилием воли сдержался, только скрипнул зубами.
— Ну, поднимайся! Разлегся тут!
Со стороны квартала Кохнакалай, от тупиков Хошхал и Дараз раздался шум голосов, донеслись ругань и крики. Что там происходило, поначалу никто не понял. А происходило вот что.
Босой мальчонка в белой рубахе с непокрытой головой бежал вдоль улицы, размахивая руками. Его красный пионерский галстук сбился на правый бок и развевался над плечом, как язык пламени.
— Дядю Аслана схватили! — кричал мальчишка громким срывающимся голосом. — Дядю Аслана забрали!
Из-за дувала поднялась взлохмаченная голова.
— Э, Саид, что орешь? — спросил мужчина с вытаращенными, как у рыбы, глазами.
— Дядя Анвар! — заорал мальчишка еще громче. — Вашего Аслана какие-то люди схватили. Подъехали, схватили, затолкали в машину.
— А! — выкрикнул мужчина свирепо. — Где это?! Эй, люди, вставайте!
Громкий крик разбил тишину. Поднял людей. Поджег страсти.
— Дядю Аслана взяли! — орал мальчишка и бежал по кварталу, как вестник вселенского несчастья.
— Эй, люди, вставайте! — будоражил гортанным криком соседей лупоглазый мужчина. Он стоял посреди тупика босой, неподпоясанный. Крик услышали. Призыва послушались.
Подобрав с земли увесистый булыжник, встал с кучи соломы Самет Таракан. В знойный час он залег в тень карагача, который рос у дувала с незапамятных времен, и готов был лежать, пока не стемнеет. Бездельник и гуляка, завсегдатай привокзальной забегаловки, драчун и задира, осужденный общественным мнением и дважды народным судом, Самет Таракан жил в доме, оставшемся ему от родителей, в таком же пустом и неухоженном, как он сам. И никто из людей солидных, обремененных званиями и чинами, семьями и финансами, не имел с Тараканом дел. Разве что при встрече на улице небрежно кивали в ответ на его вежливое «Салам алейкум», на его глубокий поклон. И уж кто-кто, а люди из клана Хошбахтиевых — счастливцы, сохранившие в жилах кровь настоящих беков, тех, которые здесь владели землей, когда город был простым кишлаком, они вообще в упор не видели Таракана, а он при их приближении старался исчезнуть с глаз подальше, ибо знал — неугодного быстро настигнет расправа. Укажи пальцем Аслан, и как волки кинутся на любого из тьмы чьи-то быстрые тени, послушно удушат, задавят, забьют ногами. Но теперь, когда обстоятельства требовали от всей махалли единодушия и отваги, Самет Таракан не счел возможным прятаться. Он двинулся на выручку Аслана Хошбахтиева в первых рядах земляков. Он шел по кварталу размашисто, то и дело подбрасывая тяжелый булыжник на ладони, будто тот был горячим. Шел и выкрикивал: «Защитим Аслана! Не позволим трогать наших!»
Отбросив шланг, из которого поливал огород, схватил тяпку и выскочил на улицу бригадир ударной бригады поливальщиков хлопка колхоза имени Кирова Махмуд Оторбаев. Он понесся по улице, сверкая голыми пятками, туда, куда уже двигались Самет Таракан и другие люди.
Соскочил с деревянного топчана, установленного над арыком в садике при дворе, Турсунбек Бекташев, учитель языка и литературы, любитель стихов Рудаки и Омара Хайяма. Он прислушался к крику и топоту, который бился в тесной щели квартального прохода. Понял, в чем дело, и быстро, по учительски рассудил. Конечно, Хошбахтиевы ему не родня, и никогда не снизойдет богатая чернь до признания бедной образованности. При дворе таких людей профессор науки был и останется обычным шутом, но все же лучше не противопоставлять свою ученость их силе. Зачем? Сила горы сдвигает.
Учитель огляделся. Выбрал из кучи кольев, заготовленных на подпорки, один самый ухватистый, покатал его в ладонях, примериваясь, и солидно, как подобало его положению интеллигента, ценителя изящного слова, вышел за калитку, присоединяясь к толпе.