Горе побежденным - Ольга Сухаревская 11 стр.

 Заговорил Собакин. Зяблицкий снимает квартиру на Большой Никитской  в доходном доме, где проживает, в основном, университетская  и консерваторская профессура. Дом большой, с тремя подъездами в четыре этажа. Доктор обитает  там на холостяцкую ногу. Прислуга у него  приходящая: сметёт пыль, отдаст бельё в стирку, вымоет пару стаканов из-под пива и всё. Словом, Михаил Лаврентьевич ведёт свободный образ жизни: дома не сидит. Бывает, что и остаётся ночевать в Университете или в больницах, где практикует.  В таких случаях он приезжает в квартиру утром, переодевается и опять исчезает на неопределённое время. В тот день прислуга у него не была и ничего рассказать не может. Равно, как и дворник, который «не нанимался посреди ночи каждый раз отпирать докторам ворота», а потому, всем жильцам-медикам раздал ключи, «так как, врачебная надобность бывает и ночью». Ничего не добившись от стража, Собакин поехал в Городскую больницу. Как оказалось, Зяблицкого там хорошо знают. Он бывает на консультациях, операциях, приводит студентов на практику, отбирает безымянные трупы в анатомичку Университета. В тот день врачи и больничный персонал его не видели.

 Тут вмешался Канделябров:

 - Был он там! Осип, ночной сторож, который постоянно дежурит у боковых ворот со стороны Нескучного сада, рассказал, что видел его тем вечером, но не на территории больницы. Зяблицкий шёл снаружи вдоль ограды под руку с молодой женщиной. Сторожу показалось, что она больна: та всё время спотыкалась. Они сели в карету и уехали. Осип слышал, как доктор сказал кучеру: «К Донскому!».

 - Что за карета? – спросил Собакин.

 - Ихняя, больничная. Кучер нашёлся сразу.

 - Отлично. Что он сказал?

 - А ничего не сказал, потому, что был мёртв. В ту же ночь его нашли бездыханным около кареты, на Малой Калужской. Это совсем рядом с монастырем. Вскрытие показало отравление цианидом. Рядом валялась бутылка из-под водки с остатками этой отравы. В карете на сидении обнаружено какое-то тряпьё: длинный плащ с капюшоном и старое  рваное одеяло.

 - Так, значит всё-таки Зяблицкий. Но какой мотив, вот вопрос! – озабоченно проговорил Вильям Яковлевич и поинтересовался: – Как ты нашёл этого Осипа? Когда я там был, сторожка была на замке.

 - В кабаке у Калужских ворот, в дымину пьяного.

 Ипатов молчал в совершенном изумлении.

 Спиридон описал ситуацию в своем репертуаре:

 - Либо у доктора с этой Арефьевой шашни были, либо он действовал по чьему-то наущению. Понятное дело: медик. Ему человека на тот свет отправить – раз плюнуть.

 Начальник встал из-за стола.

 - Время действовать. Прежде, чем брать Зяблицкого, быстро едем в Донской! На месте осмотримся и там уже решим, что делать дальше, – скомандовал он.

 - А может, Арефьева жива и всё это только шутка? – неуверенно предположил Ипатов.

 - Ну, тогда я этих шутников… - грозно проговорил Собакин, выходя из дома.

 Сыщики в каких-нибудь сорок минут лихо домчались до Донского монастыря. Пройдя  внутрь, троица рассыпалась по территории. Собакин пошел к настоятелю, Ипатов к сторожам, Канделябров отправился ходить с «приглядом». Через полчаса сошлись на высокой паперти большого пятиглавого собора. Вильям Яковлевич объявил, что Зяблицкий здесь бывает, как врач. Он свидетельствует о любой смерти, случившейся в стенах обители, официально заверяет случаи перезахоронений, если надо: бесплатно лечит монастырских. Отзывы о нём хорошие.

  Всё время, пока говорил начальник, Александр Прохорович приплясывал от нетерпения и при первой же паузе выпалил:

 - Сюда, сюда он привез Арефьеву! Сторожа показывают, что Зяблицкий внёс её на руках. Дескать, проезжали мимо – даме стало плохо. Доктор сказал им, что отнесёт её в часовню, ту, что позади собора, чтобы не беспокоить попусту братию, которые все ещё были на службе. Минут через двадцать Зяблицкий её опять вынес и сказал, что женщине не лучше, и потому, он повезёт её в больницу.

 - Пошли к сторожам! – скомандовал Собакин и первым бросился к воротам.

 Монастырские сторожа были крепкие деревенские ребята.

 - Расскажите-ка мне ещё раз, как доктор заходил и выходил из монастыря, – напористо допрашивал их сыщик.

 - Ну, стуканул он нам в ворота. Мы окошко открыли – смотрим, а это наш Михайло Лаврентич стоит и на руках кого-то держит.

 - Вы видели кого?

 - Нет, темно было. Но, судя по подолу – женщина. Ноги были видны в полусапожках.

 - Как они выглядели, это полусапожки?

 - Богато. Серые, замшевые, на пуговках.

 - Что вам сказал доктор?

 - Сказал, что женщине стало плохо, и он хочет, чтобы она в покое полежала, а то её всю растрясло в дороге. Когда она придёт в себя, он увезёт её домой. Я, говорит, её в часовне положу да святой  водичкой сбрызну и напою. Мы говорим, что там нет никого – все в соборе. А он сказал, что сам управится: не в первой ему с больными возиться. А минут через двадцать несёт её назад. Нет, говорит, ей не лучшает: повезу в больницу. Мы дверь в воротах открыли, он её и вынес. Извозчик ихний рядом дожидался.

 - Когда доктор выносил женщину, она была также закутана?

 - Сильно закутана: и голова и ноги. Прямо - запелёната. Может она очнулась и её знобило?

 Собакин повернулся к своим помощникам:

 - Вы поняли? Он её внёс на территорию монастыря, а вынес «куклу» - то есть куль, тряпье, свернутое, как человеческое тело. То самое тряпьё, которое обнаружили в больничной карете. Надо искать Арефьеву здесь. Это - несомненно. Мы с Ипатовым начнем поиск, а ты, Спиридон, пулей лети в полицию к Рушникову. Объясни ему, что и как. Пусть берут Зяблицкого и едут сюда с обыском.

 - Я не успел доложить, – сказал Канделябров. – Монахи сказали, что на следующий день, был Зяблицкий здесь. Сначала принял двух больных, а потом пошёл зачем-то на старое кладбище и долго там ходил за малым собором между склепами и могильными крестами.

 От напряжения нервов и усталости Ипатов чувствовал себя, как в угаре. Собакин же, наоборот, как хорошая ищейка сновал туда-сюда, обегал всё кладбище позади церквей. Александр Прохорович поначалу тоже наладился бегать рядом, а потом поотстал: не угнаться ему за начальством, да и молчит Вильям Яковлевич, как воды в рот набрал.

 Часа через два приехал Рушников и сыскные. Враз перекрыли входы в монастырь, оцепили территорию кладбища. Вышел отец настоятель. Все подошли к нему.

 Федор  Кузьмич сообщил ошеломляющее известие: при аресте доктор Зяблицкий, не сказав ни слова, отравился до смерти: принял цианид.

 - Надо вскрыть старые надземные каменные гробницы, в первую очередь те, что за малым собором. Я уверен: Арефьева в одном из них. Времени у него было мало. Скорее всего, доктор заранее подготовил одну из них, чтобы можно было быстро поместить туда тело. Значит, она легко откроется. Ваше  высокопреподобие, благословите на работу, - обратился Собакин к настоятелю.

 Тот сокрушенно покачал головой и развёл руками. Если это необходимо…

 Началась тяжелая работа. Аккуратно, чтобы не повредить надгробия, четверо дюжих полицейских осторожно  вскрывали почерневшие и позеленевшие от времени, покрытые мхом, старые гробницы. Работа шла в присутствии настоятеля, судебного врача, Рушникова, его подручных и помощников Собакина. Полицейские держали фонари – стало совсем темно. Зрелище было: не приведи Господи! Захоронения были старые, но вид, уже истлевших, до скелетов, мертвецов впечатлял похуже, чем только что умершие. Так, по крайней мере, казалось Ипатову. Он смотрел на невозмутимого Собакина, Канделяброва и своего дядю и думал о том, что ему, наверное,  никогда не научиться такому бесстрашию и выдержке. В пятом саркофаге, поверх истлевших костей какой-то рабы Божией Евфрасии  Клеоповны Ревякиной, лежала мертвая Анастасия Дмитриевна Арефьева. Казалось, что девушка спит, неловко поджав под себя одну руку. Судебный врач засвидетельствовал смерть. Вот тебе и невеста! Вместо подвенечного платья  –  каменная домовина.

 То ли от переутомления дня, то ли от переизбытка такого рода впечатлений, но Александр Прохорович этого последнего испытания не перенёс: слабо икнув и закатив глаза в ночное  небо, он стал заваливаться прямо во вскрытую гробницу и был бы там третьим лишним, если бы не сноровка Канделяброва. Спиридон Кондратьич вовремя перехватил обмякшее тело молодого человека и уложил его на землю, где судебный врач сунул ему под нос флакон с нашатырём.

 Сыщики вернулись домой около трёх ночи измученные, подавленные и неразговорчивые. После того, как обнаружили тело Арефьевой и составили протокол, все  поехали на вскрытие. Следов надругательства или грубого насилия обнаружено не было. Девственно чистая, цветущая девушка погибла от руки ближайшего друга дома, который, по всей вероятности, сначала усыпил её хлороформом, а потом ввёл лошадиную дозу морфия. Видимых причин такому злодеянию не было. В гробнице было обнаружено скомканное злополучное письмо. В нём было:

  Собакин взял конверт, понюхал и сморщился: от него до сих пор пахло формалином и ещё какой-то химией.

 - Вот вам и «духовитость» от конверта. Интересно, почему он не уничтожил письмо? Торопился и забыл или был уверен, что в этом гробу улика будет в безопасности и со временем рассыплется в прах вместе с телом жертвы? И всё же, почему убийца доктор?  Зяблицкому  нет никакой материальной выгоды от смерти Арефьевой,  – продолжал  рассуждать Собакин. – Характер его письма к девушке показывает, что между ними отношения было сугубо официальные. Со стороны Анастасии – точно. Она бы вообще не пошла на эту встречу, если бы жених ей был безразличен. А может, доктор питал к ней нежные чувства и, узнав о тайне жениха, из ревности, решил расстроить свадьбу? Возможно, у него из этого ничего не получилось, и он её убил. Дикость, конечно, но всякое бывает. Нет, эта версия слабовата. Любимых убивают в состоянии аффекта, а тут на лицо продуманная и хорошо подготовленная операция. Значит,  всё-таки дело в её богатстве. Хотя, для чистоты следствия нельзя отметать ещё одну версию.

 - Какую? – поинтересовался Ипатов.

 - Зяблицкий мог быть психически ненормальным, – сыщик усмехнулся. – Врачу это легче скрывать от других.

 У Ипатова это преступление не укладывалось в голове. Лёжа в ванне по настоянию начальника («Смойте-ка с себя всю тяжесть этого дня!»), он представлял энергичного, так располагающего к себе доктора, и не мог поверить, что тот оказался убийцей. Уму непостижимо! Ипатов мог подумать на кого угодно, но только не на него. На своей половине ванной комнаты Собакин не пел, а тоже предавался невесёлым размышлениям. Внизу Канделябров чем-то страшно грохотал на кухне и ругался с котом. Особенно, всем троим было тягостно вспоминать тот момент, когда в здание судебной экспертизы приехал Николай Матвеевич. Видеть его не было сил. Враз постаревший, с безумными глазами, серым лицом и руками, непрестанно расстёгивающими и тут же опять застегивающими сюртук, с трясущимися губами, он всё время повторял и повторял: «Настенька, Настенька». А как увидел её при опознании – тут же и повалился замертво. У нестарого ещё человека не выдержало сердце. Вокруг все забегали, засуетились, положили его на диван, открыли грудь. Запахло камфарой. Меньше чем через час констатировали смерть от разрыва сердца. При этом известии Рушников тоже схватился за сердце и тяжело опустился на стул.

 - Что ж это такое, а? – придушенным голосом проговорил он. – Сначала Дмитрий погиб. Я дружил с ним с детских лет. Потом дочь его Анастасия, теперь брат Николай. Семья у них была дружная, домашняя. Что за человек этот Зяблицкий? Кто он, что сотворил такое? Я его совсем не знаю. Видел пару раз у Арефьевых. Вильям Яковлевич, голубчик, разберитесь в этом хитросплетении, не бросайте дела. Это моя личная к вам просьба. Я, со своей стороны, посодействую, чем могу, но только, сами понимаете, кто ж из этого круга будет с нашим братом откровенничать. Здесь не припугнёшь, а надо это дело изнутри вызнать.

 Уже заголубело небо, когда в доме, наконец, все смолкло, хотя в кабинете Собакина лампа горела до тех пор, пока в раннем утреннем свете по Сретенке не загромыхали первые колеса.

 В субботу все поднялись поздно. Вильям Яковлевич, хмурый и не выспавшийся, предложил помощнику сделать визиты к участникам драмы.

 - Начнем сызнова. Имея представление о каждом, мы с вами пойдем дальше в исследовании характеров этих людей. Византиец Иоанн Дамаскин  говорил, что «умный человек способен понимать даже мысли ближнего, наблюдая за его поведением и обликом». Возьмите себе эти слова на вооружение.

 - Так то - святой человек, – вздохнул Ипатов.

 - Ладно, не грустите, помощник, – улыбнулся Брюс. - Поедем, посмотрим, какое впечатление  произвело на действующих лиц эта трагедия. Тем более, что Канделябров сегодня затеял генеральную уборку дома и выгоняет нас на улицу на целый день.

 Сыщики вышли на Сретенку, зажмурились от яркого солнечного света, вдохнули аромат клейкой молодой листвы деревьев и чахлых кустиков, прижатых к домам, и поняли, что в суматохе последних дней пропустили приход настоящей весны.

 Первый визит решили сделать к старой Арефьевой, впрочем, без надежды на то, что их примут.

 - Насколько я понимаю, – размышлял по дороге Вильям Яковлевич, – наследниц всех миллионов две: Анна Матвеевна и Лариса Аркадьевна. Ваша Цирцея – Залесская остаётся на бобах. Мелецкий получает вместо богатой жены – мамзель с ребёнком.

 Ипатов только вздохнул.

 - Не грустите, Александр Прохорович, разберёмся, – уверил его начальник. – Этой ночью, как мне кажется, я понял, в чём дело. Собственно, дело оказалось несложным. Теперь мне нужны доказательства. «Ничто притворное не может быть продолжительным» утверждал чех Коменский  и я с ним согласен. А  мой  Канделябров в таких случаях говорит: «Сколько верёвочке не виться, а конец будет».

 Как и предполагал Вильям Яковлевич, у старшей Арефьевой их не приняли.

 - Барышня лежат чуть живые, – объявила челядь. – Доктор не отходит: боится за её жизнь.

 - Поехали к Турусовой, – решил Собакин.

 В доме Арефьевых стояла могильная тишина. Все зеркала вестибюля и гостиной, куда их провели, были завешаны чёрным крепом. К сыщикам вышла Лариса Аркадьевна, вся в чёрном, с кружевным шарфом, туго повязанном на голове, в своем уродливом пенсне. Лицо её было густо напудрено, как маска Пьеро. Сыщики встали и выразили ей своё соболезнование.

 - Я пришёл в такое тягостное для вас время лишь для того, чтобы сказать, что намерен довести дело до конца и найти убийцу, как и обещал Николаю Матвеевичу, – сказал сыщик. – Причины убийства вашей племянницы по-прежнему остаются неизвестными.

 - Узнаете вы их или нет, к сожалению, ни Настю, ни Николая этим не вернёшь – опустив голову, проговорила Турусова.

 Складывалось впечатление, что она находится в каком-то заторможенном состоянии.

 - Вам нехорошо? – с участием спросил Вильям Яковлевич.

 - Не обращайте внимания. Наверное, на меня ещё действует снотворное, которое я приняла сегодня ночью, когда не смогла заснуть.