Можно лишь догадываться о причинах, заставивших вербовщиков остановить свой выбор на прапорщике Соколове. Вероятно, был он податливее своих товарищей по клубу, с большей готовностью клевал на мелкие подачки, которыми заманивают новичков. Во всяком случае, спортивные пристрастия этой несостоявшейся звезды «Унитаса» отодвинулись вскоре на задний план, уступив место занятиям отнюдь не футбольным.
Профессор, разумеется, понимал, что Надежда Владимировна далеко не все рассказала на допросах. «Роль свою играет великолепно, и ложь ее не имеет границ», — написал он, характеризуя обвиняемых.
Особенно туманной и непроясненной выглядела первая встреча Надежды Владимировны с прибывшим из Лондона резидентом. Получалось, если ей верить, нечто сугубо мелодраматическое: явился, дескать, к ней, разочарованной стареющей женщине, молодой красивый пациент, она в него без памяти влюбилась, потеряла над собой контроль, а в таких случаях люди, как известно, готовы на все, в том числе и на сотрудничество с иностранной разведкой.
Лишь пять лет спустя стали известны подробности.
Эсерка Вольфсон была достойной представительницей своей партии, и Профессор нисколько не ошибся в оценке искренности ее показаний. Связи Надежды Владимировны с «Интеллидженс сервис», как выяснилось, возникли совсем не под влиянием любовных чар Поля Дюкса. Еще в августе 1918 года, задолго до появления СТ-25, отправила она в Архангельск специального курьера.
Курьером этим был прапорщик Соколов, получивший кличку Голкипер. В штаб английских оккупационных войск вез он зашифрованную шпионскую информацию о военной обстановке в Петрограде. Кроме того, должен был сообщить, что дела довольно плохи, почти вся агентура переловлена чекистами и новому резиденту, если его намерены прислать, нужно идти прямо к Мисс. Занимается она врачебной практикой на дому, так что сказаться надо больным. Пароль запомнить несложно: «Привет вам от племянника из Архангельска».
Голкипер выполнил это поручение, облегчив тем самым задачу Поля Дюкса. Англичане в благодарность устроили его на пароход, отходивший в Стокгольм, а оттуда перевезли в Гельсингфорс, к генеральному консулу Люме. К зиме он добрался до Петрограда, сразу поступив в распоряжение СТ-25.
Не раз выполнял он и другие поручения своих хозяев. Совершил, в частности, три курьерских рейса на торпедном катере между Териоками и Петроградом. Флакончики с быстродействующим ядом и фальшивые керенки, найденные в тайнике на Смоленском кладбище, были доставлены в Петроград Голкипером.
Последний рейс оказался неудачным и едва не стоил ему жизни. Артиллеристы Кронштадта явно поскромничали, доложив штабу обороны города, что обстрелы таинственного суденышка безрезультатны. На самом деле их огонь достиг цели. Катер был накрыт снарядами и затонул вместе с командиром экипажа. Только Голкиперу удалось доплыть до берега.
Числилась в послужном его списке и смерть старого контрабандиста, обнаруженного на глухом пустыре с перерезанным горлом. Поль Дюкс в ту пору отлеживался на квартире у Мисс, лечил обмороженные ноги. Узнав, что чекисты вышли на след его проводника, он страшно забеспокоился. Долго думали, как быть, и, не придумав ничего другого, решили уничтожить старика. Убийство было поручено Голкиперу.
— Вы же видите, в каком я плачевном состоянии, — сказал Поль Дюкс своему курьеру. — Очень прошу, окажите мне эту маленькую услугу…
Так он и выразился тогда: окажите, мол, маленькую услугу. Он вообще был тонкой и изысканной натурой, этот благовоспитанный джентльмен из Лондона. Боже упаси, разве стал бы он пачкать руки каким-то вульгарным убийством на пустыре! Тем более что находились готовые на все исполнители его решений.
Сбежав из Петрограда и неожиданно прославившись у себя на родине, Поль Дюкс не мог никак забыть России, мечтал вновь очутиться на берегах Невы. Даже как-то похвастался в одной из своих статеек, что сумеет проникнуть в Петроград с легкостью ножа, разрезающего масло. Но хвастаться было, конечно, проще, чем осуществить задуманное. Гражданская война в России подходила к концу, границы Советской республики закрывались на крепкий замок, и было бы глупым легкомыслием нарываться на верный провал.
Помог Полю Дюксу случай. На территории панской Польши шла в это время усиленная возня вокруг остатков разбитой армии Юденича. Борис Савинков и деятели созданного им контрреволюционного «Народного союза защиты родины и свободы» формировали свои вооруженные отряды, батька Булак-Балахович — свои, генерал Родзянко — свои, причем каждый старался изобразить себя единственным «спасителем» России, всячески обругивая конкурентов.
Первым сформировал «армию» Булак-Балахович. И осенью 1920 года, предательски нарушив перемирие, двинулся в поход на Республику Советов.
Вот к этому-то кровавому походу и решил примкнуть Поль Дюкс, благо ничем не рисковал. Сперва бандитам сопутствовал успех, и, вторгшись в белорусские земли, они чинили ужасающие по своей жестокости расправы, оставляя позади себя трупы и пепелища, но затем, как и следовало ожидать, были разгромлены Красной Армией.
Джентльмен из «Интеллидженс сервис» исправно строчил корреспонденции в «Таймс». Видел он и виселицы, и дикие еврейские погромы, однако ни слова осуждения не нашел, изображая бандитов в виде борцов за свободу и демократию.
Любопытно, что даже белый полковник Лихачев, участвовавший в этом походе, опубликовал впоследствии свое «Открытое письмо Булак-Балаховичу».
«Я был с вами десять дней, и за это время вы совершили столько преступлений, что я оставил вас, убедившись, что вы подлый преступник, которому давно место на виселице», — писал Лихачев.
Даже Борис Савинков, также примкнувший к походу, счел нужным впоследствии рассказать о бессмысленных зверствах в своей повести «Конь вороной». Лишь утонченный и благовоспитанный Поль Дюкс полностью все принял, полностью все одобрил, а когда остатки банды были выброшены с Советской земли, спокойненько отправился к себе в Лондон.
Спустя два года съездил он в Румынию, затем снова посетил Польшу, побывал в Эстонии и в Латвии. Все кружил и кружил около советских границ, поджидал удобного случая. Заявился и в Гельсингфорс, навестил Голкипера. Вместе они проехали к пограничной реке Сестре, вместе вынюхивали, выглядывали, искали подходящую лазейку.
— Опасно это, — хмурился изрядно постаревший Голкипер. — Контрразведка у них дай боже, не схватили бы…
Хмурился и Поль Дюкс, обдумывал. Ужасно ему хотелось рискнуть и, пренебрегая опасностью, снова появиться в Ленинграде, в том самом городе, который помнил он еще блистательным императорским Санкт-Петербургом, а после голодающим и холодающим Петроградом. Независимо от ценности практических результатов, подобный вояж прибавил бы ему веса в глазах шефов «Интеллидженс сервис». К тому же и написать бы можно парочку сенсационных статей для «Таймс». Недурный заголовочек — «СТ-25 вернулся в красную Россию». Нарасхват бы газету покупали.
Очень ему хотелось, и все же останавливал страх. Живым предостережением топтался рядом с ним Голкипер. Не отговаривал, но и правды не считал нужным скрывать. Опасно это, чертовски опасно, запросто могут схватить. Уж кто-кто, а Голкипер-то знал обстановку. Который уж год сидел на этой границе и который уж раз сообщал начальству об очередных неудачах.
Не решившись на риск, Поль Дюкс укатил обратно в Лондон. Снова пописывал антисоветские статейки, хотя спрос на них заметно упал, затем отправился в большое лекционное турне по Америке и Канаде.
Осенью 1929 года он вновь появился в Румынии. Нежданно возникла благоприятная возможность. Бухарестские музыканты формировали оркестр для гастрольной поездки по СССР, а он, как-никак, считался небесталанным пианистом. Можно было проехаться с оркестром, посмотреть, быть может, восстановить кое-какие связи. Игра стоила свеч.
Но в последнюю минуту пришлось отменить и этот вояж. Оркестр, конечно, уехал, а он, сославшись на слабое здоровье, отказался от поездки.
— Вы меня зарезали без ножа, — укорял его на вокзале маленький толстенький импресарио. — Мы теперь вынуждены ехать с неполным составом…
— Сожалею, весьма сожалею, — извинялся он и простуженно кашлял.
Не объяснять же ему было настоящую причину! Ведь ехать при сложившихся обстоятельствах значило нарваться на верный провал. Уж если добрались чекисты до Юнги — стало быть, ситуация действительно неблагоприятная.
Юнга был старым знакомцем Поля Дюкса. Еще по Гельсингфорсу, еще по встречам у генерального консула Люме, когда Юнга всякий раз осведомлялся у него с понимающей усмешкой бывалого человека: «Ну как, не угодили в Чека?»
Десять лет — срок изрядный, и за это время Юнга, казалось бы, прочно устроил свои дела. Пустил корни, вошел в доверие начальства, даже продвигался по служебной лестнице. И Поль Дюкс рассчитывал на его помощь, готовясь в свой рискованный вояж с румынским оркестром.
До Юнги чекисты добирались постепенно.
В сентябре 1929 года, в туманное промозглое утро, на одной из пограничных застав было зарегистрировано нарушение Государственной границы. Это было несколько странное нарушение границы. Не объявлялось, как всегда, боевой тревоги, и вообще не было никакого шума. Никем не задержанный нарушитель спокойно забрался в глухую лесную чащобу, снял с себя серый маскировочный халат, закопал его в землю, переоделся в темную куртку из чертовой кожи, какие носили лесорубы, и на пригородном поезде уехал в Ленинград.
С этого утра каждый его шаг находился под неусыпным контролем чекистов. Профессор приходил на работу и первым делом внимательно читал сводку за минувшие сутки. Нередко ему звонили по ночам, докладывали о встречах и поездках незнакомца.
Скоро удалось установить его настоящее имя. Командировочное удостоверение, довольно равнодушно предъявленное во время внезапной проверки документов в пивной у Пяти углов, было, разумеется, подделкой. Весьма искусной, сработанной со знанием ремесла, но все же подделкой.
Звали нарушителя границы Георгием Павловичем Хлопушиным, или попросту Хлопушей, и пришел он в Ленинград с важным заданием своих работодателей.
Как и приславший его Голкипер, Хлопуша смолоду увлекался футболом. Только играл не за «Унитас», а за конкурирующий с ним клуб «Келломяки», а после гражданской войны несколько лет промышлял контрабандой, пока не нависла над ним угроза разоблачения и не удрал он в Финляндию, пристроившись там у Голкипера, бывшего своего соперника.
Хлопуша уже неделю бродил по городу, ночуя у проституток и лишь изредка встречаясь с нужными людьми. Собрано было немало изобличающего материала, раскрылись многие шпионские связи, а Профессор все еще медлил, дожидаясь самого главного.
И дождался. С большими предосторожностями, через подставных лиц, Хлопуша приобрел билет на Одессу. Разумеется, в бесплацкартном вагоне, — выделяться ему было ни к чему. И очень уж нервничал, прежде чем сесть в поезд, все озирался по сторонам, проверял, не тянет ли за собой «хвоста». На Профессора, ехавшего в том же вагоне, внимания не обратил. Пожилой дядька, спит себе и спит на третьей полке, чего его опасаться.
Дальше все происходило, как в детективном фильме про шпионов. В Одессе Хлопуша целый день толкался без дела, заночевал на пляже, а на следующий день в десять часов утра пошагал к памятнику на набережной, к знаменитому одесскому Дюку, где назначают обычно свидания влюбленные.
День был воскресный. Не в пример Ленинграду ласково пригревало южное солнце, и спелые каштаны со стуком падали под ноги гуляющих по бульвару.
В десять часов тридцать минут к сидящему на скамейке Хлопуше, ничем в общем не примечательному мужчине лет тридцати пяти, к тому же и одетому кое-как — в стареньком прорезиненном макинтоше, в мятой кепочке с пуговкой, в дешевых парусиновых туфлях, важно приблизился совершенно ослепительный капитан дальнего плавания. Седой, краснолицый, с пенковой трубкой в зубах и в форменном кителе с золотыми пуговицами, — таких капитанов любят рисовать на рекламных плакатах туристских агентств.
Это и был Юнга, которого не хватало Профессору и за которым приехал он в Одессу.
Взяли их с поличным: Юнга осторожно присел рядышком с Хлопушей, достал из кармана маленький плоский пакетик, незаметно положил на скамейку рядом с собой, а Хлопуша, не глядя на своего ослепительного соседа, протянул за тем пакетиком руку. В этот как раз момент их схватили.
— Гадалка когда-то предсказала моей покойной матушке, что стану я или президентом, или отъявленным авантюристом, — усмехнулся Юнга на первом допросе. — Президента, как видите, из меня не вышло… Не вышло, к сожалению, даже пароходовладельца.
В приключенческих романах не часто встретишь героя со столь пестрой биографией, какая была у Альберта Гойера, этого козырного туза английской секретной службы.
Шестнадцатилетним подростком сбежал он из родительского дома и за тридцать пять лет, минувших с того времени, успел многое перепробовать. Скитался в ночлежках Нью-Йорка, плавал на парусных бригантинах контрабандистов, терпел кораблекрушения, дожидался помощи на необитаемом острове, полгода прожил у племени людоедов, был повстанцем, ковбоем, мойщиком посуды в ресторане, вышибалой в публичном доме, искателем пиратских сокровищ.
Начало первой мировой войны застало его в русском Доброфлоте на регулярной дальневосточной линии Владивосток — Иокогама. И тут он, неожиданно для себя, сделался сотрудником царской контрразведки, получил командировку в Копенгаген, в распоряжение военно-морского атташе посольства.
— А на англичан с каких пор работаете?
— Уже лет десять. Сперва мне было предложено вакантное место в генеральном консульстве, у господина Люме, а потом, когда приехал в Гельсингфорс капитан Бойс, решено было отправить меня в Петроград. Между прочим, я долго колебался, но капитан Бойс ловко соблазнил меня высокими гонорарами…
— Сколько же вам платили?
— Всего двадцать фунтов в месяц, — вздохнул Юнга. — В три раза меньше обещанного. И ждать оставалось порядочно…
Была у этого бродяги голубая мечта — хотел он сделаться владельцем парохода. Своего собственного, новейшей конструкции. На ней-то, на этой мечте, и сыграл Бойс, заслав его в Россию под видом блудного сына, вернувшегося на родину. Кораблевождение Юнга знал прилично, капитанов у Совторгфлота не хватало, так что устроиться на работу оказалось делом нехитрым. Сложнее было с заданиями Бойса. Совторгфлот его не интересовал, англичане требовали сведений о военном судостроении, а добывать их было нелегко. И уж совсем осложнилось все, когда Юнгу перевели вдруг в Одессу, решив повысить в должности. Этим, собственно, и объяснялась поездка Хлопуши к Черному морю и неудавшееся свидание у памятника маркизу Ришелье.
Шли годы.
Советский народ превращал свою страну в могучую индустриально-колхозную державу, перевыполнялись смелые планы пятилеток, удивляли мир невиданными рекордами ударники социалистического труда.
И не стихала ни на один час ожесточенная тайная война империалистических разведок против первого в мире государства рабочих и крестьян. Менялись ее формы, изощреннее становились ее методы, но война эта бушевала непрерывно, требуя от чекистов неусыпной бдительности.
Сэра Поля Дюкса, как испытанного антисоветчика, потянуло, естественно, к Берлину, к родственным душам немецких фашистов. Был он президентом «Бритиш Континент-Пресс», занимался газетным бизнесом и не вытерпел — поехал налаживать личные контакты с гестапо. Приняли его в Берлине, как и следовало ожидать, с распростертыми объятиями. Еще бы! Свой человек, яростный ненавистник всего советского.
После нападения фашистов на Советский Союз сэр Поль Дюкс, понятно, возликовал. Немедленно отправился в турне по Англии, читал соотечественникам лекции, предвещая неминуемый крах большевиков.
Окончилось это конфузом. На чрезмерно усердного «лектора» резко прикрикнули, запретив ему впредь публичные выступления. Неловко как-то получалось: СССР — союзник Великобритании, народные симпатии целиком на стороне героической Красной Армии, а тут объявился новоявленный предсказатель…