— Это твои показания, — продолжал Гаффи. — Понял? Ну-ка, прочти.
Питер взял бумагу дрожащей рукой — той, которую не выворачивали. Он попытался было прочесть, но рука дрожала, и пришлось опустить её на колено; и тут-то он понял, что глаза его отвыкли от света. Он не различал букв.
— Н… н… не могу, — простонал он. Тогда Гаффи взял у него бумагу.
— Я тебе её прочту, — сказал он. — А ты слушай внимательно да следи, всё ли тут у меня правильно.
И Гаффи начал читать подробно составленный документ: «Я, Питер Гадж, под присягой показываю…» Это было тщательно составленное заявление со всеми подробностями: кто такой Джим Губер, его жена и трое других лиц, как они наняли Питера, чтобы он купил материалы для изготовления бомб, как Питер помогал им начинять бомбы в помещении, адрес которого был указан в документе, как они положили бомбы с часовым механизмом в чемодан, как Исаак, шофер такси, довёз их до угла одного переулка на Главной улице и как они подбросили чемодан с бомбой на улице во время Парада готовности.
Всё это было очень просто и ясно. Питер слушал и готов был плакать от радости, осознав, как мало от него требуется, чтобы вырваться из этого ужасного положения. Теперь он уже знал, что ему говорить, крепко знал. И почему же Гаффи раньше ничего об этом ему не сказал, тогда дело обошлось бы без выламывания пальцев и вывёртывания рук.
— Ну так вот, — сказал Гаффи. — Это твои показания, так, что ли?
— Д… д… да, — ответил Питер.
— И ты не откажешься от них?
— Н… н… нет, сэр.
— И мы можем на тебя теперь рассчитывать?. И больше никаких глупостей?
— Д… д… да, сэр.
— И ты поклянёшься, что всё это чистая правда?
— Клянусь.
— И ты ни за что не отступишься от своих слов — как бы тебя ни уговаривали?
— Н… н… нет, сэр, — ответил Питер.
— Хорошо, — проговорил Гаффи довольным тоном делового человека, заключившего выгодную сделку. И после этого он заметно смягчился.
— Послушай, Питер, — сказал он, — теперь ты наш и мы на тебя рассчитываем. Ты, конечно, понимаешь, что мы тебя здесь держим как свидетеля, а не как заключённого, и мы тебя не обидим. Тебя положат в тюремную больницу, где хорошо кормят и работать не надо. Через недельку-другую ты дашь показания перед судом присяжных. А покамест (ты понимаешь) — никому ни слова! Если кто попытается вытянуть из тебя что-нибудь об этом деле — молчи; говори об этом только со мной. Я твой хозяин и скажу, что тебе надо делать, и я о тебе позабочусь. Ты хорошо понял?
— Д… д…да, сэр, — сказал Питер.
§ 8
В одном старинном анекдоте говорится о босоногом негритёнке, который был не прочь наколоть ногу, чтобы испытать приятное ощущение, когда ранка будет заживать. Так было и с Питером, он прекрасно себя чувствовал в тюремной больнице Американского города. Койка была удобная, питание хорошее, и вдобавок можно ничего не делать. Его поврежденные суставы мало-помалу заживали, и он ежедневно прибавлял в весе на полфунта. Он напряжённо думал, наблюдал, изучал окружающую обстановку, выискивая способ продлить такое приятное существование, и уже начинал мечтать о тех маленьких удовольствиях, которые скрашивают человеческую жизнь.
Больницей ведал старичок, которого звали Дубмен. Его назначили на это место потому, что он был дядей члена городского управления. Уже шесть лет он был на этой должности и всё это время прибавлял в весе почти так же быстро, как Питер. Под конец он так растолстел, что предпочитал по возможности не вставать с кресла. Питер подметил это и начал оказывать ему разные мелкие услуги. У мистера Дубмена к тому же был тайный порок. Он нюхал табак, но во имя дисциплины и порядка не хотел, чтобы этот ужасный факт стал известен. Поэтому собираясь взять понюшку табаку, он улучал момент, когда на него никто не смотрел, и Питер, заметив это, тактично отворачивался.
В больнице у всех были тайные грешки, и мистер Дубмен должен был с ними бороться. У многих больных водились деньжата, благодаря которым они могли себе доставлять кое-какие удовольствия. Тут были и табак, и виски, и кокаин, и другие наркотики, а некоторые предавались ещё более страшным порокам. Все деньги, которые им удавалось раздобыть тайком, шли на подкупы. Служащие госпиталя, все до одного, устроились на работу по знакомству. Это были продажные душонки, отбросы общества; этим людям не удалось найти себе места в деловом мире, и они обрели здесь тихую пристань, как и сам Питер. Они брали взятки и сами готовы были подкупать Питера, чтобы одурачить мистера Дубмена. Дубмен же, со своей стороны, был готов сделать Питеру любую поблажку, лишь бы тот ему наушничал. В такой обстановке человек с головой мог составить себе кругленький капиталец.
Питер по большей части увивался около Дубмена, убедившись на горьком опыте, что в конечном счете честность — лучшая политика. Служащие госпиталя называли Дубмена «стариком». В жизни Питера, начиная с самого детства, всегда был такой «старик», неограниченный властелин, олицетворявший собой источник всех жизненных благ. Сначала был «старик» Драбб, который с раннего утра до позднего вечера бродил по городу в зелёных очках; на груди у него была дощечка с надписью: «Я слепой», и он заставлял усталого малыша водить себя за руку по улицам. Поздно вечером, когда они возвращались к себе на чердак, «старик» Драбб снимал зелёные очки и прекрасно видел Питера, и если Питер в этот день в чем-нибудь провинился, он его колотил. Когда Драбба арестовали, Питера отправили в приют, а там был другой «старик», который также требовал услуг и сурово школил мальчика. Питер сбежал из приюта и встретился с Периклом Прайемом, изобретателем обезболивающего средства. Питер изучил все его капризы и прихоти и служил ему верой и правдой. Когда же Перикл женился на богатой вдове и она выгнала Питера на улицу, мальчик перешёл в храм Джимджамбо, где «стариком» был мажордом Тушбар Акрогас, не терпевший возражений и ужасный в гневе, но щедро осыпавший милостями тех, кто умел к нему подольститься и потакать его тайным порокам. Все эти годы Питер вынужден был гнуть «колени там, где раболепие приносит прибыль», [2]и делал он это инстинктивно; то был инстинкт, которому он повиновался вот уже двадцать лет своей сознательной жизни; инстинкт, во власти которого он был ещё двадцать тысяч— может быть и двести тысяч — лет назад, в те времена, когда Питер обтёсывал кремневые наконечники для копий у входа в пещеру и варил мозговые кости для какого-нибудь «старика» из своего племени, наблюдая, как непокорных молодых людей выбрасывают на съедение саблезубым тиграм.
§ 9
Питер скоро почувствовал, что стал чем-то вроде важной персоны в госпитале. Он был главным свидетелем в сенсационном процессе Губера, за которым следил не только весь город, но и вся страна. Было известно, что он перешёл на сторону «закона», но что именно он знал и что показал, сохранялось в глубокой тайне. Питер держал язык за зубами и напустил на себя важный вид, наслаждаясь сознанием собственной значительности.
Но между тем он не терял времени даром и слушал во все уши, что кругом говорится, желая разобраться в этом процессе, чтобы потом постоять за себя. Он прислушивался к разговорам, какие вели между собой «старик» Дубмеи и Ян Христиан, его помощник швед, и к тому, что говорил кокаинист Джералд Лесли. Все имели друзей в городе, которым была известна «вся подноготная». Каждый выдвигал свою версию, и нередко возникали споры; но Питер был сообразительный малый, привык плутовать и хитрить; он сопоставлял факты, делал свои выводы и вскоре понял, что произошло.
Джим Губер был выдающимся вожаком рабочих. Он объединил рабочих Транспортного треста и возглавил огромную забастовку. Кроме того, он организовал забастовку на строительных предприятиях, и болтали, что для забавы он взрывал динамитом недостроенные дома. Как бы то ни было, городские заправилы хотели отделаться от него, и когда какой-то неизвестный маньяк бросил бомбу с динамитом иа Параде готовности, они решили воспользоваться этим случаем. Гаффи, человек, в руки которого попал Питер, стоял во главе группы тайных агентов Транспортного треста, и воротилы треста это дело поручили ему. Они требовали, чтобы немедленно были приняты меры, и хотели действовать наверняка, не желая иметь дело с продажной и малонадежной городской полицией. Губер с женой и тремя другими членами организации сидели за решеткой, и газеты раздули кампанию, чтобы подготовить публику к предстоящей смертной казни всех пятерых.
Всё это, конечно, было в порядке вещей, имя Джима Губера было для Питера пустым звуком, и Губер интересовал его куда меньше, чем собственный обед. Питер понял, какую кашу заварил Гаффи; он злился на Гаффи только потому, что тот не догадался с самого начала сказать ему, какова его роль в этом деле, и чуть было не вывернул ему руки. С другой стороны, размышлял Питер, Гаффи несомненно хотел испытать его, чтобы на него можно было положиться. Питер усвоил этот урок и решил доказать это Гаффи и Дубмену.
— Помалкивай, — внушал ему Гаффи, и Питер ни разу ни словом не обмолвился о деле Губера. Но о других вещах он, конечно, разговаривал. Не мог же он, в самом деле, молчать, как мумия, целый день; к тому же Питер любил похвастаться своими подвигами и охотно рассказывал, как ловко обводил вокруг пальца своего предыдущего «старика». Кокаинисту Джералду Лесли он рассказывал о Перикле Прайеме, и о том, что помог выудить у доверчивой публики тысячи долларов, и как за мошенничество их обоих дважды сажали в тюрьму,
Он повествовал также о храме Джимджамбо и о странных и невероятных вещах, какие там происходили. Паш-тиан эль Каландра, который называл себя верховным магистром Элефтеринианского экзотицизма, выдавал себя за восьмидесятилетнего старца, а на самом деле ему не было и сорока. О нём говорили, будто он персидский принц, а в действительности он родился в маленьком городке в штате Индиана и начал свою карьеру мальчишкой у бакалейщика. О нём говорили, будто он питается горстью ягод, но ежедневно Питер поджаривал для него основательный бифштекс или курочку. Пророк объяснял своим прислужникам, что эти яства нужны «для жертвоприношений»; Питеру доставались остатки этих «жертвенных» бифштексов и курочек, и он тайком «жертвенно» поглощал их за дверью кладовки. Эту подачку он получал от мажордома Тушбара Акрогаса за то, что скрывал его воровские проделки от пророка.
Храм Джимджамбо был удивительным святилищем. Там были за семью завесами таинственные алтари, из-за которых появлялся верховный магистр, облаченный в длинные одежды кремового цвета, с золотой и пурпурной каймой, в розовых расшитых туфлях и в символическом головном уборе. Его проповеди и религиозные церемонии посещали сотни людей — среди них немало богатых светских дам, которые подъезжали к храму в своих лимузинах. Кроме того, была ещё школа, где детей посвящали в таинства культа. Пророк забирал их в свои покои, и по этому поводу ходили ужасные слухи; кончилось тем, что в храм нагрянула полиция, и пророку, мажордому и Питеру Гаджу, поварёнку и их союзнику, пришлось бежать.
Питер особенно охотно рассказывал Джералду Лесли о своих приключениях со «Святыми вертунами», в церковь которых он случайно забрел в поисках работы. Питер вступил в эту секту и научился искусству «говорить языками» и запрокидываться в корчах на спинку стула, делая вид, что его осенила небесная благодать. Питер вкрался в доверие к его преподобию Гамалиилу Ланку, который тайком поручал ему вести агитацию среди прихожан за прибавку жалованья одному низкооплачиваемому вертуну. Но Питер кое-что разнюхал и решил перейти в клику сапожника Смизерса, который старался убедить общину, что может вертеться быстрее и неистовее, чем его преподобие Гамалиил. На этой своей последней работе Питер пробыл всего несколько дней и был уволен за то, что стянул жареный пирожок.
§ 10
Всё это и многое другое рассказывал Питер, чувствуя себя теперь в полной безопасности под покровительством властей. Но через два месяца его вызвали в кабинет Гаффи. Полицейский яростно накинулся на него. «Чертов дурак!» — были его первые слова. У Питера подогнулись колени и снова застучали зубы.
— Ч… ч… что вы сказали? — вырвалось у него.
— Я же тебе говорил, чтобы ты держал язык за зубами! — Гаффи сказал это таким угрожающим тоном, словно собирался опять выкручивать Питеру руки.
— Мистер Гаффи, я никому не говорил. Никому ни слова о деле Губера, ни единого словечка.
Питер начал было оправдываться, но Гаффи оборвал его:
— Заткнись, болван! Может, ты и не говорил о деле Губера, зато всё выболтал о себе. Говорил ты кому-нибудь, что работал с этим Каландрой?
— Д… д… да, сэр.
— И ты знал, что его разыскивает полиция, да и тебя тоже?.
— Д… д… да, сэр.
— И ты говорил, что был арестован за продажу шарлатанских патентованных средств?
— Д… д… да, сэр.
— Господи боже мой! — воскликнул Гаффи. — Какой же из тебя выйдет свидетель?
— Но я же ничего не сказал о самом главном! — воскликнул в отчаянии Питер. — Я только…
— Откуда ты знаешь, что самое главное? — заорал сыщик, разражаясь ужасными ругательствами. — Сторонники Губера шпионят за нами. У них есть свой человек даже здесь, в тюрьме. Во всяком случае, о тебе они узнали всю подноготную. Ты пропал и подвёл нас своим длинным языком!
— Боже мой! — в ужасе прошептал Питер.
— Хорош же из тебя получился свидетель, нечего сказать! Да они тебя разделают под орех перед присяжными на суде! Ты ведь разъезжал по стране, надувал народ патентованными средствами и попал за это в тюрьму. А потом работал с этим проклятым мошенником Каландрой. — Тут Гаффи не пожалел красок, распространяясь о мерзких пороках, в которых обвиняли верховного магистра. — И ты замешан в таком деле!
— Но я же ничего такого не делал! — в отчаянии вопил Питер. — Я и знать-то ничего не знал.
— Скажи-ка об этом присяжным! — съязвил Гаффи. — Они уже успели везде побывать, даже у сапожника Смизерса; они возьмут его жену в свидетели, чтобы доказать, что ты мелкий жулик, и она расскажет, как тебя выгнали. И все это потому, что ты не умеешь держать язык за зубами. Ведь я же тебе говорил!
Питер заплакал. Он упал на колени и стал клясться, что у него не было ничего дурного на уме. Он не знал, что нельзя говорить о своём прошлом. Он не знал, что значит быть свидетелем и что от него потребуется. Ему ведь было велено только молчать о деле Губера, и он молчал. Питер плакал, клялся, умолял о пощаде, но всё было напрасно. Гаффи приказал снова бросить его в «яму» и пригрозил: он будет доказывать, что бомбу бросил Питер, а не Джим Губер, и что Питер был главарём и зачинщиком заговора. Ведь он признался в своих показаниях, что помогал изготовлять бомбу.
§ 11
И вот Питер опять в каменном мешке. Он не мог бы сказать, долго ли лежал в темноте, дрожа мелкой дрожью. Он помнил только, что три раза ему приносили хлеб и воду до того, как Гаффи вновь появился и повёл его за собой. Питер сидел на стуле, весь съёжившись, крепко стиснув дрожащие руки, пока главный сыщик Транспортного треста растолковал ему, как он изменил свою программу действий. Питер уже не годился для роли свидетеля на процессе. Заговорщики, члены рабочих организаций, собрали огромные средства для своей защиты; их поддерживали все члены рабочих союзов в городе и во всей стране; они нанимали шпионов и осведомителей и старались выведать всё возможное относительно следствия, собранных показаний и дальнейших намерений властей.
Гаффи не обмолвился ни словом, почему он не выгнал Питера: он боялся, как бы тот не перешёл на сторону Губера и не выболтал всё, что знал. Но Питер сам догадался об этом, слушая объяснения Гаффи; дрожа от радостного волнения, он сообразил, что наконец-то вступает на путь к успеху. Значит, ему не напрасно чуть не сломали палец и не вывихнули кисть!
— Так вот что я решил, — сказал Гаффи, — как свидетель ты ни к чёрту не годишься, но как шпион — ты мне подойдёшь. Они знают всё, что ты наболтал и что мне об этом известно. Они знают также, что ты сидел у меня в «яме». Поэтому я хочу сделать из тебя мученика. Понимаешь?
Питер кивнул головой в знак согласия. Понимать такие вещи было как раз по его части.
— Ты честный свидетель, понимаешь? Я старался заставить тебя солгать, но ты не поддался. А теперь ты должен перейти на их сторону, и они тебя примут, а ты постарайся разузнать всё, что можно, и время от времени будешь встречаться с моим агентом и через него сообщать мне всё, что тебе удалось выведать. Понял?