- Мы заплатим, господа мужики. Мы хорошо заплатим,- попытался соблазнить мужиков деньгами Павел Юрьевич. Но мужики отводили в сторону глаза, упрямо твердя о предстоящей пахоте и своем не желании томить лошадей дальней дорогой перед предстоящей работой.- Извиняй барин. Пахота нонче. -
-А вот Коськин. Ежели...- Послышался из-за обтянутых зипунами спин, чей то робкий голос. - Коськин небось согласится. Деньгу страсть как любит. - Согласится Коськин!- радуясь, загомонили на перебой мужики. - Хозяин справный. И кони у него, чисто звери. Да и деньгу страсть любит.. - Жил Коськин в просторном пятистенке, глядящем на улицу четырьмя остекленными окнами окруженном глухим высоким забором
-Эй, хозяин! – Проревел , уже отошедший от испуга Афонька взявший добровольно на
себя роль проводника. - Открывай хозяин! Баре тута, до твоей милости пожаловали! После нескольких увесистых пинков , с боку от массивных ворот робко пискнув, приоткрылась калитка и в образовавшуюся щель выглянуло морщинистое, словно печеное яблоко, старушечье лицо. Цепкие глаза в один миг оббежали улицу с хрюкающей в луже свиньёй. Скользнули по лицам господ и остановились на Афоньке. - Чего орешь, дьявол !- прошамкала злобно старуха.-Митрий - то Алексеич прилег тольки..-
Открывай , карга! - не обращая внимания на недовольство старухи проревел вновь Афонька.- Не видишь что ль? Баре тут припожаловали, до Митрия Алексеевича.- Калитка приоткрылась чуть шире пропуская во двор господ. - Ходят тут всякие, в ворота зубенят. Ни днем, ни ночью покою нету благодетелю нашему, злобно воркотнула старуха, захлопнув калитку перед самым Афонькиным носом, совсем уже было собравшимся осчастливить своим присутствием благодетеля Коськина. Сам Коськин, не высокий плотный мужик с заметно выпирающим из под синей косоворотки пузцом, недовольно глянул на стоящих у крыльца господ и буркнул не приветливо: чего надо?-
Узнав, что господам нужны лошади, нахмурился и отрывисто бросил, - Нету лошадей нонче. На дальних пастбищах они, к пахоте готовиться надо-
Мы заплатим - предупредил Павел Юрьевич Коськина. - Знамо заплатите - хмыкнул с высокого крыльца мужик. - Однако лошадей томить не хочу. Дорога дальняя. А тут пахота..- - Мы хорошо заплатим.,- заторопился Павел Юрьевич страшась непоколебимости мужика, мы золотом заплатим.-
-Ну коли так уж,- нехотя позволил уговорить себя Коськин.-Коли по золотому за день пути положите то тогда и говорить будем. А чтоб так, ни.- До Алексинской, ближайшей казачьей станицы, было, по словам Коськина, три, а то и все четыре дня пути..
-Значит три золотых, - подитожил Павел Юрьевич. - Нет четыре, заупрямился мужик.
-Четыре и все тут. А там глянем, что и как получится. Да и корма нонче дорогие.-
Почуял Коськин, всем своим мужицким нутром почуял сговорчивость господ.
-Четыре и деньги вперед.-
-Хорошо - поспешил согласиться Павел Юрьевич. - Только деньги поделим. Два золотых сейчас и два, когда в станицу приедем. - Вынув из кошелька деньги, заметил Павел Юрьевич и понял, что не хватит у мужика сил отказаться от золота. И не хватило. Уже через час с небольшим тройка сильных, степных коней вынесла на дорогу, легкий, на мягком рессорном ходу экипаж. Кинулись из под копыт коней испуганно кудахчущие куры. Взметнулась золотистым облачком взбитая колесами пыль. И исчезла тройка. Затерялась навсегда в бескрайних степях придонья. Словно и не было её.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Детство Свое Малютка помнил смутно. Да и было ли что помнить? Шумные базары, да серый цвет подвальных стен и такие же серые и худосочные лица товарищей беспризорников, освещенные тусклым светом свечного огарка. А вместо колыбельной мышиный писк и возня в темных углах. И еще холод. Промозглый всепроникающий холод. И еще запомнилась Малютке страшная кривая улыбка Каледы. Калёда считался хозяином подвала и вечером, когда вернувшиеся в подвал с улицы беспризорники, поделив добычу, разбредались по своим углам, появлялся в окружении своих дружков с неизменной улыбкой на лице. И каждый ночующий в подвале должен был отдать половину полученной при дележке добычи. На языке беспризорников это называлось платой за спальные места. Отказывающихся платить, жестоко избивали каледины дружки и выгоняли из подвала на улицу. Досталось однажды и Малютке. Уж слишком мала была хлебная горбушка, доставшаяся ему при дележе добычи и исчезла раньше, чем Каледа подошел к нему. - Сожрал ?, - спросил Каледа склоняясь над кучей грязных лохмотьев служивших Малютке и постелью и одеждой. Малютку Каледа бил сам. Знал он, что не способен малыш дать сдачи. Постоять за себя. Но шло время. Из худосочного заморыша превратился Малютка в рослого широкоплечего парня с тяжелыми, не знающими жалости кулаками и жестким взглядом темно - серых глаз навечно поселившейся в них волчьей настороженностью. В не добрый час сошлись их пути- дороги с Каледой. - Помнишь? - Коротко спросил его Малютка, глядя остановившимися глазами в бегающие испуганно заплывшие Каледины глаза, когда, поздно вечером они с дружками ввалились в уютный каледин домик. Выла истошно жена Каледы, когда дружки Малютки, сорвав с неё платье, завалили её на кровать и принялись насиловать по очереди на глазах привязанного к этой же кровати Каледы. Но и этого Малютке было мало. Та боль еще не была отомщена. Еще звучал в ушах его зловещий голос. Еще стояла перед его глазами зловещая каледина физиономия. И тогда его взгляд остановился на испуганно выглядывающей из под стола девочке лет семи. Каледа затравлено хрипел и плевался кровавой пеной глядя, как издеваются над его женой дружки Малютки. Но когда увидел перед собой качающееся на веревке, дергающееся тельце своей дочери, со страшно запрокинутой на бок светловолосой головкой, вдруг дико захохотал, глядя на своих истязателей безумными глазами. С этой страшной ночи, словно что-то сломалось в душе Малютки. Он уже не мог уйти из ограбленной им квартиры или дома не насладившись воплями и стонами застигнутых им в врасплох жертв. Их предсмертные вопли, стоны и хрипы волшебной музыкой звучали в его ушах. А страдания и муки несчастных не утоляли, а только разжигали в его душе не уносимое, дьявольское пламя. Тщетно рыскала по городу полиция, надеясь, напасть на след дерзкой банды. Но Малютке везло. Рыцари ночи бесследно исчезали с места происшествия раньше, чем туда успевала прибыть полиция, не редко оставляя после себя стынущие в лужах крови, обезображенные изуверскими пытками трупы, при виде которых даже у видавших виды полицейских стыла в жилах кровь. Но всему приходит конец. Пришел конец и малюткинскому везению. Двух его сообщников настигли пули полицейских обложивших банду, словно охотники стаю волков. Еще троих Малютка пристрелил сам, когда понял, что влипли они на этот раз крепко и живыми им отсюда не уйти. Расправившись, таким образом, с сообщниками, Малютка с поднятыми руками вышел к полицейским. Эту помощь, равно как и добровольную сдачу в руки полицейских, суд учел и принимая во внимание молодость подсудимого и тронутые горькой историей его детства, вынес щадящий приговор. Через три года Малютка вновь на свободе. Но не долго. Удача покинула его. Приговор суда на этот раз был суров. И пришлось бы ему провести на каторге провести свои лучшие годы. Да грянул семнадцатый год. Не выдержав бешеного напора буйных февральских ветров, рухнул царский трон в России. Вчерашние слуги царя великой страны, прозрев вдруг и признав в помазаннике божием сатрапа и обвинив его во всех грехах, поражениях и несчастиях отреклись от него и нацепив себе на грудь алые банты, вышли на, ставшие вдруг тесными, улицы Петрограда, хмелея от хлынувшего на них нового и упиваясь звучанием новых слов - Свобода! Революция! Республика! - потребовали от него отречения от престола. Одна из таких колонн, обдуваемая пьяным, февральским ветром, вломилась в ворота тюрьмы, где в числе подобных ему, ждал отправки в места отдаленные, вновь осужденный Малютка. Словно мощная штормовая волна хлынула она на тесный, обнесенный высокой, каменной стеной двор тюрьмы, разметав жиденькую цепочку охранников попытавшихся преградить ей, путь и, обычно погруженные в строгую тишину тюремные коридоры, огласились вдруг торжествующими воплями и топотом множества ног. - Братья! Свобода! Равенство! Революция!- С жалобным скрипом распахнулись двери и в камеру ворвались возбужденные, разгоряченные люди.
- Революция! Братья! Свобода!-
К поднявшемуся с нар, растерянному Малютке подлетел какой - то маленький, пухленький господинчик, в распахнутом, дорогом пальто и сверкающими возбужденно, на нежно розовом лице, заплывшими жирком глазками и, облапив возвышавшегося над ним Малютку, возопил ликующе. - Свобода, гражданин! Свобода! Конец проклятому прошлому! Конец царизму! Николашку кровавого долой! Мы уже братья! Ура! Браво!
Малютка не моргая смотрел на розового господинчика. Еще не понимая происходящегоон понял только одно. Он свободен, И может уйти туда, где его ждет такая желанная и пьянящая свобода. Двери камеры открыты настежь. Из коридора доносится многоголосый шум толпы, в которой легко раствориться исчезнуть спрятаться от внимательных глаз вездесущих сыщиков царской охранки. Осторожно отстранив от себя все еще вопящего что-то восторженное, господинчика, Малютка еще не решительно шагнул в коридор. Какая-то расхристанная дамочка с ликующим воплем кинулась к нему на грудь. Малютка лишь мельком глянул. В мелькнувшие из под откинутой вуальки бирюзовые глаза. И мимо, мимо. И как память о ней, осталась в судорожно сжатой руке белая полоска пухового шарфика. Выйдя из тюрьмы, Малютка настороженным взглядом окинул двор. Буйствуя, разноголоса, вопила толпа, восторженным ревом встречая появление каждого заключенного - Революция граждане! Свобода! Вставай проклятьем...!- Малютку подхватили на руки, и он неуклюже раскорячив руки и ноги, поплыл над толпой. Внизу проплывали, словно явившиеся из небытия, распахнутые в крике рты, налитые безумием глаза. - Виват революция! Виват Керенский! Урра!-
Передовая с рук на руки Малютку донесли до стены, стискивающей в своих объятиях здание тюрьмы и бросили в снег. Здесь на него налетел огромный, похожий на вставшего из берлоги медведя, мужик в черном, распахнутом кожухе и с налитыми кровью глазами меж которыми красовался сизый, похожий на большую сливу нос, и, схватив беспомощно барахтающегося в снегу Малютку в объятия и сдавив, так что захрустели костипроревел хриплым басом: " Братка!" - Как символично граждане! взвизгнул за спиной задыхающегося в медвежьих объятиях Малютки чей-то голос. - Они братья! Граждане! Они братья! Это символично! Братья встречаются вновь у ворот тюрьмы! Вот она, свобода! Вот она революция! - Из-за плеча мужика полезла в глаза Малютке чья-то вытянутая физиономия с козлиной бородкой и болтающемся на тонком шнурочке пенсне. - Господа, он же замерз! - Вдруг взвыл обладатель козлиной бородки. - Граждане, борец за свободу замерзает! Да неуж мы !....-
-Братка мерзнет! - Проревел мужик, цепляясь одной рукой в бобровый воротник чьего-то пальто. - Братка замерзает! - Сымай!- Ревела в ответ толпа - Сымай! Пальто борцу за свободу! Шапку...!- Когда, наконец помятый и одуревший от объятий любвеобильной толпы Малютка был, вытолкнут за ворота тюрьмы на нем красовалось пальто с богатым, бобровым воротником и такая же шапка.. Удаляясь от тюрьмы, еще не верящий в случившееся Малютка с тревогой оглядывался по сторонам, ожидая, что вот - вот хлестнет в спину тревожная трель свистка городового и забухают торопливо, нагоняя его, тяжелые шаги, Но к его удивлению, никто, на заполненных народом улицах, не обращал на него внимания. Мимо шли колонны солдат и матросов вперемешку с важными и не очень важными господами. Трепал ветер алые банты и транспаранты с начертали на них призывами и лозунгами. Грозно звучала " Марсельеза". А с многочисленных портретов, смотрели в необозримую даль будущего, суровые, бородатые люди. Шли за ними окутанные дымом ладана не большие колонны верующих, неся над собой золоченые хоругви и иконы. Шли на борьбу с дьяволом, спустившимся с холодных небес на грешную землю и замутившим разум людской. Качались в руках, идущих впереди колонн священников, кадила. Звучало церковное пение. А сквозь Легкую пелену дыма смотрели на людей с древних икон, скорбные лики святых. Любовью и скорбью были наполнены их глаза, Словно знали святые, по какой страшной дороге предстояло пройти их любимым чадам.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Отшумели буйные, февральские ветры. Отзвенели звонкой капелью март и апрель. Сизым ласточкиным крылом мелькнул май. Из Петрограда уходили на юг, к берегам благодатного Крыма переполненные поезда. Подальше от черных матросских бушлатов. От слоняющихся по улицам солдат. От захлебывающихся тревогой и восторгом газетных полос. Где - то далеко еще идет война. Остатки деморализованной, русской армии пытаются противостоять полнокровным немецким дивизиям расплачиваясь кровью верных присяге солдат и офицеров за бездеятельность правительства Керенского и за предательство. Но это далеко. Скорее, скорее к ласковому теплому морю, к щедрому солнцу. Окунуться в голубые волны. Смыть вместе с дорожной пылью растущую тревогу за страну. Увидеть в синей морской дымке хищные силуэты русских, боевых кораблей, и убедиться, что Россия еще сильна и вечна и нет на земле силы способной сломить мощь великой державы. В толпе господ и зажиточных обывателей, терпеливо ожидающих очередной поезд стоял и Малютка. Через несколько недель, после его счастливого освобождения в его душе поселилось странное, лишившего его покоя чувство тоски. Оно появлялось неожиданно в образе женщины со смутным, исчезающим из сознания лицом и яркими, бирюзового цвета глазами. Целыми днями он слонялся по улицам города, заглядывая в прикрытые вуальками глаза идущих на встречу женщин, в надежде найти ту, что бросилась к нему на грудь в тюремном коридоре забитом буйствующей толпой. Когда тоска, острой иглой вонзалась в сердце, лишая сна и покоя он подносил к лицу узкую полоску белого шарфика и с жадностью вдыхал ускользающий аромат её духов. Только работа отвлекала на время его от поисков. Но вламываясь в чужие квартиры или вскакивая на ходу в пролетку и наставляя свой револьвер на тех, кому волей случая предстояло быть ограбленными, он и тогда ловил себя на том, что искал ее. Так прошло лето. Наступила осень. К власти в стране пришли какие-то большевики. На улицах все чаще звучали выстрелы. Работать становилось труднее. Малютке было безразлично, в кого стреляли и чья кровь дымилась на обледенелых мостовых. К политике он был равнодушен. Еще в тюрьме тощий и вечно кашляющий узник пытался приобщить его к борьбе за великое дело революции и вселить в темную душу Малютки нетленный дух борца за счастье народа страдальца
. Но наука не пошла в прок. Увидев полное невосприятие Малюткой духовных ценностей борца революционера, политический ушел. Больше Малютка его не видел. Скорее всего, его знакомство с политикой на этом и закончилось бы навсегда. И закончил бы Малютка свой жизненный путь, как и большинство его коллег от случайной пули, выпущенной наугад испуганной жертвой, или в пьяной ссоре от острого ножа. Да только судьбе было угодно приготовить ему другой конец. Однажды под утро, гонимый острым приступом тоски, шел Малютка по продуваемой холодным ветром улице. И вдруг прямо в глаза, острый, как бритва, луч света. Прижался Малютка к темной стене дома, да поздно кажется. Фыркнув двигателем, машина остановилась на противоположной стороне улицы, Несколько не ясных теней мелькнули в призрачном свете притушенных фар и растворились в темноте. - Не заметили,- перевел дух Малютка.
- Бежать?!- Но страх невидимыми путами сковал мышцы. Малютка узнал машину. Днем она появлялась редко. Но вечером, стоило только сгуститься темноте, как с улицы доносилось её усталое пофыркивание и испуганные обыватели, прячась за плотно зашторенными окнами с тревогой гадали, у какого, же подъезда остановиться эта страшная машина? Чья сегодня очередь? Несколько минут до обостренного страхом слуха Малютки не доносилось ни звука, Но вот в доме напротив послышалась какая-то возня.. Сухо треснуло стекло и осколки с жалобным звоном посыпались на прихваченную морозом мостовую. Чья-то не ясная тень появилась в оконном проеме светлым пятном выделяясь на темном фоне. Но щелкнул выстрел и попытавшийся выскочить из окна человек бесформенным комом рухнул вниз. - Мертвый,- определил Малютка по звуку падения тела. Еще до его слуха донесся жалобный, женский вопль, оборванный на высокой ноте. И вновь все стихло - " Бежать! Бежать! " требовал мозг, чуя леденящую опасность. Бежать по дальше от этой притаившейся у дверей подъезда, страшной машины. От лежащего у стены дома трупа. От смертельной опасности, которой, казалось, был пропитан даже стылый воздух. Но было страшно. Страшно пошевелиться. Страшно сделать первый шаг., Так и стоял Малютка, распятый страхом на холодной стене дома, как жук, приколотый булавкой к листу ватмана безжалостной рукой коллекционера, пока хищный нос маузера не толкнул под ребра и чей - то вкрадчивый голос спросил " Кому стоим милок? Ждем кого?" Качнулся, было, Малютка в сторону, но тут, же в другой бок ткнулся еще один ствол. - Не балуй, - предупредил Малютку хриплый бас. Скосил глаза Малютка. Совсем рядом тускло блестят пуговицы морского бушлата.