Но делать этого не стал. Ребята рассказывали, что отец у Калины – очень суровый мужик, скорый на расправу. А вдруг он
Серегу забьет насмерть? Вздохнув, Сашка пошел домой, приговаривая почему-то: «Вот! Потратил на хорошее! Вот!..»
Ему было жалко бабушку Прасковью Осиповну. И пятиалтынный. И марки, которых он себе не купит.
Дома Сашка получил от мамы задание сбегать к почтовому ящику: надо было отправить родне и знакомым поздравительные открытки к новому году. И еще мама велела сходить в аптеку, купить бинты, йод, зубной порошок и еще чего-то, название чего записала на кусочке бумажки.
Открыток было много: больше десятка, это точно. Пока Сашка заталкивал открытки в почтовый ящик, он вспомнил, что новый 1962 год наступит уже через десять дней, а через неделю начнутся зимние каникулы. Вот и хорошо! И Гагарин в космос полетел – хорошо! А то всё школа да школа…
Рядом с аптекой стояла соседская Лидка и ревела навзрыд. Пройти мимо и сделать вид, что Сашка ее не заметил, было невозможно. Лидку послали за хлебом, а она встретила Майю и Тамару, они поиграли и побегали совсем немного! И вот она всё потеряла: и деньги, и авоську, а времени много прошло, и мать с дедом ее ищут уже, конечно, а она тут без хлеба, без авоськи и без денег, о-о-ой!.. что же будет-то?
Вообще-то Сашка Лидку недолюбливал. Как и всех девчонок, впрочем. Но не удержался и пожалел эту растяпу.
– Пойдем, поищем, чего ты там потеряла, – предложил Сашка Лиде.
– Да я искала уже! Три раза все обошла! Ничего не нашла! – Лидка смотрела на Сашку с явной надеждой.
– Пойдем еще раз посмотрим, может, найдем, – сказал Сашка. И неожиданно для себя самого вдруг прибавил: Если не найдем, я тебе дам денег на хлеб. У меня есть.
Между тем на потерянный для Сашки пятиалтынный Гринаса Васильевна купила в автобусе у кондукторши Зиночки билет за пять копеек, получила гривенник сдачи и поехала восвояси до следующего рабочего дня.
Залежаться в кондукторской сумке у Зиночки у пятиалтынника вообще не было никаких шансов. Так и получилось: почти сразу же он вместе с автобусным билетом перекочевал в карман телогрейки сантехника Степана Ильича, как раз вспомнившего про свое обещание жене купить батон хлеба. Так пятиалтынный оказался в кассе булочной.
Пятиалтынный изрядно поработал, переходя из рук в руки и помогая людям. Но вот вместе с несколькими другими монетами пятиалтынный оказался в дырявом (как оказалось) кармане брюк Алика Николаева, отличного парня, комсомольца, выпускника педагогического института, гитариста и барда. В кармане у него зацепиться было не за что, поэтому все монеты потихоньку выкатывались одна за другой из брючины на покрытый снегом и песком асфальт, совершенно незаметно для Алика.
Сашка и Лида, внимательно оглядывая дорогу по сторонам, добрели от аптеки до того места, где, по словам Лиды, она играла с подружками. Сумерки уже сменились чернильной темнотой зимнего вечера, на фонарных столбах зажигались тусклые фонари. Сашка понял, что поиски надо заканчивать. И идти за лекарствами и за хлебом для Лидки.
– Пошли назад, – сказал он девочке.
И ровно в этот момент прямо на тротуаре под фонарем он увидел какую-то затоптанную в снег веревку… или шнур… Ручка от Лидкиной авоськи – вот что это было! А в авоське – сложенный в четыре раза бумажный рубль!!!
Лидка так запрыгала от радости, что у нее чуть не свалились с ног валенки с галошами.
– Я ж тебе говорил: найдется! – проговорил Сашка, почему-то басом.
И, уже по привычке, внимательно посмотрел себе под ноги.
Под носком своего правого валенка он увидел серебристую монетку. Пятиалтынник. Бабушкин пятиалтынник. Сашка его сразу узнал.
Сашка и Лида вместе сходили в аптеку и в булочную. Вместе вернулись домой. Взрослые уже беспокоились, но бранить детей не стали.
Часа через полтора в дверь Сашкиной квартиры позвонили. Прасковья Осиповна открыла дверь и позвала Сашку.
В дверях стоял дед Лиды, Василий Максимович.
– Здравствуй, Саша! Лидочка сказала, ты марками интересуешься? Тогда – на, возьми!
И он протянул Сашке настоящий альбом для марок, уже заполненный марками до половины…
Академик Александр Иванович Мельников, известный ученый, писатель, тонкий знаток и ценитель музыки, филателист и нумизмат, искренне считал, что всему самому главному в жизни он научился у своих родителей и их родителей (как он говорил, «у пра-отцев», с ударением на «а»). И еще у своего любимого школьного учителя истории Альберта Александровича Николаева.
Первые праздничные дни нового 2015 года академик Мельников проводил с семьей: к нему приехали внуки на каникулы, чему Александр Иванович был очень рад.
Внуки упросили Александра Ивановича показать им коллекцию монет, и он раскладывал на огромном письменном столе свои толстые монетницы:
– Здесь – монеты Российской Империи: полтинники, гривенники, есть еще царские копейки и полушки… Здесь – иностранные монеты… А этой бронзовой монете больше двух тысяч лет!..
Мельниковы-младшие рассматривали монеты, расспрашивали…
Александр Иванович бережно взял в руки старенький маленький кляссер для монет и сказал:
– А вот с этого началась вся моя коллекция монет, – и показал советскую пятнадцатикопеечную монету. – Бабушкин пятиалтынник.
– Бабушкин? Нашей бабушки Лиды? – спросили внуки.
Дед засмеялся и отрицательно покачал головой:
– Нет-нет. Не вашей бабушки. Этот пятиалтынный мне дала моя бабушка Прасковья Осиповна. С этой монетой у меня связана одна история…
Понятно, что после этих слов внуки прилипли к деду и загундосили:
– Ну, расскажи, расскажи, расскажи!
Александр Иванович и не собирался отказывать внукам.
Начал он так:
– Я часто вам повторяю: у каждой истории должно быть начало. Но сегодня еще прибавлю: совсем неплохо, чтобы история и закончилась хорошо…
2015 год, канун Рождества
Моя германская звезда
Самая главная война в истории закончилась, а эта история – только начиналась. Советские офицеры Павел и Анна встретили долгожданный День Победы в Австрии, в городе Вене. Решив присоединить ко всеобщей мировой радости свою, личную, они в День Победы поженились.
Осенью пришел приказ о демобилизации, и молодожены отправились на родину. К декабрю они добрались до небольшого текстильного городка – повидаться с родителями Павла; потом поехали в Москву, где в подвале бывшего доходного дома в маленькой комнатушке коммунальной квартиры жила Анина мать.
Возвращение двух фронтовиков, тем более под новый год, всколыхнуло всю многокомнатную коммуналку. Хотя особо душевных отношений между жильцами не водилось никогда, тут все порадовались: наконец-то и Михайловне, потерявшей в войне сына-летчика, счастье привалило! Дочка, Нюрка, с фронта живая вернулась, не покалеченная; да еще мужа оттуда привезла. Тоже не инвалида. За четыре фронтовых года из смешной девчонки она превратилась в красивую взрослую Анну, и Нюркой соседи ее больше не называли.
Отметили, как положено. И победу, и новый 46 год, и Анино замужество. Михайловна с Анной напекли ржаных пирогов с капустой, отварили ведро картошки. Павел поставил выпивку и консервы. Соседи поучаствовали, чем богаты; выставили на общий стол соленья разные, варенья. Одинокая подслеповатая старушка Ольга Филипповна из угловой комнаты щедро пожертвовала на празднество шмат деревенского сала. Посидели на славу, попели, поплакали. Правда, обошлись без драки: кроме Павла в коммуналке молодых мужиков не наблюдалось, а он, хоть и фронтовик, пил мало, не задирался, держался с соседями степенно и уважительно.
Посиделки эти вся Якиманка обсуждала почти неделю. Ну, может, и не вся Якиманка, и не неделю, но народ обсуждал, и нежданно-негаданно общественный резонанс получился широкий. В том смысле, что замоскворецкие домушники вскорости узнали о возвращении фронтовиков и, имея виды на великий улов фронтовых трофеев, навестили хозяев. В их отсутствие, разумеется. Однако главное сокровище Павла и Анны, надежно спрятанное, находилось при Анне неотлучно: его появление на свет ожидали в первую декаду февраля. А других сокровищ у Анны и Павла не имелось.
Но визитеры этого не знали. Проинспектировав весь немудреный скарб Михайловны и ее дочки с мужем и не найдя ничего мало-мальски стоящего, они, наверное, расстроились несказанно. И забрали из комнатушки всё, что пролезло через маленькое окошко, верхняя рама которого находилась вровень с асфальтом. Воры вытащили всю заначку круп и муки, всю одежду, старенькое постельное белье и полотенца, а главное – пеленки, распашонки и всё прочее детское приданное, подаренное Аннушке свекровью.
Приехавшие на место происшествия милиционеры ничего не нашли, но выдали важную справку; благодаря ей Анна то ли на каком-то складе, то ли в женской консультации, под роспись получила перед родами: хлопчатобумажные пеленки (две штуки), байковую пеленку (одну) и три метра небеленой марли для подгузников. С тем Аннушка и отправилась рожать.
Погоревали, да стали дальше жить. Соседи немного помогли бельишком, для малыша кое-что удалось приобрести на барахолке в обмен на Павловы наручные часы. Сами-то Павел и Анна в военной форме и кирзовых сапогах ходили еще до-о-олго. Но нельзя сказать, что молодые от скудности своей жизни сильно тужили. Чего тужить-то? Многие тогда жили скудно. И Павел с Анной – молодые, полные планов на светлое будущее – внимания на бытовые трудности не обращали.
Павел устроился на работу, собрался продолжить учебу: до того, как он ушел добровольцем на фронт, он два года проучился в Ленинградском университете. Павел надеялся без потери курса перевестись в МГУ. Фронтовик все-таки. И как-нибудь совместить и работу, и учебу.
Аня родила; месяца через три или четыре она вышла на работу, оставив сына на попечение бабушки Михайловны. Не от хорошей жизни, кто ж спорит! Но на работе ей тоже выдали карточки – и сводить концы с концами стало легче.
«С карточками вполне прожить можно, а тряпки всякие – ерунда, не в тряпках счастье!» – так, наверное, говорила себе Аня, собираясь рано утром на работу и надевая полинявшую гимнастерку, уже тесноватую в груди.
Как и всем работающим советским гражданам, Ане и Паше приходилось в изрядном количестве приобретать облигации государственных займов: надо же в стране послевоенную разруху преодолевать. Стране нашей надеяться не на кого, никто из капиталистических стран беспокоиться о нас не будет. Лишь сами за себя и способны постоять. Не до платьев тут и не до туфель! Шутили: вот через двадцать лет государство займы погасит – сразу по три пары обуви всем купим! и печатную машинку для Павла докторскую диссертацию печатать! и Аннушке – овчинный тулуп, чтобы зимой в морозы не мерзла! А морозы в те годы стояли знатные, не то что сейчас; холодно в шинельке-то…
Справедливости ради, нелишне заметить, что и Павел, и Анна не отказались бы жить сытнее и богаче. Масло растительное каждый день в картошку добавлять. Чай с сахаром пить не «вприкуску», а «внакладку». И с лимоном! И чтобы появилась какая-нибудь другая еда, кроме пустых щей, картошки и пшенной каши, хорошо бы – колбаса…
Молодые были работящи, настойчивы в достижении целей и небесталанны. И вот уже Павел получил университетский диплом и направление в аспирантуру, Аню на работе повысили, и она в свой черед подумывала об учебе в институте; их сын, дитя победы, рос под бабкиным присмотром, радуя собою родителей и многочисленных соседей по коммуналке.
Одним словом, нам ли стоять на месте! В своих дерзаниях всегда мы правы…
И вот в конце 49-го года один фронтовой товарищ предложил Павлу и Анне поработать в Восточной Германии: образовалась Германская Демократическая Республика, для укрепления кадрового состава советских оккупационных войск подбирали надежных товарищей. При этом возвращаться на военную службу не нужно: группа наших войск в Германии многочисленная; теперь требовались и гражданские специалисты. Товарищ советовал поехать для начала на пару лет, а там – как получится.
Товарищ был человеком очень серьезным, и предложение – серьезное.
Павел и Анна подумали и решили ехать.
Михайловна поворчала, но согласилась с доводами дочки и зятя, хотя понимала, что подрастающий внук останется целиком и полностью на ее руках.
Пошли бесконечные собеседования, проверки, оформление документов. Придирчиво собеседовали. Бдительно проверяли. Тщательно оформляли. Уж точно не меньше полугода. Но ничего порочащего Павла и Анну не обнаружили. Компетентные органы вполне удовлетворились результатами своей деятельности: Павлу и Анне дали санкцию на выезд за границу СССР. А дальше – бумажки, бумажки, бумажки…
Оформляли отъезд долго, а сборы были скорыми. Потом – Белорусский вокзал, граница; пол-Европы медленно прокручивалось перед глазами, как в кино, и путники вспоминали: было, было…
Но вот – немецкий город /V, пункт назначения.
Знакомились с обстановкой; удивляло – всё.
Их ждала высокооплачиваемая работа. Роскошное, по их московским меркам, жилье: уютная квартира с отдельным входом в аккуратном домике, утопавшем в зелени. Квартира с гостиной, спальней и кабинетом, с туалетом и собственной ванной комнатой!
Обвыкали на новом месте, присматривались. И, как пузырьки воздуха к поверхности воды, сами собою стали подниматься вопросы. Множество вопросов.
С одной стороны, вроде бы есть страна Германия, а с другой стороны, очевидно: государств немецких – два; а кроме двух немецких государств совсем обособленно существует Западный Берлин со своими порядками.
Или, как, например, уложить в голове: в нашу восточную зону Берлина можно попасть исключительно через паспортный контроль, там – граница! А между Восточным Берлином и Западным Берлином никакой границы нет. И контроля – нет. Гуляй туда-сюда, сколько хочешь. Но почему-то гуляют в одном направлении. Говорят, что уже больше 50 тысяч немцев удрали из ГДР под крыло американцев и англичан с французами. Неужели у капиталистов лучше?
С одной стороны, немцы обязаны репарации заплатить, и мы, победители, оборудование с заводов забираем и вывозим, а с другой стороны, не одобряют репарации свои же товарищи – немецкие коммунисты, а капиталисты – наоборот, говорят: вывозите на здоровье!
Немцы войну проиграли, а мы – выиграли, и живут немцы не сахарно и не мармеладно, но разве сравнить их бедность с той нищетой, которая досталась на долю победителей?! И еда, и одежда, и всё другое в магазинах есть. Только деньги плати. Почему? Не по-советски, честное слово!
Да и с деньгами сплошная путаница: есть марка восточногерманская, есть – западногерманская…
Множество вопросов задавали самим себе Паша и Аня. Или друг другу шепотом в постели перед сном.
Но вопросы – вопросами, а жизнь потекла спокойно и размеренно: работали, зарплату получали, ходили по магазинам. Обживались, обзаводились хозяйством. Покупали кастрюли, чайники-кофейники, посуду, столовые приборы и много всякого разного, чего в Союзе и не видывали. Присматривались к сервизу «Мадонна». У Ани появились модные крепдешиновые и шерстяные платья, плиссированные юбки, жакеты, батистовые и шифоновые блузки; туфли, ботиночки, ботики, белье шелковое – она даже и не мечтала о таком. И еще шубка под котик. С муфтой. Павлу справили два костюма: шевиотовый и бостоновый, сорочек дюжину и еще – модное габардиновое пальто. Купили печатную машинку «Optima» (немецкие умельцы уже наладили выпуск машинок с кириллицей).
В магазинах, неожиданно для себя, Аня просила иногда показать ей вещи для новорожденных, рассматривала их и со вздохом откладывала в сторону. Она грустила от того, что ее единственный и любимый сыночек вырос в какой-то застиранной рванине. Теперь-то, конечно, они с Павлом с каждой оказией слали домой и игрушки, и одежду, чтобы ребенок ни в чем не нуждался. Даже собрались купить для него немецкое пианино, чтобы сынишка учился музыке. Но батистовых с кружевами пеленок, распашонок, чепчиков судьба ее мальчику не подарила. И Ане, глядя на эти милые вещицы, хотелось плакать.