— Mission accomplished, — еще, помнится, сказал я, улыбнулся и заглушил мотор.
***
Светлана взяла на себя оформление формальностей, я — обязанности докера в порту назначения. Нам выделили люкс на втором этаже, он оказался на уровне, две смежные комнаты, цветной телевизор и душ. Балкон радовал глаз, окна выходили на море, оно было буквально — рукой подать. Корпуса «Морского бриза» вытянулись вдоль линии прибоя, при этом утопая в буйной зелени старинного, разбитого еще при царях парка. С тыла подступали скалистые утесы, кое-где поросшие колючим, как металлическая стружка кустарником.
Девочки отправились на обед, я отказался, влез под душ, открыл прохладную воду, направил рассекатель на макушку и простоял под напором с полчаса, пока Света с Юлькой не вернулись с несколькими прихваченными из столовой тарелками.
— До вечера обязательно проголодаешься, — сказала жена, на скорую руку сервируя прикроватную тумбу. — Даже не рассчитывай, что я позволю тебе покупать на пляже всякую дрянь.
— Не рассчитываю… — ухмыляясь, я присел рядышком, потянул носом. Прохладная вода забрала с собой часть усталости, разбудила аппетит, не волчий, наоборот, приятный. Вооружившись вилкой, подцепил парочку практически непереваренных макарон, обмакнул в подливу, на поверку, оказавшуюся бесподобной. Уже работая челюстями, заметил, жена слегка взволнована. Не так, чтобы очень, немного. Прожевав, спросил, что такого стряслось. Вместо ответа Светлана шагнула к телевизору, по пути высматривая пульт. Пока одна тошнотворная реклама на ожившем экране сменяла другую, успел сообразить: раз жена ищет новостной канал, значит, дело явно не в том, что в столовой за нами закрепили какой-то неудачный столик, скажем, у прохода, где вечно гуляют сквозняки. Светлану расстроили какие-то новости, но, разве сегодня они бывают радостными? То аварии на дорогах, то пожары, то массовые отравления детворы в садиках и яслях, то гуманитарные прививки, от которых валятся с ног целыми классами. Что случилось на этот раз? Нас давно отучили от добрых новостей, дурные же мы приспособились фильтровать: не затрагивают персонально, и на том спасибо.
Потерпев фиаско с телевизором, Светлана обесточила прибор. Я испытал облегчение. Признаться, был бы рад вообще отключиться от так называемого информационного пространства, хотя бы на неделю — другую. Сообщил ей об этом. Света передернула плечами. Я понял, ей не терпится поделиться.
— Соседи по столику рассказали, в окрестностях Севастополя были серьезные беспорядки…
— Беспорядки? — вяло переспросил я, нанизывая очередную порцию макарон, и думая о том, что тоталитарные времена, при которых перевернутые автомобили, битые витрины, слезоточивый газ и мелькающие по воздуху резиновые дубинки встречались исключительно в «Международной панораме», канули в лету.
— Говорят, татары хотели какую-то свою очередную землю отобрать, где, то ли их старое кладбище находится, то ли еще что-то такое. А там сейчас — объект Черноморского флота. Радиолокационная станция, кажется. Ну и…
— Бывает, — буркнул я с набитым ртом, полагая, сегодня сам черт не разберет, где защита национальных святынь, а где — обыкновенное рейдерство под ее прикрытием. Битва за квадратные метры земли, на каждом из которых — заманчивый ценник. А что сегодня важнее ценников? Разве только политика, самый ликвидный отечественный бизнес.
— Много народу пострадало, — продолжала Светлана с таким виноватым видом, словно ей стало стыдно за соотечественников, что намяли друг другу бока. Или, что в наш первый день на море сообщает мне вести, без которых я мог и обойтись.
Отставив полупустую тарелку, я чмокнул жену в щеку, посоветовав выкинуть все это из головы. В конце концов, мы ведь приехали отдыхать, а не участвовать в круглых столах, и, уж тем паче, в потасовках. Прошагал к Юльке, вывалившей на кровать гору привезенных из дому игрушек. Потрепал по волосам. Предложил девчонкам сходить на пляж, пока уже заждавшееся нас море не разволновалось, с него станется.
— Дома еще успеем насидеться, январскими вечерами…
Никто не стал возражать.
***
Море оказалось холодным до икоты, зато вода была кристальной, как слеза. Пока дочка копошилась на мелководье под присмотром жены, я заплыл до буйков, наслаждаясь могучим и одновременно плавным покачиванием миллионов тонн соленой воды, участником которого стал. Затем, держась за буек, полюбовался горами. Они высились на заднем плане отвесной стеной. Клонящееся к горизонту Солнце, не ленясь, тщательно прорисовывало мельчайшие детали, отчего вся панорама будто вышла из-под кисти великого художника. С севера, из-за обветренных зубатых пиков, набегали облака, белоснежные сверху, тронутые фиолетом у подбрюший. Спустившись ниже, разглядел крошечную фигурку жены, поплыл к ней, размашисто работая руками.
Светлана поджидала на берегу с полотенцем. В белом лифчике от купальника и шортах, изготовленных из купленных в second hand джинсов, она смотрелась восхитительно. Пока я был в воде, стало ветренее, на море появились мелкие барашки. После того, как Юлька еще разок окунулась, мы сочли за лучшее покинуть пляж, хоть жена и растерла ее хорошенько, игнорируя протестующие вопли.
— Вон уже, губы синие! — прикрикнула Светлана. Юльке пришлось подчиниться. И мне тоже. Акклиматизация — дело серьезное.
— Здорово? — спросила жена, когда мы поднялись в парк. Вечерело. Волшебный запах можжевеловых зарослей щекотал ноздри. Кипарисы отбрасывали длинные ломаные тени. Из распахнутых окон столовой неподалеку доносился многоголосый перезвон посуды. Нам как раз накрывали на ужин.
— Не то слово, — согласился я, и, ей Богу, не врал. Что есть счастье? Как это описать?
***
Шесть дней пролетели как одно мгновение. С отпуском всегда так — световой день кажется бесконечным, а истекает, будто щепотка песка через воронку стеклянных часов. О беспорядках в окрестностях Севастополя, взбудораживших жену по приезде, никто из нас больше не слышал, и не вспоминал. Телевизор, по взаимной договоренности, не включали, радиоточкой не пользовались, к разговорам соседей по столовой не прислушивались. Но, это не защитило нас. Юрий Максимович, мой неугомонный и вездесущий шеф, вспомнил обо мне на седьмой день. Позвонил утром около десяти на мобильный, благополучно онемевший почти на неделю. Мы как раз заглянули в номер после завтрака, Юлька забыла свои надувные нарукавники, Света — солнцезащитные очки и панаму. Оставив в углу кулек с подстилкой (шезлонгов в «Морском бризе» было гораздо меньше отдыхающих, по одному на десяток, как винтовок Мосина в сорок первом году), я потянулся к прикроватной тумбе, откуда надрывался телефон, моя раскладная Motorola. Не удивился, взглянув на дисплей и узнав номер шефа, знал ведь, что так и будет. Мы сухо поздоровались. Шеф осведомился, как у нас дела, я, не удержавшись, съязвил, сказал, что, мол, недавно были ничего. Оставив мой сарказм без внимания, Юрий Максимович перешел к делу, заявив, что я понадоблюсь ему к понедельнику. Я сказал, хорошо, хоть ничего хорошего, по понятным причинам, не видел.
— Кто это? — спросила Света, когда я нажал клавишу отбоя.
— А ты как думаешь?! — я разозлился. Раздражение было не по адресу. Лицо жены осунулось, она все поняла по моим глазам. Не стала, как я ожидал, корить меня, что подвел ее в сто первый раз, со своей дурацкой работой, не сказала, что у других мол, детей отцы как отцы, уделяют внимание чадам, хотя бы в отпуске. Просто спросила, поникнув:
— Когда ты едешь?
Была суббота, первое августа.
— В понедельник я должен быть в офисе.
— То есть, завтра?
Я покачал головой.
— Сегодня вечером, когда Юлька уснет.
Она была готова расплакаться и отвернулась, чтобы я не увидел слез. Я попытался обнять жену, но она высвободилась. Суббота была испорчена с самого утра.
Мы сходили на море. Я немного поплавал с Юлькой, покатал ее на спине. Отовсюду неслись веселые крики и смех, но мы были — атоллом молчания. Высоко в небе летали парашютисты, влекомые катерами, я подумал, что напоминаю одного из них, меня тоже влекло, и я не мог с этим ничего поделать.
В обед мы немного повздорили, сидя в столовой над несъедобными котлетами. Затем жена сдалась. Покончив с десертом, мы вышли на свежий воздух, после парилки внутри, он казался пронизывающим, словно вода из проруби.
***
Есть какие-то определяющие моменты в судьбе. Я всегда это знал, просто не мог объяснить словами, что чувствую на уровне подсознания. Представлял некое течение реки, олицетворяющее жизнь и изобилующее всевозможными крутыми поворотами и перекатами, а порой вообще разделяющееся на множество рукавов, когда не разберешь, ни где фарватер, ни сольются ли притоки с главным руслом хоть где-нибудь ниже по течению.
Мы расположились на скамейке у белокаменной, наверняка, еще сталинской поры балюстрады, метрах в тридцати от воды, только гораздо выше. Отсюда, сверху, открывался великолепный вид на набережную и береговую линию, впрочем, похоже, мы не рисковали задержаться здесь надолго, погода начала стремительно портиться. В Алуште после обеда она вообще регулярно капризничала, кажется, я уже говорил. Из-за гор налетели лохматые тучи, зацепились грязными мокрыми брюхами за выщербленные хребты, устроили толчею и давку. Ветер стал тревожным, порывистым. Море поддалось общей лихорадке, загудело, от невозмутимой утренней глади в миг не осталось и следа. Сколько хватало глаз, появились барашки, их бесчисленные полчища наступали на берег, где вовсю зарокотал прибой, заухали волны, проверяя на прочность простертые в море волноломы. Пляж, и до того немноголюдный, окончательно опустел, шипучая пена, рассыпаясь миллионами капель, летела в редких зевак на высокой каменной набережной. Появился старый дедушка смотритель пляжа с охапкой пластиковых табличек «КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО», принялся крепить их у лестниц, спускающихся к берегу. Я подумал, он слегка опоздал. На площадку у балюстрады упали первые капли, Светлана сразу засобиралась.
— Пойдем в номер, Сережа. Еще не хватало, чтобы ребенка продуло.
Я встал, нисколько не сомневаясь в ее правоте, все шло к тому, что вот-вот польет как из ведра. Кинул последний взгляд на море, тут и заметил мальчишку среди волн. Одним из первых, еще до того, как с берега закричали: ЧЕЛОВЕК В ВОДЕ! В тот момент я, конечно, не знал, ребенок в волнах или взрослый, а вот насчет беды никаких сомнений не оставалось. Голова человека то появлялась, то исчезала среди пенных гребней, я каждый раз с содроганием ждал, что она больше не покажется. Так бы, вероятно, уже произошло, если бы не синий надувной матрац, за который отчаянно цеплялся несчастный. Правда, из-за того же матраца его сносило в открытое море, за линией прибоя это обычное дело, да и ветер, как назло, дул от берега, заставляя набегавшие волны щериться и яростно шипеть. Люди на набережной заволновались, фраза ЧЕЛОВЕК ТОНЕТ, пошла эхом гулять над головами, толку от нее по понятным причинам, было немного. Я не сразу разглядел молодую женщину, шатаясь и заламывая руки, она металась у самой кромки прибоя. Тогда и догадался, в беде ребенок.
Есть некие определяющие моменты в судьбе, об этом я уже говорил. Не знаю, плод ли они случайных конфигураций множества самых разных событий, складывающихся то так, то эдак, в большом калейдоскопе под названием Жизнь, или Провидение, о котором говорят и пишут, существует на самом деле. Понятия не имею также, Что и Кто движет человеком в подобных ситуациях. Не помню, как бежал по ступенькам, не было никаких внятных мыслей, в том числе — и о последствиях, которые могли наступить для Юльки со Светланой. Жена выкрикивала сверху мое имя, все резче и отчаяннее, по мере того, как я отдалялся, и ей становилось очевидным, что я — не остановлюсь.
На набережную сбежались отдыхающие, их лица показались мне размытыми смазанными пятнами. Я врезался плечом в одного из зевак, опрокинул, перепрыгнул, не оглядываясь. Столкнулся с дедушкой-смотрителем, он что-то твердил о лодке. Я не сомневался, в такой шторм ее на воду не спустить. Разминулся со стариком, поспешил вниз. Минута, и под подошвами хрустела мелкая галька, узкая полоса вдоль массивных блоков в фундаменте набережной, вот и все, что прибой оставил от пляжа. Волны негодующе зарычали навстречу, разъяренные, будто злобные псы на цепи, стерегущие запретную территорию. Я не сбрасывал ни футболки, ни шорт, оставил только шлепанцы, море немедленно слизало их. Улучил момент, прыгнул, когда вода отступала, шипя, успел сделать пять или шесть сильных гребков, нырнул под готовую обвалиться стену воды. Перешел на брас, выскочил на поверхность с противоположной стороны гребня, вернулся к кролю, неистово заработал руками и ногами, ожидая, что прокатившая волна не даст мне уйти. Втянет обратно, в свою утробу, закрутит, швырнет о камни, оглушит, обрушившись сверху исполинской дубиной. Позволил себе перевести дух, чуть-чуть расслабиться, лишь когда понял, прибой колотится за спиной, течение переменило направление, влечет меня в открытое море. Впрочем, много легче от этого не стало, волны, раз за разом закручивались и здесь, на глубине, вынуждая меня постоянно нырять. Ветер срывал пену с гребней и швырял в лицо, дышать было тяжело. Матрас то мелькал, то исчезал, когда исполинские качели то подбрасывали меня на самый пик, то роняли в ревущую пучину. Расстояние между нами сокращалось, но гораздо медленнее, чем я рассчитывал, всего чуть быстрее, чем расходовались силы, наверное, старался ветер, налегал на матрац, по части парусности я ему безнадежно проигрывал. Налег, решив, успею передохнуть, когда нагоню пацана, думая только об одном: не сбить дыхания, да не сбиться с курса. Успеть до того, как ополоумевшая стихия заберет мальчишку. Меня снова подкинуло, как на батуте, и я вскрикнул, увидев, как матрац, кувыркаясь, полетел над водой, выписывая невероятные кульбиты по прихоти ветра. Стало очевидно, мальчишка разжал руки. Или соскользнул. Все расспросы на берегу, мелькнуло у меня, я утроил, нет, удесятерил усилия. Никогда раньше так не плыл, а ведь, были времена, завоевывал кое-какие кубки. Правда, то было давно, да и плавать доводилось в бассейнах.
Море билось неистово, клокотало, не желая уступать добычу, кажется, я завопил в ответ, гребя на пределе возможного, а то, и за ним. Увидел белобрысую макушку за мгновение до того, как над ней сомкнулась кипящая вода, выбросил руку, поймал, не церемонясь, прямо за волосы. Успел, буквально в последнюю секунду. Перевернулся на спину, перехватил пацана за подмышки, держа так, чтобы паренек смог дышать. Кажется, мальчишка нахлебался, но был жив, это главное. Крикнул ему что-то ободряющее, мол, прорвемся, держись, худшее позади, надеясь, что так и есть, и одновременно, опасаясь: за здорово живешь, стихия не отступит. Мы еще не на зубах, но, как минимум во рту, в каком-нибудь сантиметре от глотки, а ждать помощи не приходится. Любую лодку неминуемо опрокинет и утопит, что же до вертолета, я сомневался, будто нам стоит на него рассчитывать.
Пока мышцы отдыхали перед решительным рывком, а легкие возвращали в кровь кислород, сумел мельком взглянуть на берег. Народу там явно прибавилось, кажется, пару раз моргнули вспышки фотоаппаратов. Видеокамеры, вероятно, тоже включились не в одних руках. «Шоу должно продолжаться», пел в свое время Фредди Меркьюри. В отношении нас — как в воду глядел, сорок пять миллионов — шоуменов.
— Давай-ка, брат, к берегу пробираться! — крикнул я, не зная, услышит ли меня мальчишка, ветер срывал слова с губ еще до того, как их удавалось выговорить, стихия вконец разбушевалась. Тихо порадовался, что не избавился от шорт, державшихся на добротном кожаном поясе. Теперь он здорово пригодился. Подставил мальчишке спину, крикнул, чтоб держался за шею, но, по возможности, не душил, пристегнул еще и ремнем, решив, будет не лишним.
Сто, от силы сто пятьдесят метров, которые нам предстояло преодолеть, стали марафонским заплывом. Дистанцией от Земли до Луны. «Зеленой милей» из романа Стивена Кинга, четырьмя шагами, о которых в войну пел Бернес, хоть я, уж поверьте, прикладывал все силы, чтобы мы сделали гораздо больше шагов — по вожделенной суше. До нее было не очень-то далеко, только не все расстояния измеряются в метрах.