- Как это - «по замороженному пруду»?! – опешил Ипатов.
Собакин рассмеялся.
- Это довольно простой фокус. Он стал возможен, когда Яков Вилимович обнаружил, что вода в реке Воре, где неподалёку находилось его имение, нестерпимо холодная от огромного количества ледяных ключей, находящихся в этих местах. В его собственном пруду, даже в самое жаркое лето, вода прогревалась очень мало. Тогда он велел в тёплое время года разделить пруд на две части, а в самые лютые крещенские морозы одну из них застелить соломой и закрыть толстыми досками до лета. Таким образом, он сохранил лёд до июня. На праздник Петра и Павла граф созвал именитых гостей, и пока они пировали, велел снять деревянный настил и солому, а потом, из второй половины пруда, напустить туда воду. Рыхлая и загрязнённая поверхность льда промылась чистой водой и была откачена обратно. Причём, большой объём льда тут же заморозил остатки воды, сделав поверхность пруда совершенно гладкой. Перед изумлёнными зрителями предстала поблескивающая в уже вечернем освещении, замёрзшая гладь, по которой катался сам Брюс и предлагал такое же увеселение гостям. А когда те согласились выйти на лёд, начался ещё и большой фейерверк. Граф в этом деле был мастер непревзойденный! Эффект был ошеломляющий.
- Интересно! – мотнул головой Ипатов. – Представляю себе удивление гостей!
- Не только удивление, мой друг, но и страх и, как следствие, глупые сплетни о колдовстве. Но, я, кажется, утомил вас этим разговором.
- Что вы, ни сколько! – завозражал Ипатов. – А что было потом с сыном Якова Вилимовича?
- После смерти матери в 1742-ом году, Петр Собакин уехал в Англию. Ему хотелось побывать на родине предков, во Франции, Англии и Шотландии. В 1751-ом году он женился на девице из рода известного мореплавателя Джона Кабота , который открыл для англичан удобный морской путь в Америку. У них родились подряд сын Вильям и дочь Элизабет. Жена наотрез отказалась ехать в Россию, а Петра Яковлевича тянуло домой. К тому же он боялся из-за длительного отсутствия потерять в России свое состояние, которое было немалым. Супруги разделили детей, и мой прадед с малолетним сыном вернулся в Москву. Вильям Брюс по достижении двадцати четырёх лет вступил на дипломатическую стезю и был подолгу службы чаще заграницей, чем в России. Там и женился. Имел дом и здесь и в Англии. Был на виду. После окончания войны с Наполеоном он даже состоял в свите императора Александра I и вместе с другими представителями союзных войск проехал всю Европу по следам Бонапарта. В 14-ом сопровождал царя в его поездке по Англии. Именно тогда, с лёгкой руки Вильяма Петровича, Россия заключила торговое соглашение с Британией, коего не было, аж с петровских времён и у нас опять появились английские ткани, шотландские пледы, ирландские дорожные несессеры, знаменитые саквояжи и многое другое. В то время Собакин был доверенным лицом Николая Ивановича Тургенева – российского императорского комиссара при бароне Фридрихе Штейне – временном министре всех владений, отвоёванных у Наполеона. Как видите, карьера его была весьма публичной. Умер Вильям Петрович в 1845-ом. Его сын и мой отец - Яков на государственную службу не пошёл, много путешествовал и жил подолгу в Лондоне. А я, по его распоряжению, постоянно находился в Москве, воспитывался по-спартански, на руках доверенных гувернёров и учителей. Жил нечастыми встречами с отцом, которого обожал. Каждый год я месяца по два проводил с ним заграницей. Так что, в юном ещё возрасте, объехал полмира. Умер он неожиданно, в 58-ом, в Париже. Для меня это была огромная потеря самого близкого человека. С тех пор я один, хотя, в России у меня есть родственник, а заграницей даже больше. Между прочим, среди этой родовитой знати, один – известный иллюзионист. Видимо в нашем роду преобладает тяга к таинственному. Говорят, что мы с ним похожи, как наш император со своим двоюродным братом, герцогом Йорским .
- Интересно, - полюбопытствовал молодой человек. – Вашего предка звали Яков В-и-л-и-м-о-в-и-ч. А сами вы В-и-л-ь-я-м Яковлевич. Это что разные имена?
- Нет. По-английски это одно и то же имя «William», как у Шекспира. Но, в петровские времена произносили «В-и-л-и-м». Считалось, что так проще говорить. Все имена с трудным произношением вообще менялись на русские. Иностранцы на это шли по распоряжению самого царя: дабы не было в народе ропота о «немецком» засилье. В то время различий в национальной принадлежности особо-то не делали: все, кто не наши, были немчурой – немыми, не говорящими по-русски. В наши дни, поднаторев в иностранных языках, русские уже легко произносят более правильное произношение этого имени: Вильям.
- Вильям Яковлевич, скажите, – совсем осмелев, спросил Ипатов, – кем вы себя больше ощущаете, Брюсом или Собакиным?
- Хм! Интересный вопрос вы мне задали. Несмотря на мою внешнюю схожесть с графом Брюсом, и постоянный долив иностранной крови в мой род, я себя ощущаю совершенно Собакиным. Вот так-то, молодой человек. Люблю всё русское: и быт, и природу и русских женщин. Ха-ха-ха!
- А вроде был какой-то государственный Брюс в Москве при Екатерине II? – припомнил Александр Прохорович.
- Да уж, был такой, – поморщился Собакин - Это - Яков Александрович Брюс , московский генерал-губернатор, внучатый племянник Якова Вилимовича. По крови: он мой дядя. Через пять лет после смерти деда, его племянник Александр, сын брата Романа, добился передачи графского титула себе, но не смог удержать такой ноши: та ветвь мужской линии Брюсов пресеклась. У покойного генерала осталась дочь – Екатерина Яковлевна. Её опекуном стал граф Мусин-Пушкин, который женил на ней своего сына Василия Валентиновича, камергера Двора. В 1796-ом году они добились высочайшего указа о передаче ему графского титула и имени Брюсов. Брак оказался неудачным. К тому же, Мусины практически обобрали Екатерину Яковлевну. Она подала на развод. Умерла графиня Мусина-Пушкина-Брюс в стеснённых обстоятельствах, в Италии. Ей пришлось продать, принадлежащее ей, дедовское имение Глинки.
- А почему ваши предки не выкупили имение? – поинтересовался Ипатов.- Насколько я понял из вашего рассказа, они могли себе это позволить.
- Им не разрешил это сделать сам Яков Вилимович. Видимо на это были серьёзные причины.
Ипатов не понял ответа, но уточнять не стал. Кто знает, может граф написал об этом в завещании.
- Что же касается самого дяди… - задумчиво протянул Собакин. - В те времена Европу лихорадило. Во Франции рухнула монархия. Наша государыня Екатерина боялась, и не напрасно, кстати сказать, такой же смуты и заговора у нас: сама пришла к власти через переворот и понимала, как в одночасье можно лишиться скипетра и державы. По её указу стали проверять всех и вся на благонадёжность. Потянули к ответу всевозможные литературные кружки, салоны и закрытые общества. Начались аресты и дознания. Тем более, что ниточки от некоторых из них уходили заграницу. Так вот: Яков Александрович Брюс сам активно участвовал в таком тайном обществе, что было само по себе непозволительно человеку на государственной службе. Более того, он без зазрения совести взялся творить расправу над себе подобными и стал обвинителем в измене одного из самых ярких просветителей того времени: честнейшего и богобоязненного Николая Ивановича Новико;ва . Этот человек был несоизмеримо выше каких-либо заговоров и представлял собой истинного патриота отечества. Новиков стоял на позиции реформирования русской жизни на национальных основах. Вся его деятельность до ареста: поиск пути для создания нравственного во всех отношениях государства. Тайные общества, в которые он вступал, тяготили его, что порождало множество конфликтов между ним и остальными членами этих союзов. Он хотел от них получить особые знания, на которые те намекали, чтобы с их помощью благоустроить мир. Это наивно, но он таким и был. Новиков был арестован. На следствии на него свалили всю вину за организацию противозаконных сборищ и издание просветительских книг без надлежащей цензуры. Николай Иванович был осужден и посажен в Шлиссельбургскую крепость, хотя следственной комиссии были известны по этому делу персоны куда более значительные. Правда, некоторых из них всё же «наказали»: на короткое время выслали в свои имения. Я это всё знаю доподлинно потому, что мой дед, Вильям Петрович сам состоял в одном из самых таких обществ и яростно боролся за освобождение Новикова из тюрьмы. Так-то вот. О, молодой человек, как уже поздно! Отдыхайте, завтра много работы,– взглянув на большие столовые часы, сказал Собакин.
Канделябров, который во всё время разговора стоял у двери, подпирая косяк, засуетился, забегал и стал убирать посуду со стола. Ипатов взялся ему помогать. Бекон тоже изображал помощь: метался под ноги в самый неподходящий момент, когда руки у людей были заняты. Животное очень любило суету и своё непременное в ней участие.
Хозяин на некоторое время поднялся к себе наверх и спустился уже в элегантном, грогроновом пальто, белом шёлковом шарфе и с цилиндром в руках.
- Спиридон, - объявил он, – меня не жди. Покойной ночи, Александр Прохорович.
И вышел из дома.
- Слушаю, – пробурчал слуга, но как только Вильям Яковлевич хлопнул дверью, в сердцах плюнул и, уже как своему, сказал Ипатову: – Ну ты гляди, как его черти крутят! Опять ушёл – знамо куда – на всю ночь.
- Может быть, он по делу Арефьевой пошёл? – выразил предположение Александр – защитник людей.
- Ну да! По делу, конечно по делу. Только не Арефьевой, а совсем другой персоны – Варвары Петровны Кашиной, которая имеет место жительство на Поварской. Приклеился к ней хозяин, что банный лист. Что ж за напасть такая, Господи! Не знаешь, каким угодникам молится, чтобы эта короста отвалилась!
- Может у Вильяма Яковлевича серьезные намерения?
- Это к замужней-то женщине, когда её вторая половина в отъезде?
Ипатов только крякнул. Канделябров безнадежно махнул рукой и убрался в кухню. За ним, подняв хвост трубой, ушёл кот.
Следующий день оказался тяжелым. Спиридон Кондратьич разбудил молодого помощника, когда начальника уже не было дома.
- Вернулся чуть свет, переоделся и ушёл, – сухо информировал верный слуга о хозяине. – Завтракать не стал.
Ипатов отлично закусил в красивой столовой в обществе кота, который лопаясь от сытости, нагло выпрашивал печёночный паштет. Канделябров неодобрительно смотрел на это безобразие, но выговаривать любимцу не стал, а взял его за шкирку и выкинул на улицу: «Погуляй, касатик!».
Быстро собрались и в девять поехали искать лаковую коляску. Да, связи на Москве у Спиридона были обширные. Они объехали и обошли полгорода: опрашивали ямщиков, возчиков, каретников. На Страстном бульваре пили чай у знакомого квартального надзирателя. Были в извозчичьих трактирах и кабаках, заезжали в «Крутой Яр» у Рогожской заставы и «Ямской двор» на Никольской. Побывали в знаменитых «Наливках» на Якиманке. По;ходя, Кондратьич рассказал, что название такое пошло от бывшего там в старину поселения великокняжеских телохранителей, которым была привилегия в своем кабаке во всякое время пить вино и пиво, даже в дни Великого поста , когда все заведения, кроме чая с квасом, ничем не торгуют. Народ, видя такое исключение, назвал этот кабак «Наливками», то есть местом, где всегда наливают. Ипатов все смотрел, слушал и запоминал. Но, поначалу, такой шустрый и ражий ко всякому разговору, он к двум часам дня существенно поутих, обмяк и отдал всю инициативу двужильному Канделяброву. Часа в четыре Александр Прохорович уже мало интересовался лаковой коляской и мечтал только о том, как, придя домой, он опустит гудевшие ноги в холодную воду и даст отдохнуть замотавшемуся от разговоров языку.
В шестом часу коляска нашлась. Извозчик показал, что его нанял на Воздвиженке представительный мужчина в пальто и котелке, надвинутом до самых глаз. Других примет он не помнил. Подрядился доехать до Страстного монастыря и ждать, сколько надо, а потом отвезти барина за Калужскую заставу, что он и сделал. Приехали к монастырю часов в пять вечера. Тот человек ушёл. А вернулся около восьми с дамой. Стемнело, и какая она из себя, он не разглядел, да и интереса не было. Хотелось уж ехать: озяб ждать. Понял только, что женщина была нестарая: в коляску вспрыгнула легко. Повёз он их в Замоскворечье и высадил за Калужскими воротами, у ворот городской больницы. По дороге они может, о чём и говорили, но слышно не было.
Когда взмыленная парочка вернулась домой, то застала у входа ресторанный экипаж, из чрева которого фрачный лакей «Славянского базара» таскал в дом немереное количество провизии в корзинах, накрытых льняными полотенцами.
- Ну не помирать же нам с Беконом с голоду! – отвечал Вильям Яковлевич на недовольное ворчание Спиридона.
Собакин был на зависть бодр, свежевыбрит и одет в изумительный маренговый костюм - самый модный в этом сезоне.
- Вам, как я погляжу, сегодня досталось, – оглядел он убегавшихся помощников и великодушно предложил: – Идите, мойтесь. Я, так и быть, подожду вас с обедом или уже с ужином?
Освежившись и отведав «славянских» деликатесов, Александр Прохорович пришёл в себя и уже бодро доложил начальнику об успехах. Спиридон тушевался и только изредка вставлял нужные уточнения.
- Молодцы! – похвалил Собакин. – У меня тоже есть кое-что новенькое. Пришло сообщение от нашего агента: Турусова ездит на Арбат, в Филлиповский переулок, где снимает квартиру. Я сразу отправился туда. Хозяйка дома: вдова коллежского асессора, некто Клюева, личность - ничем не примечательная. Уже около года она сдаёт флигель даме, которая там тайно встречается с мужчиной. Вопрос о приличии закрылся большой суммой платы за квартиру. Эта квартирантка никогда не снимает вуали и называет себя Татьяной Ивановной. Бывает она там регулярно, часа два-три, и всё больше к вечеру, но ночевать никогда не остаётся. Мужчина приезжает с ней или появляется позже. Кто таков никто не знает: должно быть прячет лицо. Прислуга в доме Клюевой говорит, что он плотного сложения, выше среднего роста, не старый. Любовники пользуются садовой калиткой, которая выходит в тихую часть переулка.
- Неужели родные дядя с тётей виноваты в исчезновении племянницы?! - удивился Ипатов.
- Никаких выводов, Ипатов! Лариса Аркадьевна вполне может иметь любовника. Мы обязательно выясним её личные обстоятельства, но сейчас самое важное: приезд неизвестного господина с Анастасией к стенам городской больницы. Что было дальше? Это уже след и мы по нему не пойдём, а побежим, как хорошие ищейки. Девушка этого человека хорошо знала: иначе не пошла бы за ним одна, на ночь глядя. По всей вероятности, он сообщил ей в письме что-то такое, отчего она, не раздумывая, поехала с ним, даже не предупредив своего кучера. Кто же это мог быть? Мелецкий? Он точно в Петербурге. Добронравов? Он в то время подплывал на барже к Москве. Из близкого окружения остаются без внятных алиби: дядя, доктор Зяблицкий, в какой-то чрезвычайной ситуации – Шварц. Или это был совершенно незнакомый нам человек, которому она доверилась из-за письма. Срочно нужно выяснить, что делали все перечисленные мною лица в тот злополучный вечер. Итак, главное направление нашей работы на завтра: алиби трех мужчин, городская больница и напоследок: интимная жизнь Турусовой.
Спозаранку сыщики разъехались кто куда. Собакин с Ипатовым - в своем обличье, Канделябров – в таком замызганном рванье, что уходя последним, запирал дверь рукой, обмотанной салфеткой.
Около трёх пополудни, все, как сговорившись, вернулись домой. Уже за обедом – время было дорого – началось очередное совещание. Брюс объявил: «Без чинов!». Александр Прохорович впервые видел Спиридона за столом. Причем, тот успевал и есть и обслуживать своих сотрапезников, сохраняя такое достоинство, что представлялось, будто за столом сидит один человек, а подает другой.
Сначала слово предоставили Ипатову. В день исчезновения девушки, Арефьев и Турусова весь день провели дома, о чем заявляет вся прислуга. Управляющий находился у себя на квартире до полудня, а потом уехал в Сибирский торговый банк. Ипатов проверил: это - правда. Немец вернулся домой около половины пятого - прямо перед отъездом Анастасии в монастырь. Потом, со слов самого Шварца, он был дома безотлучно. Проверить это нет возможности: прислуга в большом доме его не видела, а во флигель, где тот живёт, не ходила. Следовательно, управляющий мог выйти незаметно в любое время, тем более, что у него, как оказалось, есть запасные ключи от ворот.