Говорят, что боги наказывают, отнимая разум. Возможно, и на сэра Поля Дюкса нашло помутнение, заставившее его столь жестоко просчитаться. Всю жизнь прожил человек, мечтая о близком конце Советской власти, а тут вдруг триумфальные успехи немецкой армии… Вот и поспешил со своими лекциями.
Между прочим, не один Поль Дюкс оскандалился в ту пору. Еще более сокрушительное фиаско потерпел другой, менее приметный персонаж нашего рассказа.
Речь пойдет о бывшем «министре» марионеточного Северо-Западного правительства, о том самом жуликоватом петроградском адвокате Николае Никитиче Иванове, который бесчинствовал вместе с батькой Булак-Балаховичем в Пскове и которого даже Кирпич велел в свое время прогнать из «правительства».
Минуло с тех дней без малого четверть века, помер в безвестности Юденич, пристрелили пьяные собутыльники разбойного батьку, а юркий этот адвокатишка все сидел в эмигрантском логове, все копил лютую злобу.
И, подобно сэру Полю Дюксу, надеялся только на гитлеровцев. Кто же другой мог опрокинуть ненавистную ему Советскую власть? Только они, голубчики, только их непревзойденная военная мощь. В открытую сотрудничал с немецким посольством в Париже, строчил доносы на антифашистов, на свою же белоэмигрантскую братию. Словом, не стесняясь записался в наемные немецкие агенты, а когда началась война, угодил за это в концлагерь Вернет. Падение Парижа вызволило его из концлагеря. Приехал за ним представитель гестапо, увез на легковой машине. Но оставаться во Франции все же было рискованно. Запросто могли ухлопать, как прислужника оккупантов, и он счел благоразумным поселиться в оккупированном немцами Брюсселе.
Двадцать второе июня 1941 года стало для Николая Никитича вроде светлого христова воскресения. Прослушав торжествующие вопли берлинского радио, господин Иванов с утра засел за работу. Где-то лилась кровь его бывших соотечественников, танковые немецкие дивизии, скрежеща гусеницами, двигались по земле его бывшей родины, пикирующие бомбардировщики сыпали смертоносный груз на города, которые он знал с детства, в которых жил, учился, ел и пил. Впрочем, все это нисколько не интересовало господина Иванова. Он работал не разгибая спины. Он с лихорадочной поспешностью сочинял свою программу. На труд сей понадобилась целая неделя. Лишь 30 июня 1941 года удалось отправить письмо в ставку Адольфа Гитлера.
Сухая канцелярская справочка, подготовленная корпусом адъютантов при фюрере, следующим образом характеризует личность автора этого послания:
«Николас Иванов родился в 1886 году в Петербурге, бывший министр антибольшевистской армии, приговаривался (по его словам) к смертной казни большевиками, без подданства, русский эмигрант, проживает в Брюсселе. Хотел бы заниматься…»
Все, чем господин Иванов хотел заниматься, было подробно изложено в письме. Программа, составленная им для немцев, начиналась с главного, так сказать основополагающего, пункта:
«Необходимо провозгласить фюрера Адольфа Гитлера великим освободителем России, которому русский народ должен быть вечно благодарен, а Германию — великодушным другом русского народа».
Прочие пункты программы, общим числом пятнадцать штук, были в соответствии с первым:
«Все коммунисты-мужчины и активные женщины коммунистки должны быть арестованы», «активная коммунистическая молодежь подлежит заключению в концентрационные лагеря», «имущество коммунистов и враждебно настроенных лиц должно быть конфисковано в пользу оккупационных властей», «еврейский вопрос следует разрешить по национал-социалистскому образцу» и т. д.
Неплохая вышла программочка, тщательно обдуманная, солидная и, что важней всего, открывающая ему, Иванову, прямую дорогу к вершинам власти и славы.
Лишь одно было скверно — немцы не спешили с ответом. Черт их знает почему, но ставка Гитлера безмолвствовала, будто и не получала его программы.
Тогда он решил отправить второе послание, затем третье, затем четвертое. Откровенно говоря, он опасался, что ему перебегут дорогу более удачливые и молодые претенденты на устройство запутанных российских дел.
В четвертом послании в ставку Гитлера, от 11 июля 1941 года, господин Иванов решил двинуть с главных козырей, казавшихся ему особенно убедительными:
«Я прошу это мое заявление рассматривать обособленно от всех остальных возможных просьб и предложений со стороны русских… Мой огромный опыт, приобретенный в гражданскую войну, дает мне право быть выслушанным первоочередно… В сущности, моя деятельность была истинно фашистской уже в 1919 году, когда еще не было понятия „фашист“, и поэтому я с гордостью называю себя первым фашистом».
Бедный, бедный господин Иванов, до чего же он просчитался, как жестоко был наказан за свою провинциальную самонадеянность! Что-то вдруг стронулось. То высокие немецкие инстанции молчали, будто воды в рот набрав, то начали проявлять повышенное внимание к персоне «первого фашиста». Что это за птица объявилась в Брюсселе? Не слишком ли много о себе воображает, не следует ли к ней приглядеться?
Из канцелярии рейхсминистра по оккупированным восточным областям последовал спешный запрос в иностранный отдел абвера: немедленно представить исчерпывающую справку о подателе писем — кто таков, чем дышит, что у него в прошлом.
Господин Иванов еще надеялся, еще бомбардировал Берлин своими посланиями из Брюсселя. Писать, правда, стал несколько короче, сбавил заметно и тон: «Имею честь просить дать какое-нибудь движение моим настоятельным прошениям». Дали движение, дали! Ответ абвера оказался четким и совершенно недвусмысленным. Неблагонадежен на все сто процентов, в юности вращался в кругах террористического направления, считает себя личным другом Керенского. Резюме: об использовании на Востоке не может быть и речи.
Докладывать этот ответ господину рейхсминистру сочли нецелесообразным, бесполезно утруждать высокое начальство. Просто советник министра господин Петцольд наложил на абверовской бумажке коротенькую, но энергичную резолюцию: «Впредь содержать в концентрационном лагере». И погорел «первый фашист», только и видели господина Иванова…
Зато сэр Поль Дюкс оказался куда как удачливее и предусмотрительнее. Тихонько досидел до конца войны и разгрома фашизма, не торопясь сочинял новое, расширенное издание своей шпионской «Исповеди», особенно нажимая на антисоветчину, а дождавшись первых дуновений ветров холодной войны, начавшихся с фултонской речи Черчилля, опять сделался незаменимым специалистом по «русскому вопросу». Выступал с лекциями, вновь стал разъезжать по белу свету, предпринял вояж в Америку, где встретили его более чем гостеприимно. Правда, был он уже не единственным и не самым бойким «специалистом», в изобилии появились конкуренты, именовавшие себя «советологами» и «кремлеведами», так что приходилось стараться, чтобы не отстать от них.
Впрочем, это тема для другого рассказа, который также будет с немалым количеством приключений.
Таковы некоторые события, происшедшие спустя пять, спустя десять и спустя двадцать пять лет после бесславной авантюры с операцией «Белый меч».
Что же касается солдат Дзержинского, людей революционного долга, то они во все времена продолжали и продолжают свою неусыпную чекистскую вахту.
На смену одним приходят другие бойцы, эстафета передается из рук в руки, и всегда бодрствует, всегда начеку эта бессонная вахта.
Гороховая, 2
Из документов
| Вопросы | Ответы |
|---|---|
| Фамилия, имя и отчество? | Александр Иванович Ланге. |
| Партстаж, имеет ли партийные клички? | Член партии с 1905 года, партийные клички Печатник, Мигачевский, Бернгард Кроон. |
| Является ли фактическим руководителем (проявляет ли инициативу) или только выполняет задания? | Руководит с большой инициативой. |
| Способности к секретно-оперативной отрасли работы? | Крупный оперативник, находчивый и вдумчивый следователь. |
| Следует ли оставить на той же работе или целесообразнее использовать на новой? | Незаменим на своем участке. |
| Отношение к товарищам по работе и подчиненным? | Прекрасный товарищ. |
| Особые достоинства и недостатки? | Храбрый. |
За время своей работы в КРО тов. Ланге Александр Иванович проявил себя как опытный и храбрый чекист. Обладает всеми качествами боевого оперативника. Им лично были обезоружены и арестованы матерые бандиты во главе со своим главарем.
Своей преданностью Советской власти, трудной и ответственной работой по борьбе с силами контрреволюции тов. Ланге вполне заслуживает быть награжденным.
Суммируя все важнейшие моменты в его деятельности, считаю справедливым представить тов. Ланге А. И. к ордену Красного Знамени.
Полномочный представитель ОГПУ в Петроградском военном округе С. Мессинг
…В феврале 1907 года, после освобождения из тюрьмы, принужден был перейти на нелегальное положение. Работал в типографии РСДРП, в которой печаталась газета «Солдатская правда». 17 апреля вновь был арестован и осужден. В заключении провел три года, содержался в «Крестах».
В 1910 году эмигрировал в Северо-Американские Соединенные Штаты. Проживал там нелегально, опасаясь выдачи царскому правительству.
В 1911 году вступил в социалистическую партию и состоял секретарем Нильвокского русского отделения. Был занят организационной работой и агитацией среди русских рабочих Чикаго и Нью-Йорка. Из социалистической партии вышел, достаточно изучив английский язык и на практике ознакомившись с ее соглашательской сущностью.
В 1913 году вступил в Союз индустриальных рабочих. Принимал участие в калифорнийском восстании безработных, командуя совместным русско-мексиканским отрядом, отличившимся в схватках с полицией. Участвовал в походе безработных до города Сакраменто, где наша армия была окружена и разбита. Из Калифорнии был выслан в штат Оригон, а оттуда нелегально перебрался на Аляску, где прожил три года, занимаясь золотодобычей, охотой и рыболовством.
Весной 1917 года, после свержения самодержавия, бросив добытые трудом и удачей золотоискателя дом, машины, паровые котлы и прочее ценное имущество, вернулся через Владивосток в Россию…
| Имели ли партийные и служебные взыскания? | Никаких взысканий никогда не имел. |
| Какие имеете награды и поощрения? | Награжден значком Почетного чекиста, а также орденом Красного Знамени. |
Немного петроградской хроники
Лето 1922 года началось в Петрограде с затяжных, нескончаемых дождей.
Разверзлись хляби небесные, обрушив на крыши города потоки холодной воды. В унылых ежедневных ливнях прошел весь май, по-мартовски сырой и промозглый. Наступила колдовская пора белых ночей, а небо по-прежнему хмурилось, тепла не было, и дожди все хлестали, не собираясь униматься, точно лета никакого не предвидится.
Владельцы увеселительных заведений терпели непредвиденные убытки. Со дня на день откладывалось открытие ночного казино в Павловске на заново восстановленной фешенебельной вилле «Миранда», где должен был выступать Леонид Утесов. Прогорали потихоньку хозяева широко разрекламированного театра ужасов Гиньоль. Не чувствовалось ажиотажа возле касс тотализатора на Семеновском плацу.
Пасмурным июньским утром в Стокгольм отправился пароход «Конкордия» — одна из первых ласточек оживающей внешней торговли молодой Советской республики — с осиновым долготьем в трюмах, закупленным шведской спичечной фирмой.
На причале среди других должностных лиц провожал «Конкордию» высокий худощавый мужчина в долгополой военной шинели. Это был Феликс Эдмундович Дзержинский. К многочисленным его государственным и партийным обязанностям прибавилась в то лето еще одна — Дзержинского назначили уполномоченным Совета труда и обороны по восстановлению Петроградского морского порта.
Изрядно доставалось по случаю затянувшегося ненастья строителям Волховской гидростанции и пуще всех, как издавна заведено на стройках, артелям землекопов. Беспрерывные дожди превратили глинистые берега Волхова в сплошное непроходимое месиво, тачки сделались тяжелыми, до крайности неудобными, поминутно съезжая со скользких дощатых настилов, и вытаскивать их было сущим мучением.
От дурной погоды или от чрезмерной веры в счастливую свою бандитскую звезду, но вовсе осатанел Ленька Пантелеев, знаменитый питерский налетчик и грабитель.
Весь город всколыхнули новые преступления неуловимой шайки Леньки Пантелеева. Дерзкое ограбление ювелирного магазина в Гостином дворе — унесено драгоценностей на полмиллиона. Разгром квартиры богатого зубного протезиста в Лештуковом переулке — среди бела дня, на глазах множества свидетелей. И в довершение всего — перестрелка с агентами угрозыска на Фонтанке, рядом со зданием Госбанка, во время которой погиб начальник банковской сторожевой охраны.
Похоже было, что уголовному розыску не совладать с разгулом бандитизма. По распоряжению Феликса Эдмундовича ликвидацию шайки Пантелеева и вообще всех налетчиков в Петрограде взяли в свои руки чекисты. Начала действовать особая оперативная бригада.
Происшествия в то дождливое лето случались самые разнообразные — от скандально громких, становившихся известными всему населению, до маленьких, неприметных.
У Никольского собора, в густой толпе богомольцев, милиция задержала весьма подозрительного старца. Был он в живописном нищенском рубище, с бельмами на глазах и седой всклокоченной бородищей. Предсказывал, собрав вокруг себя доверчивых старушек, «близкое светопреставление, великий глад и жуткую хмару», а также, разумеется за отдельную плату, личные судьбы всех желающих заглянуть в будущее.
Из милиции уличного оракула сочли полезным препроводить в ГПУ, а там после сравнительно недолгого дознания открылась довольно любопытная история. Прорицатель судеб в живописных отрепьях оказался бежавшим из исправительно-трудового лагеря жандармским полковником бароном Корфом, бывшим владельцем густонаселенных доходных домов на Лиговке и Литейном проспекте.
— Кэс кё сэ, мон шер? Что с вами происходит, любезнейший барон? — изумился уполномоченный КРО Петр Адамович Карусь, которому года за три до этого довелось вести разбирательство по делу жандармского полковника. — Объясните, бога ради, этот забавный маскарад.
Удивился, в свою очередь, и беглый жандарм:
— Как, гражданин следователь? Вы говорите по-французски? Вот уж никак не ждал!
— Практикуюсь помаленьку, — неохотно подтвердил Карусь. — Однако что же сие означает? Кустарно сработанные бельма, дурацкие какие-то предсказания? Разумно ли это, барон? Считаете себя интеллигентным человеком, закончили, насколько помнится, юридический факультет и вдруг ударились в кликушество?
— В соответствии с популярной песенкой, уважаемый гражданин следователь…
— Ничего не понимаю… Какой еще песенкой?
— Советской, гражданин следователь, не какой-нибудь старорежимной. Сами небось изволили слышать? «Цыпленок пареный, цыпленок жареный, цыпленок тоже хочет жить»… И так далее, до последнего куплета…
— Не разберу, к чему тут цыпленок?
— А к тому, радость моя, что человеку надобно кормиться. Брюхо, извините, своего требует, ничего с ним не поделаешь. В Гепеу вы меня на службу не возьмете — родословная для вас неподходящая, а к другим занятиям не имею призвания…
Следствие вскоре убедилось, что беглый полковник действовал по собственному разумению. И, вероятно, не догадывался о всеобщей моде на пророчества, которая вспыхнула в то лето по всей Европе, вовлекая в свой круговорот весьма известных лиц.
Так уж вышло, что пророчества эти касались исключительно России и дальнейших путей ее развития. Заканчивался пятый год существования Республики Советов, утихли военные грозы, да все не стихали никак, все не могли войти в нормальное русло бурные человеческие страсти, взбудораженные Октябрем.