- Что Вы, уважаемый господин Маковский, мы готовы помочь и без уплаты, спасибо Вам, что нас не забыли.
Нежданные посетители взяли вдвоем тяжёлый чемодан и понесли к извозчику. Фёдор, когда увидел отъезжающих, быстрым шагом пустился по Греческой до Польского спуска.
Он знал, что будет возле нужного дома раньше чемодана, мало кто из извозчиков решался спускаться к Польскому спуску по Греческой улице, крутой спуск этой улицы к морю под силу был только паре хороших лихачей. Все извозчики объезжали крутые улицы, спускаясь к порту, делая приличный крюк, через Еврейскую или, более пологий спуск, Почтовую. Возле намеченного дома Федя договорился с дворником об одолжении, наградив заранее его рублём.
Когда извозчик с чемоданом и седоками подкатил к указанному адресу, возле ворот дома стоял ожидавший их дворник и с готовностью принял чемодан, сказав, что ему велено хозяином из их дома принять груз в полном порядке, получив за это рубль от незнакомого человека.
Люди всего боятся. Хорошего. Плохого. Неизвестности. Боятся и надеются. Боятся голода, нищеты, бедности, смерти. Надеются на случай, на удачу, на Всевышнего. Так было издавна, так устроена людская психика. Первобытный человек боялся всего на свете: темноты, бури, дождя, холода, молнии, грома, снов. Во сне ему являлись странности, ужасы, он просыпался в холодном поту и долго сидел у вечно поддерживаемого в костре огня, вглядываясь в чудодейственную силу пламени, в сполохи сгорающих дров, вдыхая щекочущий ноздри запах дыма. Сидел он и думал свои тяжелые думы. Это было давно, так давно, что от той давнины ничего не осталось, кроме пепелищ тех костров, да разбросанных вокруг обглоданных и грубо обработанных костей. От той давней доисторической поры ведут следы к затерянным в глубинах Африки и Южной Америки племенам, живущим и поныне так же, как и их далекие предки.
Надежду на спасение находили люди в Вере, в Силе, способной защитить слабого. Они поклонялись идолам, тотемам, явлениям природы, диким животным, всему, что, по их мнению, было непонятно и могло оградить от трудностей и смерти. Вера во Всемогущего, в Высшую Силу, коллективный Разум дают человеку опору, стержень в жизни, иначе он теряет веру в свои силы, в свои возможности. Расцвет науки и открытий, цивилизация не оградили людей от горя, потерь, смерти.
Васька-Прыщ тоже боялся, но не смог бы точно сказать, чего он боялся. Он не боялся отца-матери, не боялся финки и пера (заточки), с этим не однажды встречался, а вот темноты боялся. Почему, не знал. На всю жизнь запомнил ночь, проведенную в степи.
Пришлось как-то ему поехать в Очаков за продуктами. Война с японцами, холодная снежная зима, засушливое лето, болезнь матери - главной кормилицы большой семьи, привели к голодной весне. Без денег, хоть умирай, перебивались как могли, временами голодали не на шутку. Вот тут и пришла на помощь мамина сестра, Клава. Васька отправился к тетке в Очаков за продуктами. У той был огород, корова и баштан с арбузами. До Очакова Васька добрался быстро на попутной подводе, а где и пешком. Обратно с грузом, хоть и не очень большим, но в руках не понесешь. Ранним утром снарядила тётка Клава его домой, нагрузила тележку ценным скарбом, накрыла его соломой, поцеловала племянника в лоб, перекрестила и пустила в обратный путь пешком в Одессу, до которой было добрых верст сто.
- Тележку привезёшь при случае, - напутствовала тётя Клава.
- Хорошо, тетка Клава.
- Приветствуй маманю, здоровья вам, дорогие мои. Переживём трудные времена, дай Бог.
Идти по просёлочным дорогам легко и весело, солнце не очень припекало, зеленые посадки вдоль дороги давали тень и отдых, еды и молока вдоволь. Бодро шагая, он тянул за собой, слегка поскрипывающую колесами, тачку. За светлый день он прошел почти полпути. Вдалеке виднелась Дофиновка, а там Крыжановка, Лузановская дача и Одесса – рукой подать. На душе легко и радостно. Солнце быстро закатилось за степной горизонт, стемнело, луны на небе не было. На Землю как-то неожиданно упала сплошная темень. Вытянутой руки не видно, а дороги - тем более. Украинские летние ночи бывают особенно темные. Васька остановился в растерянности и не сразу сообразил, что делать. Вокруг голая степь, звенящая тишина и темнота. Посмотрел по сторонам, оглянулся назад, ничего не видно. Похолодело у него всё внутри. Что делать, ночевать в степи? А что, никого ведь нет вокруг, кого бояться. Он съехал тележкой немного с дороги, погрузившись босыми ногами в теплую придорожную пыль, опустил дышло, сел на землю, опершись спиной на колесо, и задремал, сказалась усталость за день вышагивания по дорогам с грузом.
Быстро пришел сон, но через какое-то время, вздрогнув, проснулся. Прохлада пробирала всё тело до самых костей. Васька не думал, что в жаркое душное лето ночью может быть так холодно.
В их одесской квартире летом было ужасно душно, некуда было деться от жары. Все окна и двери открывались настежь, но это не спасало. Воздух застывал, ни малейшего ветерка, ни малейшего дуновения, спали на голом полу. С вечера деревянный пол поливали водой, слегка вытирали и на влажные доски ложилась вся семья, кто на простыни, а кто и просто на голые половицы. Только под утро становилось немного прохладней и родители переходили к себе в кровать. Дети так и оставались лежать на полу, укрытые простынями заботливой маминой рукой. Васька знал, что многие пацаны спали летом во дворе на циновках или на прохудившихся матрацах, брошенных прямо на землю возле входных дверей. Васька этого не делал, сам не зная почему, не спал во дворе и всё.
А вот теперь пришлось заночевать под открытым небом. Проснулся он не то от холода, не то по другой причине. Открыл глаза, но вокруг темнота, как с закрытыми глазами. На небе мерцали звезды, не давая света Земле. Таинственные и непонятные звуки наполняли степь, со всех сторон доносились вздохи, повизгивания, всхлипы, щелканье и треск цикад.
Степь жила своей собственной ночной жизнью.
Ваське чудилось, что к нему подкрадываются. Вот прошуршало возле ног что-то, задев пушистым хвостом босые пятки. Он съежился весь, боясь шевельнуться, в страхе смертная плоть трепещет. Сон пропал. Прислушиваясь к ночным звукам, он представлял жуткие картины нападения, одна страшнее другой. До самого рассвета не смог заснуть.
Слева, со стороны моря, небо посветлело, всё темное и страшное быстро уходило из степи, в небе появились птицы. Занимался новый день, на душе у него стало спокойнее. Он встал, разминая затекшие ноги и онемевшую спину, выпил из кринки немного холодного молока, заел куском домашнего хлеба и двинулся быстрым шагом в путь, не оглядываясь на недавнюю страшную степь за спиной.
Сзади оставалась темная степь и медленно уходящие из души ночные страхи. С тех давних пор Васька не любил темноты, она его пугала, в его сознании вновь и вновь возникали страхи той далекой ночи в голой степи.
Второй час сидел Васька на ступеньках адвокатской конторы Зингера справа от подъезда своего дома и думал свою тяжкую думу: «Где взять мальчика. Сделка обещала большие башли[4]», а он не очень задумывался как найти товар. Оказалось, что мальчики 4-5 лет, белокурые, без изъяна, на земле не валяются. «Завтра срок. А где их найти? »
- Дядя Вася, а мутарша моя не разрешает сидеть голым задом на холодных ступеньках, будешь потом кашлять жопой и часто писять, - скороговоркой выпалил подошедший мальчик.
Василий оглянулся. Перед ним стоял Вафа из соседнего дома. Стрижачки сын. Мальчик как мальчик, худощавый крепыш лет шести, но ростом не вышел и вполне сходил за пятилетнего. Светлым ангелочком его не назовёшь. Спутавшиеся, давно не стриженные, а тем более, не видавшие мыла, волосы непонятного цвета, но явно не чёрные. Разодранные и латаные–перелатаные штаны не понятного цвета, еле закрывавшие разбитые коленки, висели на одной лямке через левое плечо.
Спереди лямка крепилась к поясу большой чёрной пуговицей от женского пальто, а сзади пришита неумелой рукой белыми нитками. Серая в полоску рубаха местами вылезала из штанов. Лето ещё не пришло, а Вафа уже бегал босиком.
«Может его прихватить? – подумал Васька, - отмыть, одеть и сойдет за пятилетнего. Его мамаша – Стрижачка, не заметит. Дети у нее росли без присмотра, без ухода, как придорожная трава. Да и когда ей заниматься детьми».
«Мадам Стрижак» знал весь Привоз, она торговала рыбой. Эта крупная, красивая, ещё моложавая, женщина была душой Рыбного ряда.
Свое постоянное место ей не приходилось занимать с утра пораньше, как многим торговкам. Борьба за хорошее места на Привозе проходила бескомпромиссно, доходило и до драк. Посмел бы кто занять постоянное место Стрижачки, тому места на Привозе не было бы вовеки веков. Ко всем она обращалась одинаково – «миленький», к своим детям, покупателям, рыбакам и говорила это убедительно, искренне. Все думали, что только к нему она такая ласковая.
«Миленький ты мой, да где найдешь на всём Привозе такую рыбку? Она же только отото, как бултыхалась в море. Посмотри на эти жабры, они такие красные, как твоя благородная кровь. Эта рыбка говорить не умеет, а то сказала какая она вкуснятина на сковородке с подсолнечным маслицем, с фонтанским помидорчиком под рюмочку. Миленький, не проходи мимо счастья своего желудка». Ну как не купить ниску[5] крупных бычков или, подозрительно смотрящую на тебя открытым глазом, крупную камбалу. Торговля рыбой – это целое искусство, какая рыба когда идет, где купить, как доставить, чтобы не испортилась, что делать с непроданной рыбой без убытка.
Стрижачка всю рыбную премудрость знала досконально, много лет она ею занималась добросовестно и с любовью. Рыба была для неё всем и жизнью, и заработком и интересом. Главной рыбой на одесском Привозе была, конечно, скумбрия, как ее называли одесситы, а баламут или мокрель – это больше называлась по-европейски. Её нужно было продать в первую очередь, она самая нежная рыба, очень быстро портилась без льда (об электрических холодильниках в ту пору нечего и говорить), а лёд был очень дорогим.
Скумбрию, которую не удавалось продать летом до 11 часов утра, солили, обыкновенно на месте лова самой ловецкой артелью. Крупные рыбацкие артели - «тафу», имели собственные коптильни и засолочные пункты, но были еще и специальные засольщики. Засолочные располагались, в основном, на Сахалинчике. Это тот ещё райончик, туда даже днем не всегда отваживались заходить полицейские. Над всем Сахалинчиком от самой Чумки до Главного железнодорожного вокзала круглый год стоял запах коптилен и соленого моря.
С кефалью было проще. Она лучше переносила жару, хотя тоже не очень устойчиво. Золотистую кефаль разводили в Затоке. Небольшое пространство между Овидиополем и Аккерманом сплошь прорезано узкими каналами, как их тут называли «ривчаками», в 1,5 – 2 метра шириной, соединяющими Днестровский лиман с Черным морем. Владелец одного – двух таких ривчаков уже мог считаться богатым человеком. Затока кормила кефалью всю Европу. Самые крупные рестораны Парижа и Лондона в меню указывали «свежая кефаль из Затоки». Кефаль водилась только в тех местах, где соединялись солёная вода моря с пресной водой лиманов. Рыба шла большими косяками на нерест в пресные воды лимана, потом возвращалась в родную стихию – в море. И так каждый год.
Такими переходами рыбы из моря в лиман и обратно пользовались владельцы таких каналов-ривчаков. Таким, редким местом на Земле, был района Затоки.
Ранним утром фуры с кефалью, накрытой рогожей, появлялись на Привозе. Торговки скупали её партиями, непроданную кефаль коптили рядом - на Сахалинчике.
Ну, хамса или просто по одесски – тюлька, продавалась ведрами. Самая крупная, сардель, шла по 10 копеек за ведро, билась и серебрилась на солнце. К полудню она «затихала», а к 2 часам дня ее можно было забирать даром целыми ведрами, иначе её просто выбрасывали торговки на радость жирным базарным котам и собакам. Бродяги, нищие и просто гулящий люд варили тюльку в ведрах на кострах с солью и лавровым листом прямо на Привозе и тут же её поедали под водочку, если были деньги её-водку купить. А то, просто запивали самогоном. Ту самогонку покупали за гроши, а то и сами гнали из любого подручного материала. Не даром её называли «табуретовка», как будто гнали её из табуретки.
Всякая мелочь, как султанка, барабулька, иваси, бычок, пузанки – шли за бесценок. Особое место занимала камбала. Огромное её распластанное тело с двумя глазами на одном боку, холодно смотрели на покупателей, тяжело вздыхая на жаре своим темным боком, покрытом крупными шипами, от которых наколотые пальцы долго не заживали, нагнаивались и сильно болели. Приличная камбала тянула на 25-30 фунтов. Целиком редко кто её покупал, продавали чаще частями, разрубая острым топором.
Высоко ценилась Кимбурнская селёдка, жирная, вкусная, в жареном виде. Особенно приятная - свежесолёная. Ловилась она около Кимбурна на косе, отделяющей Днестровский лиман от Черного моря.
Каждый год приход скумбрии к берегам Одессы совпадал с появлением в огромном количестве косяков тюльки. Ставрида гналась за тюлькой, скумбрия – за ставридой, паламида – за скумбрией. Вот такой конвейер на радость одесситам.
«Мадам Стрижак» многие называли за глаза «баба в три обхвата». Двое мужиков с большим трудом брали её в объятия, сцепившись руками вокруг талии. Она со смаком ела, легко пила горькую, заразительно смеялась и хорошо пела своим низким красивым голосом знакомые народные песни.
- А мамка твоя дома? – спросил Василий.
- Не-а, она дома мало бывает. Рыба занимает время. Утром – Привоз, днем, после рыбы убирают Рыбный ряд, она там главная, а вечером готовит рыбу на завтра. Едет к рыбакам на Малый Фонтан, да там и ночует, а утром рано привозит свежую рыбку на Привоз.
- Ты, малец, откедова всё это знаешь? – заинтересованно спросил Васька.
- Я раньше с ней ездил, таперь при ней Павлик, он маленький, ему три годика.
- Так он мешает мутарше торговать, - не унимался Василий.
- При ней Вика, помогает с рыбой и за Павликом присматривает, она большая, - серьёзно пояснил Вафа.
- Давно ты в бане не был, - то ли с вопросом, то ли утвердительно спросил Васька.
- В баню я не хожу, мамка дома моет…иногда, - неуверенно ответил пацан.
- Давай сходим в баньку, сегодня вечером.
- Хорошее дело. Давай хоть сейчас, - обрадовался мальчик.
«Нужно придумать пацану чего-нибудь на ноги, босиком плохо, - подумал Васька, – и никто не должен видеть меня с ним. Вот чёрт, Куля как назло идет».
- Вафа, видишь, Куля двигает сюда, так ты подойди к ней и, спонта, попроси, чтобы она спрятала тебя от цыган. Они хотят тебя сцыбрить. Вот будет смеху, как испугается. Она отвернется, а ты жми на Гаванную. Встретимся возле костела и сходим в баньку.
Пацан прытко побежал навстречу Акулине, домработнице Маковских, выходящей из подъезда дома на улицу. Васька тем временем юркнул в подворотню дома кафе «Робина».
- Куля, спрячь меня у вас на лестнице, - умоляюще произнес запыхавшийся Вафа, - цыгане за мной гонются, такой дядька с большой чёрной бородой и мешком, - присочинил пацан, игра ему понравилась.
- Побиглы, швыдко, - испуганно выпалила Куля, крепко схватила мальчика за руку и бегом пустилась через подъезд и по лестнице на второй этаж к дверям своей квартиры,- постой сдеся, а я посмотрю за цыганами.