– Это была ты?! — от лощеного спокойствия не осталось следа. Гурвинский пришел в бешенство. — Сука! Я тебя убью!
— Вы, должно быть, забыли про Прохора Львовича Люборецкого и его архив? На всякий случай напоминаю: меня нельзя убивать. В моих руках находятся секреты партии. Сразу после моей смерти архивы будут опубликованы. Многим это не понравится. Зато пражские фотографии, надеюсь, произведут впечатление.
Гурвинский рванулся к Надин, но, овладев собой, замер в двух шагах. Лицо его дрожало от гнева.
— Как ты посмела?! Какое имела право?!
— Я не привыкла оставаться в долгу, — открылась Надин. — Не умею прощать. Не допускаю насилия над собой. Я очень категорична в своих принципах.
— Но..
— С мужчинами так не поступают?
— Да!
— Я не делаю различий между людьми по половому признаку. Вы заслужили урок, вы его получили. Если желаете, могу прочитать лекцию: идущие на смерть выше морали, последнее наслаждение, плоть как инструмент духа. И прочая лирика.
Воспоминание об испытанном унижении, невозможность наказать обидчицу привели Гурвинского в неистовство. Продолжать разговор в таком состоянии он не мог, потому быстрыми шагами мерил комнату. Успокаивался.
— Довольно о личном, — Надин поправила кокетливым жестом волосы, она была удовлетворена. Вожделенная минута, о которой она долго мечтала, принесла ни с чем, ни сравнимое удовольствие.
— Личном? — удивился хозяин квартиры. — Я полагаю, вы намерены предложить мне фотографии в обмен на Олину свободу?
— Фи, сударь, шантаж — удел низких натур. Фотографии — мелочь, к слову пришлось, я и вспомнила. Но если желаете, можно совершить обмен. Я не против.
— Фотографии, действительно, мелочь. Серьезнее ничего нет?
— Есть. ЦК особо заинтересован в Ольге, вернее, заинтересован в ее деньгах. Девочка наследует большое состояние. Если в результате вашей самодеятельности с головы Ольги упадет хоть один волос, вас сотрут в порошок.
Гурвинский быстро возразил:
— Я в курсе денежных дел Ольги Павловны. Она, безусловно, барышня состоятельная. Но таких в России пруд-пруди. Павлу Матвееву едва за сорок, наследство — дело долгое и туманное. Вдруг появятся другие дети? Вы еще молоды, можете родить.
— Речь идет о другом наследстве, — возразила Надин. — Ольге отписано огромное состояние. Ради него мне было приказано оставить партийную работу, вернутся домой, выйти замуж за Матвеева, подружиться с племянницей.
Гурвинский, явно заинтригованный, спросил:
— Даже так?
Надин раскрыла ридикюль, достала сложенный пополам лист бумаги, протянула собеседнику.
— Это неполная копия. Ознакомьтесь.
Текст гласил:
«Я, Грушинина Глафира Георгиевна, будучи в трезвом уме и здравой памяти, завещаю Матвеевой Ольге Павловне, принадлежащие мне имущество, как движимое, так и недвижимое. А именно: банковские активы на сумму… рублей, драгоценности …и прочее …Итого: 5 миллионов рублей. Распоряжение вступит в силу чрез полгода после моей кончины, однако не ранее 1.01. 1911 года, при условии, что указанная особа в возрасте 21-го года будет состоять в браке, родит ребенка, не будет замешана в скандалах, уголовных и политических. То есть выявит себя женщиной благородной, благоразумной, доброй послушной дочерью и женой…
Если требования исполнены не будут, права наследования переходят приюту святой Марии, при Онежской обители…Сим удостоверяю…»
— Московская миллионерша назначила Олю своей наследницей? С какой стати? — Гурвинский с пренебрежением отбросил копию завещания. — Почему я должен верить этой филькиной грамоте? Почему должен верить вашим словам?
— Ольга — внучка Грушининой. У сестры был роман с покойным Леонидом Грушининым. Девочка — вылитая Глафира Георгиевна в молодости.
— Ольга в курсе? Павел Павлович?
Надин невозмутимо ответила.
— Нет, конечно. Распоряжение носит секретный характер. Иначе Олино благоразумие и чувства будущего супруга могут оказаться не вполне искренними.
— Вы, однако, прекрасно осведомлены? Удивительно!
— Отнюдь. Я работаю с Грушиниными давно. С покойным Игнатием Ивановичем состояла в дружеских отношениях. С Леонидом Игнатьевичем была накоротке. Теперь курирую старуху. После трагической гибели сына Глафира Георгиевна шага не ступит, не посоветовавшись со мной.
Гурвинский сжал в нитку тонкие губы:
— Получается, я здесь лишний?
— Более чем, — сообщила Надин.
Инженер всплеснул руками, изобразил озарение:
— Почему бы мне тогда не стать мужем Ольги?
— Потому, что Грушинина четко определила, кого желает видеть Ольгиным супругом.
— И кого же?
— Есть несколько достойных молодых людей, которым старуха благоволит.
— Да…дела.
Надин степенно поднялась и подошла к окну. Город по-летнему суетился, цокал каблучками, шаркал подошвами, гремел ободьями колес, шуршал резиной шин, колыхал терпким июньским воздухом тонкие занавески в распахнутых окнах дома напротив. Город радовался жизни, и не думал, как ей, бедняжке, приходится сейчас туго.
— Вы, ввязались не в свою игру. — Надин бросала слова тяжело, словно камни. — Хочется вам или нет, в террор Ольга не пойдет. Советую найти приличный повод и порвать отношения. Иначе — пеняйте на себя. Вы знаете, как поступают с теми, кто мешает партии устраивать финансовые дела.
— Кто может подтвердить ваши полномочия? — спросил Гурвинский после долгого молчания. И добавил: — Может все-таки выпьете? — он кивнул на бутылку французского коньяка.
— Пить с вами я не стану, а фамилии назову, только получив санкции из Женевы. Через три дня я направляю отчетный доклад, где опишу ваши подвиги. Так или иначе, от меня или из центра, вы получите указание оставить Ольгу в покое.
— Милая, Надежда Антоновна, — последовало тот час возражение, — с недавнего времени я являюсь членом Центрального Комитета. Тем не менее, никогда не слышал о вашем задании. Я знаю: вы оставили сначала террор, потом партийную работу, вернулись домой, живите под настоящей фамилией. Возможно, это внешняя сторона дела. Возможно, в некоторые особые обстоятельства я не посвящен и вы честны со мной. Но, не исключено, что надеясь спасти племянницу, вы блефуете. Последняя версия, кажется мне очень правдоподобной. Так или иначе, я не могу исполнить вашу просьбу. — Гурвинский вновь затеялся мерить шагами комнату. — У меня четкие инструкции: взять в оборот Ольгу и, таким образом, заставить вас вернуться в партийные ряды.
– От кого непосредственно вы получили указание? — рявкнула Надин.
Гурвинский кривовато улыбнулся.
— Обойдемся без имен. Скажу лишь, человек этот обладает очень высокими полномочиями.
— Господи, да когда же в Центральном Комитете будет порядок. Вечно левая рука не знает, что творит правая. — Надин, с трудом подавив гнев, процедила сквозь зубы: — В августе я еду в Швейцарию. Буду в Женеве и непременно свяжусь с нужными людьми. До тех пор, прошу не беспокоить Ольгу.
— Я должен подумать, — помялся Басов.
— Черт возьми, — снова закипела Надин. — Я ведь объяснила все достаточно ясно. Вы мешаете. У меня дело на пять миллионов, а тут вы со своей самодеятельностью. Вам что надоело жить?!
— Знаете, Надежда Антоновна, а вы убедительны. Пожалуй, я оставлю Олю. Но в обмен на некоторую компенсацию. Вы — дама богатая. Надеюсь, щедрая.
— Конечно, конечно, деньги… — Надин торопливо достала из кармана жакета конверт.
— Благодарю, — Гурвинский заглянул внутрь. Чертыхнулся.
На снимках пражские бродяги пользовали худощавого мужчину. Фотограф не поленился и осветил процесс со всех сторон. Особенно удался кадр, где крупным планом были сняты обезумевшие от боли и ужаса глаза мужчина. Гурвинский побледнел.
— Мы так не договаривались.
— О деньгах не может быть и речи. Я, не в пример вам, не торгую людьми. Что еще?
— У вас в Москве квартира пустует. Жалеете денег на революцию — дайте хоть ключи и рекомендательное письмо к управляющему.
— Хорошо, — Надин поднялась. Завершая визит, направилась к двери. — Ключи и записку я пришлю с уличным мальчишкой. Под какой фамилией вас знают в Женеве?
— Гурвинский, Глеб Гурвинский, — полетело вдогонку злое.
Не оборачиваясь, Надин кивнула и, не прощаясь, покинула квартиру. Жаль она не видела лицо своего недавнего собеседника. Растерянность и восхищение, застывшие в прищуренных глазах, польстили бы, потешили тщеславную натуру. Слова привели бы в восторг.
— Ну, и сука! — крякнул мужчина и разочарованно присвистнул. Он планировал иной финал встречи. В соседней комнате в серебряном ведерке охлаждалось шампанское, белели нежным шелком простыни. В отличие от юной Наденьки Ковальчук мадам Матвеева оказалась особой осторожной и отказалась от коньяка, приправленного морфием. И ладно, решил Гурвинский, не очень-то хотелось. Очень, на самом деле, и хотелось, и требовалось переспать с этой гордячкой. Очень хотелось показать, кто здесь начальник, а кто — дурак.
Вечер после объяснения с Гурвинским Надин провела в церкви. Но молитва не принесла успокоения. Повторяя заветные слова, Надин гнала от себя испуганные мысли. Вчера Оля прочитала вторую статью Травкина, но как-то спокойно, обыденно, будто речь шла о новых моделях велосипеда. Между тем статья «Психоз или гипноз?», продолжая тему барышень-террористок, была отличной. Ее обсуждал весь город.
«Милые мои читатели! Помните, я излагаю всего лишь личные впечатления и не претендую на объективность и всеобъемлющий анализ информации. Я не исследователь, а репортер. Мое дело собирать материал. Ваше — делать выбор и давать оценку происходящему.
Итак, женской терроризм в России начался с того, что 24 января 1878 г. Вера Засулич выстрелила в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. Следующей вехой стала первая казнь. В 1881 г. за участие в покушении на царя была публично повешена Софья Перовская. Ее «коллега» Вера Фигнер (приговорена сначала к смертной казни, потом (взамен) — к вечной каторге) озвучила новомодные постулаты террора: «Если берешь чужую жизнь — отдавай и свою легко и свободно. Мы о ценности жизни не рассуждали, шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать».
Со временем ситуация не изменилась. Барышни, увлеченные террором не жалели ни себя, ни других. С одной стороны, их можно понять. Все-таки, молоды, неуравновешенны, экзальтированно верят, как в Бога в народ. Правда, народ не настоящий, а придуманный, не имеющий ничего общего с реальным населением Российской империи.
Ради этого фантома террористки творят много странных вещей. Причем, настолько странных, что невольно возникает мысль о психической патологии. Судите сами. Екатерина Б. в страстных статьях призывала раздать населению оружие и убивать всех от рядового помещика до царя. Валентина С. по воспоминаниям подруг оживала лишь, рассказывая о своей будущей смерти. Анна Р. (приговорена к смертной казни) в откровенной беседе с надзирателем заявила, что у террористов убит инстинкт смерти, поэтому они ни дорожат, ни своей жизнью, ни жизнью других людей. Вера П. встретила смертельный приговор хохотом. Вера С. — вторая женщиной, после Софьи Перовской, казненная за политическое преступление, выслушав приговор, отказалась подать прошение о помиловании и более чем хладнокровно вела себя во время казни. Марии С. считала, что ее смерть могла бы стать прекрасным агитационным актом, потому пыталась застрелиться сразу после теракта, не преуспев в том, призывала охрану расстрелять ее, пробовала разбить себе голову. Ольга Р., не сумев совершить акцию, во время которой должна была погибнуть, была весьма разочарована.
Как видите, наши героини мало похожи на нормальных людей. Скорее, их поведение — отклонение от психической нормы. Что, в общем-то, неудивительно. Жизнь в замкнутом пространстве подполья, в узком кругу соратников, зацикленных на смерти, не может не сказаться на эмоциональном состоянии. Оно непременно превратит картину внешнего мира в крошечное пространстве общения с такими же нездоровыми умами и душами. Мария Ш. о своем пребывании в подполье говорила: «Мир не существовал для меня вообще». Светлана Ф. признавалась: «Я думала, думаю и могу думать только об этом (теракте). Я не могу с собой ничего поделать».: Рашель Л., Софья Х. (мать троих детей), Лидия Р. Под гнетом этого неотступного психоза покончили с собой. Психически заболели и умерли после недолгого заключения Дарья Б., Татьяна Л. Умело изображали сумасшедших, будучи в заключении барышни Р. и П.
Интересно, но специалисты считают фанатичное стремление к своей и чужой смерти в основном мужским психозом. Для женщин, которые природой своей отвергают убийство, подобное отклонение почти не свойственно. Что же получается, революционная среда последних лет привлекала в основном уникальных психопаток? Или партии, к коим дамы принадлежали, каким-то способом сводили с ума вполне здоровых барышень? Невзирая парадоксальность последнего заявления, я склоняюсь ко второй версии и предполагаю, что искореженные сознание барышень-убийц не естественный феномен, а результат деятельности неких лиц, обладающих сильным даром внушения.
Правда, возникает вопрос: возможно ли подчинить человека до такой степени? По моей просьбе редакция обратилась к ведущим специалистам-психиатрам. Что же они сказали? Известный исследователь мозга профессор М.В сообщил: «Существуют люди, обладающие уникальными способностями. Есть сотни известных примеров, аналогичного характера. Есть научные изыскания, поразительного свойства. Однако собранные учеными материалы ничего не доказывают, а лишь подтверждают наличие феномена внушения». То же самое сказали и профессор К. и профессор С.
Так что вопрос остается открытым. Что лишает меня возможности с уверенностью заявить: «я прав» и заняться поиском гипнотизеров.
Впрочем, Бог с ним. Он свое получит и без моей помощи. А вот барышень жалко. До слез. Глупые, могли жить, рожать детей, радоваться жизни. Впрочем, какое я имею право судить кого-то? Мое дело разбираться с террором. Кстати, господа, поздравьте меня. Иду на дело! По решению Боевой Организации готовится покушение, и я в нем участвую. Вас, дорогие читатели ждет репортаж с места событий! Не пропустите! Только в «Ведомостях»! Ваш аноним».
Надин «проглотила» передовицу в одно мгновение. Однако похвалить Травкина смогла лишь через несколько дней.
— Петя, ты — гений. Я в восхищении. Что я, твоими статьями восхищается вся Российская империя.
Петр в притворной печали закатил глаза.
— Ах, Надежда Антоновна, не сыпьте соль на рану. Знали бы вы, как я страдаю. Моя тщеславная натура ущемлена. Все только и говорят о статьях Анонима, восхищаются его мужеством, стилем. Гадают кто автор, где скрывается. А он, бедолага, не смеет открыть миру свое гениальное лицо, скромно помалкивает и делает вид, будто не он взбудоражил империю! Не он — совесть нации! Не он получил гонорар сравнимый с профессорским жалованьем. Вчера кружковцы обсуждали мою статью, — продолжал хвастаться репортер. — К единому мнению, конечно, не пришли. Но задумались многие. Попросили Скрижальского дать оценку. Тот отказался. Семенов сказал: «мы не будем комментировать эту провокацию». Ребята даже обиделись.
— Вот и хорошо. Я ведь именно этого и добиваюсь. Пусть задумаются, во что может превратиться их детская игра в героев.
— Кстати, о героях, — спохватился Петр, — Семенов намекнул, что наша прелестная брюнеточка пребывает на ответственном рискованном задании и неизвестно вернется ли живой. Федюня тот час заявил: если с Ириной что-нибудь случится, он продолжит дело любимой.
— Вряд ли у него получится. Наша красавица отдыхает на даче, за городом, с чиновничком из управы.
— А Прядов места себе не находит. После занятий Семенов ему промывал мозги и парень, словно помешался. У него тряслись руки, глаза пылали, речь была бессвязной. Дай такому револьвер — кого хочешь, убьет. Я и сам, на что тертый калач, а после лекций Семенова иногда хочу пойти в кого-то выстрелить или метнуть бомбы.
— Ну-ка поподробнее.
— Семенов и Скрижальский ведут занятия по очереди. Всеволод Аполлонович Скрижальский клепает мозги по духовной части. Призывает исполнить долг перед народом, очиститься. Георгий Лаврентьевич Семенов разъясняет программные вопросы. Казалось бы, чисто интеллектуальное направление, но после его лекций я обычно очень нервничаю, раздражаюсь по пустякам, сержусь без причины.