— Нам спасибо много, нам рубля хватит, — усмехнулся Иван. — Вернее, червонца.
— Каждому.
Надин достала из сумки деньги.
— Заслужили.
— Добавить бы надо, — Витек почесал в лохматой голове. — Стока бегать как мы, за таки деньги вам никто не станет.
Вчерашний урок пошел впрок, Ваня одобрительно подмигнул приятелю: «можешь, если хочешь».
— Уж как мы работаем, себя не жалеем, тока поискать.
Надин покачала головой:
— Грабители вы, а не сыщики. Ну, да ладно.
«Может рассказать, как мы на груше сидели», — подумал Иван, но не успел рта раскрыть, как услышал:
— Я все знаю, поэтому и плачу так щедро. Спасибо за заботу, только не просите ничего. Пока….. — опередила шефиня и, условившись о новой встрече, простилась.
«Они хотели, как лучше, — повторяла Надин, возвращаясь домой. — Они хотели меня защитить». И вздыхала горько. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад. В тот день, вернувшись с работы, Павел отказался от ужина и хмурый, туча тучей, проследовал в кабинет. Щелкнул замок. Надин вздрогнула. Слова мужа, с холодным равнодушием брошенные ей в лицо, были хуже пощечины:
— Я все знаю. Ты втерлась в наше доверие, стала моей женой, подружилась с Олей ради наследства Грушининой! Оля не моя дочь! Леонид Грушинин был любовником Лариса! Да?
Нет, хотелось крикнуть Надин. Нет.
— Паша, пусти меня, — умоляла Надин через закрытую дверь. — Пусти, я тебе все объясню.
Дубовое полотно хранило молчание. Павел Матвеев не желал говорить с женщиной, обманувшей его доверие и любовь.
Утром Павел отправился на работу засветло, обедать не явился, к вечеру прислал записку, что хочет побыть один. Только через три дня Надин узнала, где скрывался от нее Матвеев. В сгущающихся сумерках, она брела от железнодорожной станции к их дачному дому и мусолила тяжкую думу: «Как быть? Как объяснить мужу?» К сожалению или к счастью, ничего объяснять не пришлось. Паша, мертвецки пьяный лежал на кровати в угловой комнате, храпел со свистом.
Надин вздохнула с облегчением. Тяжелый разговор откладывался до утра. Она открыла окно, подняла разбросанные вещи, выбросила пустые коньячные бутылки. С трудом, поворачивая тяжелое тело, раздела мужа. Обтерла влажным полотенцем. Усмехнулась горько:
«Пузанчик мой…» — голый Паша отнюдь не походил на Аполлона.
«За что я его люблю? — часто удивлялась Надин. Сейчас, глядя на беспомощное тело супруга, она просто задыхалась от нежности. Возможно, именно беспомощность Матвеева и возбуждала ее сейчас. Надин сбросила одежду, легла рядом, прижалась тесно. Ощутила грудью, животом, ногами тепло его кожи, родной запах. Всхлипнула, позвала, Пашенька. Матвеев встрепенулся, но не проснулся.
Открыл глаза он поздним утром. Обнаружив Надин, недоуменно взбрыкнул головой. Картину мира укрывала плотная пелена алкогольного тумана. Сквозь нее пробивалось ласковое стремление и нежность. Павел в изнеможении прикрыл веки.
— Зачем ты здесь? — прошептал хрипло. Из-под ресницы медленно потекла слеза. Горькая одинокая она скатилась по щетинистой щеке прямо в губы к Надин.
— Я всегда с тобой буду, — раздался тихий шепот.
— Нет, — он попробовал проявить твердость. — Ты эсеровская сука, лживая тварь, террористка мерзкая. Ты меня предала. И Ольгу предала. Я тебе не верю. Я тебя ненавижу и презираю. Ты не человек, не женщина, ты — проститутка. Продажная девка. Шлюха.
Не обращая внимания на оскорбления, Надин целовала мужа. Шея, плечи, грудь. Чем страшнее были слова, тем ниже опускались ее губы.
— Такие, как ты убили Егорушева. Он думал любовь и революция, оказалось деньги и подлость.
— Матвеев, заткнись, — попросила Надин, отрывая голову от живота мужа. — Не то я тебя взорву к чертовой матери…
После выясняли отношения.
— Ты. ты…ты… — сыпались обвинения.
Надин обняла мужа.
— Все это правда и все не правда. Я сегодняшняя не могу нести ответственность за ту прежнюю Надин. Она жила по-другому и думала не как я. Мы с ней разные люди. Суди ее, а меня люби.
— Удобная позиция, — проворчал Матвеев, обескураженный ответом.
Я сегодняшняя не могу нести ответственность за ту прежнюю Надин…
Что поделаешь, так устроен мир, люди меняются. Оглядываясь на себя прежнюю Надин даже не ужасалась, а только сжималась от отвращения. Как можно было делать то, что она делала? Уму непостижимо!
По настоящему эффектные женщины в революционной среде ценились чрезвычайно высоко. «Звезды» вроде социал-демократки Нины Вакар и эсерки Светланы Румянцевой только братьев Егорушеых «раскрутили» на миллион целковых. Надин «поднимала» меньшие суммы исключительно из-за своенравного характера. Однако только благодаря строптивости она смогла очаровать миллионщиков Грушининых. Старик Игнатий Иванович искренне любил лишь супругу, потому в любовницах, многочисленных и разнообразных, искал молодую Глафиру Георгиевну. Его сын — Леонид с одной стороны, копируя отца, с другой, привыкнув подчиняться властной матери, тоже интересовался исключительно сильными женщинами.
«Ты у того и у другого — не первая и не последняя. Кобелиная порода, бросаются на все что движется… — сказала Глафира, узнав об очередной измене мужа и новом увлечении сына. — Так что я на тебя зла не держу. А вот денюжки наши не трожь, иначе пожалеешь».
Невзирая на дружеское расположение, которое Глафира питала к Надин — Грушинина хорошо знала отца, благоволила Матвееву, была крестной матерью Ольги — за свои кровные она встала горой. Из заветной шкатулки на свет божий появились векселя, выписанные Матвеевым под залог завода, и прозвучала угроза предъявить оные к оплате. Надин съездила домой, удостоверилась: действительно, чтобы не платить банковский процент, Павел взял деньги у Грушининых. Это меняло дело. Разорять Павла ради пополнения партийной казны она не собиралась.
Вскоре случилась первая командировка в Соединенные Штаты. Затем вторая. У Грушининых Надин появилась только через полгода и узнала страшные новости: Леня умер от инфлюэнцы, вслед за сыном на тот свет отправился Игнатий Иванович. Постаревшая от страданий Глафира Георгиевна встретила гостью неприветливо:
— Зачем прикатила? Жалеть меня? А потом жалить?! Не вздумай! Нет тебе веры! Влезешь в душу, потом к кошельку потянешься! Не будет этого!
— Что вы, Глафира Георгиевна, я по-человечески.
— Сейчас проверим. Знай, денег у меня больше нет!
— Где же они?
— Я переписала состояние на Ольгу. — Старуха вручила Надин копию завещания. Та прочитала и хмыкнула, не нашлась с ответом. — Раз сыну не досталось, пусть крестница пользуется.
— Олька теперь — одна из самых завидных невест в империи.
— Будет, если глупостей не наделает. Таких, как ты.
— Мне моя жизнь нравится, — парировала Надин.
— Неужели не надоело под каждым корячиться? — спросила Грушинина.
— Что вы такое говорите.
— Скажи мне, дуре старой, почему ты, умная, сильная, красивая, состоятельная позволяешь всяким подонкам делать из себя шлюху? Зачем губишь себя? Ведь могла бы стать счастливой и другому человеку составить счастье. Паше Матвееву, например. Он сколько лет вдовствует. А ты ведь его любишь?
— С чего вы взяли?
— Брось увертки. Скажи прямо и честно.
— Люблю, — выдохнула Надин. — Больше жизни.
— Так поезжай к нему и сделай то, что должно.
— Что? — Никогда прежде у них не заходил разговор о Павле. Никогда старуха не была так откровенна.
— Для начала трахни так, что б про все забыл. Покажи свое мастерство не жирным старым котам, а человеку, к которому сердцем, душой прикипела. Пусть ему свет в копеечку покажется, пусть поймет, что жизнь продолжается.
— Я не буду развлекать Павла, — тяжко уронила Надин.
— Дура! Разве я тебе о развлечениях толкую? — Глафира Георгиевна сердито прихлопнула ладонью по столу. — Нет, голуба моя, я о жизни говорю, о браке, семье, детях, Олечке. Вы с Павлом — хорошая пара. Вы просто созданы друг для друга.
— Он не захочет меня такую… — Надин отвернула лицо к окну. — Я ведь…шлюха…сплю с жирными котами за деньги…
— Он про то не знает.
— Он до сих пор любит Ларису.
— Глупости. Паша спит и видит, как бы влюбиться снова.
— Меня не отпустят из партии, — напоследок прозвучал главный аргумент. — Пока я приношу деньги, меня никто не отпустит.
— Это мы еще посмотрим.
План Глафиры заключался в следующем: Надин сообщит своему руководству о завещании, предложит взять Павла и Ольгу Матвеевых под контроль, в случае положительного ответа оставит партийную деятельность, вернется в родной дом, легализируется.
— Ты — единственная возможность подобраться к моим деньгам. Если ты сработаешь точно — все будет хорошо.
Так и получилось. Заручившись поддержкой двух членов ЦК, Надин обратилась к Ярмолюку. Тот долго думал — идея ему не нравилась — потом согласился.
В очередной визит к Грушининой, глядя на сияющую физиономию Матвеева, Глафира заявила:
— Надька, ты шальная баба. Позавчера террором занималась, вчера деньги добывала, сегодня в любовь играешься. Тебе лишь бы кураж, остальное не важно. Но с Павлом этот номер не пройдет. Если ты его бросишь, он сломается. И тогда я тебя уничтожу.
— Ах, Глафира Георгиевна, вечно вы с угрозами. Ну, подумайте сами, как я могу бросить Пашу? Я же его столько лет люблю, — Надин расплылась в ослепительной улыбке. — Я его так люблю, так люблю…. — сравнить нынешнее счастье было не с чем. — Даже больше, чем Ольку. А за нее я горло перегрызу любому.
— Смотри, девонька. Прежде ты разрушала, пришла пора строить. Не ошибись.
…— Пашенька, зайчик мой милый, — взмолилась Надин, — пойми, прошлого больше нет. Есть настоящее, где я люблю тебя и не представляю без тебя жизни. И не желаю больше страдать. Не смей мне не верить, не смей гнать прочь. Ты мой, я тебя не отпущу. Против силы, но буду держать.
— А Оля?
— Оля для меня кусочек Ларисы, кусочек детства и безмятежной юности. Как я могу предать детство и юность, как могу отдать на заклание Ларису? Вы моя семья, мое счастье, моя цель и смысл. Мне смешно слушать твои обвинения. И противно.
— Ты говорила дикие вещи. Ужасные. Неужели Лариса изменяла? Неужели Оля — не моя дочь? — Павел потер ладонью висок. После длительных возлияний голова раскалывалась.
— Лариса тебя любила и была верна. У Ольки твои глаза и губы. Я все выдумала. Не мучай себя, мой хороший.
— Но Глафира Георгиевна, действительно, благоволит Ольге. И они, действительно, похожи.
Надин обняла мужа.
— Пашенька, ты — племянник Грушининой. Сын ее родного брата. Была какая-то история с актрисой, нежелательная беременность, воспитательный дом. Глафира вмешалась, отдала тебя в семью, взялась опекать. Она твоя родная тетка.
Матвеев ахнул. Он знал, что Матвеевы не родные, а приемные его родители; что он сирота и взят из воспитательного дома. Тем не менее, новость потрясла его.
— Ну и дела. А я всегда гадал, с какой стати московская миллионщица печется обо мне? Зачем поддерживает тесное знакомство, почему напросилась в крестные моей дочери?
Знакомство с Грушиниными Павел свел на первом курсе в университетской библиотеке. Хорошо одетая дама спросила, не знает ли он студента, годного в репетиторы в приличный дом. Оплата хорошая, полный пансион. Матвеев ухватился за выгодное предложение и вскоре стал своим в доме богатого заводчика. Репетиторство отошло на задний план. И было, оказывается, лишь поводом.
— Да, — протянул Матвеев задумчиво. — Брат Глафиры … — сказать «отец» Павел не смог, — …вроде бы умер недавно?
— Года три назад.
Они были на похоронах. Глафира прислала телеграмму. Попросила сопровождать в Варшаву. Сейчас Павел пытался вспомнить лицо человека, лежащего в гробу. Лицо своего родного отца. Увы. Незначительное событие не сохранилось в памяти. Помнился богатый, вышитый золотом мундир, седые обвисшие усы, серые щеки в росчерках морщин. Больше ничего. И не надо, обижено думал Матвеев. Зачем помнить человека, который бросил меня.
— А…мать…где. же…
— Родила и упорхнула… — жалея мужа, сказала Надин.
— Сучка… — Матвеев болезненно поморщился.
— Только смотри, Паша, Глафире ни гугу. Я обещала молчать, страшную клятву дала.
— К чему эти тайны? — удивился Матвеев. — Взрослые ведь люди.
— Ей стыдно за брата, неловко перед тобой. Пусть будет, как она хочет, ладно?
— Ладно, — отмахнулся Павел. — С Олей выяснили. Что у нас дальше по программе? Наследство?
— Старуха завещала все Ольге. Она ненавидит родню мужа и после смерти Леонида делает все возможное, что бы Грушининым ни досталось ни копейки.
— Но имеет ли Ольга право на эти деньги? — засомневался Матвеев.
— Имеет, — отрезала Надин. — А вот ты не имеешь права вмешиваться в чужие дела. Как Глафира решила, так и будет. Не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Не лишай человека удовольствия.
— Кстати об удовольствиях… — Павел притянул к себе Надин, чмокнул в нос, подмигнул, — давай мировую, а…
После мировой лежали, тесно прижавшись друг к другу, вбирая тепло, отдавая нежность. Сыто и сладко ныло естество, от новых желаний кружилась голова.
— Когда я думаю о тебе, — признался Матвеев, — у меня в душе, словно маленький серебряный колокольчик звучит: На— дддзынь — ка, На— дддзынь — ка…
— А у меня бронзовый колокол гремит: Паш— шшш — ша.
— Я тебя так люблю
— А я еще больше. Поедем домой.
Ольга услышала знакомые голоса и выскочила в коридор.
— Вернулись! Наконец-то!
Мгновенно поставила диагноз:
— Помирись? Слава Богу!
— Мы и не ссорились, — Надин надменно вскинула брови. И получила:
— Вруша, — прошептала племянница.
— Как ты, негодная, с теткой разговариваешь?! Что себе позволяешь?! Паша, она меня последними словами обзывает! Ни уважения к старшим! Ни благодарности! Нахалка!
— Ой— ой— ой… — передразнивая походку Надин, запрыгала Оля. — Папа, пока ты дулся, Надин рыдала горькими слезами. Маша до сих пор не может высушить подушку.
— Ах, вы, вредные ябеды… — Павел обхватил своих женщин за талии и закружил. — Господи, как же хорошо.
Он рухнул на диван, увлекая Олю и Надин за собою. Чмокнул обеих в макушки. Сжал покрепче.
— Лапочки мои. Куколки.
Женщины переглянулись. Нежностями Матвеев, обычно, предварял неожиданные сообщения.
— Девочки, я должен признаться, — оправдывая ожидания, выдал Павел. — Я не только купил собственность в Швейцарии. Я запросил право на жительство. И получил согласие. Осенью будем оформлять документы.
— Господи! — изумилась Надин. — Зачем? Чем тебе Родина не угодила?
— Мне надоела безответная любовь. Я хочу жить в стране с конституцией, хорошим климатом и трезвыми рабочими. Быстрее и проще самому выучить немецкий и французский, чем ждать пока в Российской империи воцарится порядок. Вам, мои милые, швейцарское гражданство не помешает. Красавицам Швейцария к лицу. Что скажешь, Оля?
Дочка теребила косу и улыбалась.
— Хорошо. Я согласна.
Надин всплеснула руками:
— А я — нет.
Матвеев с сожалением покачал головой.
— Ничем, милая, ни могу помочь. Нас большинство. Так что, да здравствует Конфедерация кантонов, президент, двухпалатный Федер и вечный нейтралитет.
— Но Швейцарии — осиное гнездо русских социалистов. В Женеве полно эсдеков и эсеров! — возмутилась Надин. — Я не желаю видеть их гнусные рожи! Не желаю слушать пустые речи! Я хочу нормально жить, а не натыкаться все время на свое прошлое. Я его ненавижу и боюсь.
— Наденька, — Павел был на удивление строг. — Прошлого нельзя бояться. Прошлое надо отпустить.
— Ты не понимаешь, что говоришь, — поморщилась Надин. — Они не отстанут от меня. Они разлучат нас. Обманут. Заставят меня вернуться в партию.
Павел нахмурился:
– Мы не будем бояться и не позволим себя запугать. Мы не дадим тебя в обиду. Правда, дочка?
Вместо ответа, Ольга всхлипнула и бросилась вон из комнаты. В дверях она обернулась, мокрыми от слез глазами посмотрела на отца и тетку и убежала.