Я поднялся, перекрестился и произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Аминь». Затем немного подождав, пока все чувства не придут в тишину и мысли твои не оставят все земное, и лишь тогда начал молиться, без поспешности и со вниманием сердечным:
— Боже, милостив буди мне грешному.
Низко поклонился. Сзади тут же послышался шепот детей и отроков:
— Позырьте, ребя, — сдавленное хихиканье, — Алеша опять свою зарядку делает…
Помилуй их, Господи, ибо не ведают они, несчастные заблудшие, что есть истина и что есть свет Твой!..
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь.
Спаси их, Господи! Наставь их на путь истинный, ибо добры они и праведны. Ну, почти праведны…
— Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.
Я встаю на колени, и принимаюсь отбивать земные поклоны, твердя про себя: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Кто-то из младших громко фыркает, но тут же раздается звучный шлепок и тихий, но строгий голос выговаривает:
— Ты это зачем? Тебя кто учил смеяться над больными? Тебе бы понравилось, если бы ты, например, насморк схватил, а все бы стали смеяться, что у тебя сопля на носу? Понравилось?
— Я больше не буду…
— Само собой. Сегодня — без личного времени!..
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи помилуй!
Это древнейшая молитва. Мы ее произносим, когда вспоминаем наши грехи. А я — грешен. Я очень грешен, ибо как иначе объяснить то, что спутники мои остаются глухи к словам правды Твоей, а сердца их закрыты для Тебя? Господи, помилуй…
— Воставше от сна, припадаем Ти, Блаже, и ангельскую песнь вопием Ти, Сильне: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас.
Опять шепот. Почти совсем неразличимый, но все же:
— Ребя, он опять песни вопит…
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. От одра и сна воздвигл мя еси, Господи, ум мой просвети и сердце, и устне мои отверзи, во еже пети Тя, Святая Троице: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас.
Просвети меня, Господи! Как, как мне достучаться до душ их, ибо не заслуживают они Геены огненной. Не попусти их остаться во власти врага извечного!
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. И ныне: Внезапно Судия приидет, и коегождо деяния обнажатся, но страхом зовем в полунощи: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас. Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..
— Подъем! — грозный окрик, и весь наш лагерь моментально приходит в движение, словно муравейник, в который кто-то недобрый воткнул палку. Мои спутники, которые сами себя называют «пионерами», быстро скатывают постели, дружно, по команде, разминают затекшие со сна члены и торопятся к ручейку умываться. Меня передергивает, словно от озноба, но это — не холод. Там у ручья всегда разворачивается одна и та же безобразная картина: отроки и отроковицы разоблачаются донага и совершают утреннее омовение, совершенно не стыдясь друг друга. Грех! Хотя, может быть, нет? Может быть они столь чисты, сколь быль чисты Адам и Ева в садах Эдемских до грехопадения?..
Я свернул свою подстилку, что заботливо предоставили мне мои спутники взамен рогожи, стянул ее ремешками и, дождавшись, когда пионеры вернутся в лагерь, двинулся к ручью. Они говорят, что в здоровом теле — здоровый дух, и они — правы.
В неглубоком овражке бежит кристально чистый ручей — нет, даже не ручей, а небольшая речка. Сбросив рясу, я наклонился, зачерпнул прозрачной воды…
— Алеша, — позвал меня низкий грудной голос, — тебе помочь?
О, Господи! Опять тут ты, греховодница! Ко мне неслышной поступью подкралась Мария — та самая огромная, хотя и не лишенная женской красоты девица, что встретила меня одной из первых. И теперь преследует, явно склоняя ко греху. Хоть и не говорит о том прямо. Искушает…
— Послушай, дочь моя, я ведь уже сколько раз говорил тебе, что показываться пред мужчиной без одеяния и покровов — грех. Почто же ты искушаешь меня? По чьему наущению смущаешь меня видом лядвий и персей твоих?..
— Алешенька, ты всегда так странно говоришь, — она засмеялась, — но сейчас уж совсем непонятно. Неясно речешь, отче — правильно?
С эти словами она подошла ко мне вплотную и стала поливать мои плечи и спину холодной водой, черпая ее горстями. Потом помогла растереться жестким полотенцем и, сказав «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья!», отошла и принялась одеваться. Язычница! Господи, прости ее, ибо не ведает она, что творит!..
После завтрака, который состоял из разваренного и растертого картофеля, куска сушеной рыбы и брусничного чая, я отважился подойти к старшему звеньевому, дабы поговорить с ним о судьбе его и людей, что доверились ему. Ибо хотя на вид он и горд нравом, на деле же сердечен, добр и заботлив:
— Товарищ старший звеньевой, дозволено ли мне будет…
Алексей отвлекся от сбора своего заплечного мешка и повернулся ко мне:
— А, это ты, тезка… Что там у тебя? Только слушай: давай ты сразу по-нормальному говорить станешь, а то тебя понять иной раз ну просто невозможно…
— Видишь ли, Алексей, я давно хочу спросить тебя: как же так вышло, что вы совсем ничего не знаете о Боге? Ведь добро и зло вы же различаете?
— И что? — он заинтересовался. Добрый знак.
— Но разве не зришь ты… ну, то есть, разве ты не видишь, что добро — это и есть Бог?
— Честно? Не вижу, тезка. Да и никто не видит. Вот ты сам посуди: разве у нас есть зло?
— Ты просто не видишь его, сыне. Вот ты, например. Ты ведь сожительствуешь с юной отроковицей. А без освящения таинства брака церковью, сие — грех…
— Почему? Что изменится от того, что кто-то скажет тебе, что хочет с кем-то жить вместе?
— Он скажет это не мне, а Богу…
— А Богу зачем это говорить? Ты ведь сам рассказываешь, что он всеведущ. Так чего я ему говорить стану, что он и так знает? А когда в брак вступлю — комсомольская ячейка утвердит. Нам этого достаточно. Ведь главное, чтобы старшие товарищи одобрили…
— Бог должен освятить твой брак…
— Так пусть освящает. Я ж не против. Я просто не понимаю: для чего нужно совершать кучу лишних действий? Вот ты, например. Ты каждый день молишься. А одного раза сказать недостаточно? Тот, кому ты молишься, он что — глухой?
Алексей помолчал, а затем продолжил:
— Ты же сам говорил, что Бог всеведущ, значит Он знает, что ты его любишь, что ты в него веришь? Если он всеведущ, то знает. Бог знает, что тебе нужна его помощь? Соответственно. Так зачем тебе твердить Ему каждый день про одно и тоже, если Бог и так все знает. Получается, будто ты считаешь его дураком, который сам не может понять то, что знает, и ему приходится все разжевывать, словно мальку на политчасе!
С этими словами Алексей затянул свой вещевой мешок, закинул его за спину, и встал, готовясь идти. Я же все пытался понять: как может этот человек, такой добрый и сильный, человек, который на моих глазах спас двух детей из болота, сам рискуя утонуть, человек, который в постные дни отдает мне свои сухари или кашу — как он может быть в лапах диавольских?! Господи, не попусти ему погубить душу свою бессмертную!..
…В обед я снова попытался поговорить с Алексеем, но ему было явно не до меня. Дозорные доложили, что по дороге были обнаружены следы. Эти следы были, видимо, какими-то особенными, потому что Алексей тут же велел прекратить движение, части отряда притаиться в засаде, а сам, аки Гедеон, во главе небольшого отряда искал до самого вечера тех, что оставили эти страшные следы. И потому снова поговорить с ним мне удалось только после ужина…
— …Ответствуй мне, Алексей: кто дал вам силу и мощь дланей ваших, кто оставил вам праведные ваши законы, по которым вы друг другу братья и нет среди вас ни эллина, ни иудея? Не бог ли это наш вразумил и просветил вас, а вы неблагодарные, забыли имя его?
— А с чего ты взял, Леха, что мы забыли имена тех, кто оставил законы Пионерии? Никто их не забывал. Вожди это наши, основатели Пионерии: Владимир Ильич Ленин, Аркадий Петрович Гайдар и Евгений Иванович Дед Афган.
— И что же заповедали вам сии мужи? Что начертано на ваших скрижалях?
— Ох, Леха, опять ты начинаешь… Переведи на человеческий: чего ты сейчас сказал?
Отроковица Екатерина, та, чье лицо уродует шрам, вдруг погладила Алексея по руке и тихо сказала:
— Лешка, чего ты заводишься? Он же Законы пионеров услышать хочет…
— Ты что, Чайка, уже понимать его начала? — Алексей изумлено уставился на нее. — Не, ну я б понимал, ежели б Маринка, но ты? Чего, Леш, тебе Законы наши процитировать?
Я утвердительно кивнул, и он начал:
— Законы пионеров Всемирной Пионерской Организации:
Пионер предан Родине и коммунизму. Пионер готовится стать комсомольцем. В борьбе и в труде пионер равняется на лучших, помогает отстающим, учит неумелых. Пионер чтит память погибших борцов и является защитником Отечества. Лень недостойна пионера. Пионер — честный и верный товарищ, всегда смело стоящий за правду. Пионер готов поделиться с товарищем последним куском хлеба, последним глотком воды. Он всегда готов прийти товарищу на помощь. Пионер — товарищ, вожатый, защитник и учитель октябрят. Пионер — верный помощник комсомольцев и старых большевиков…
Он говорит четко, короткими рубленным фразами, и я в изумлении слушаю его. Алексей перечислил мне все Заповеди Христовы, пусть несколько иначе, чем в Писании, но это — безусловно они! Только вот вместо «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию, и всем разумением твоим», он четко произносит:
— Пионер всем сердцем предан делу Ленина, Гайдара и Деда Афгана и, если понадобится, готов отдать жизнь ради его торжества!
Алексей переводит дух и тут…
Меня словно громом ударило. Я застыл подобно Лотовой жене, не в силах пошевелиться. Господи, ужели?! У них три вождя. ТРИ!!! Господи помоги! Ужели ВОИСТИНУ?!!
— Алексей, прости, может быть, я неверно запомнил, — мой голос срывается и предательски дрожит. — Как звали ваших трех вождей?
— Владимир Ленин, Аркадий Гайдар и Евгений Дед Афган… А что?
Должно быть в моем лице что-то изменилось столь сильно, что он вдруг наклоняется ко мне и берет за плечи:
— Леша, Леша, что с тобой? Ты что?! Воды!
Я пью воду и зубы мои стучат о горлышко фляги. Три вождя. Троица! «Владимир» — владыка мира, «Аркадий» — блаженный, «Евгений» — вечно живой… А пророки?
— Алексей, прости, а полностью как их звали?
— По отчеству? Ильич, Петрович и Иванович. А что?
Господь моя защита! Илья-пророк, Петр-ключарь и Иоанн-предтеча…
— Леха, Леха, ты, давай, не дури! Да санитары ж, вашу мать!
Оно было. Оно случилось. Второе пришествие. Царство Божье, коему не будет конца — пришло! И они его строят! А мы?! Господи, вразуми меня!..
Глава 6
Ночь прошла тревожно. Чертова колея! Где-то здесь должны быть… Не знаю, кто это такие, но то что у них минимум две машины — точно! Причем хотя бы одна — с настоящим дизельным двигателем! Уж солярный пролив на пути и копоть в том месте, где машинка буксовала — только что на кардане не сидела! — я определить могу. Впрочем, хвастать тут нечем: у нас любой малек, который хоть раз со скандинавами схватывался, топлива различает.
Однако, две машины — это серьезно. Очень серьезно. В старые времена были и у нас стаи выродней с собственным транспортом. А никого, кроме выродней в этих местах быть не может: деревень поблизости нет, да и откуда в деревне автомобиль возьмется? Ну, газогенераторный еще может быть, а чтобы дизельный… Солярка-то на полях не растет!
Поэтому я приказал удвоить караулы, а остальным — отбиться, не раздеваясь, а оружие держать под рукой. И, как оказалось — не напрасно…
Около четырех утра меня разбудил Сергиенко:
— Товарищ старший звеньевой. Шум в лесу. Моторы шумят.
Сон с меня слетел в одно мгновение, и через секунду я был уже на ногах:
— Где?
— С направления на второй пост.
— Пошли! — и, увидев, что Катюша уже стоит рядом, скомандовал, — Чайка, останься.
Ирка в такой ситуации надула бы губы и начала бы плаксиво ворчать, что вот, как всегда, самое интересное без нее, и вообще… Катя лишь коротко кивнула головой, но винтовку из рук не выпустила. Она не легла обратно на теплую подстилку, к уюту спальника, а легко и, разумеется, бесшумно, переместилась к краю поляны и растворилась в сумраке. Чуть-чуть колыхнулась ветка… Все — снайпер-универсал Чайка позицию заняла.
Я вытащил старенькие лыткаринские ночные очки, надел их. Ну, тек-с, пойдем, посмотрим: кто у нас там по лесу шумит? Может быть я и зря с собой Катюшу не взял: она и мельче, и ловчее, и пээнвэ у нее не старенький советский, а отменный трофейный «игл», но… Не хочу я ей рисковать! Не хочу и все!..
Шум я разобрал, еще не доходя до второго поста. Где-то далеко, на грани слышимости, выл на максимальных оборотах движок, отчаянно стараясь вытащить свое четырех- (хотя, может и больше) колесное тулово из ловушек ночной дороги. Димка тронул меня за рукав и выдохнул одними губами:
— Торопятся выродни куда-то. Ночью прут…
— Вот мы их и расспросим, куда это они так спешат…
Машина не может пройти по лесу, словно по полю. В поле дорог — без счета, а в лесу, для автомобиля — одна, много — две. Так что путь, которым выродни пройдут на машинах, нам известен. А раз так…
Что за чертовщина?! Звук стих. Причем не удалился, а оборвался, словно ножом отрезали. Ага, значит, они основательно засели и теперь дают мотору передохнуть. Ну что ж, это нам на руку. Значит, можно не будить ребят, не мучить их ночным маршем. Встанем, поедим, приготовимся и пойдем…
— Вот что, Димка. Здесь наблюдение усилить и возьми двоих — отправь в поиск. Пусть сходят, посмотрят и доложатся: что там и кто там.
— Есть, — четко ответил Сергиенко, и тут же просительным тоном добавил, — Леш, можно, я сам схожу? И Чайку бы я с собой прихватил…
Блин! Вот же гад! Знает, что мне это не по душе, а все-таки… Правда, если честно, то лучшей пары для поиска и не найти, но все-таки — гад! О чем я сообщил Димке, после чего скрепя сердце разрешил провести поиск двойке Сергиенко-Логинова…
…Все уже давно поели, а мне кусок не лез в горло. Димка и Катюша до сих пор не вернулись. Да где они там? А если выродни их захватили? С постов о стрельбе не докладывали, но… Вдруг их взяли без выстрелов?..
— Товарищ старший звеньевой!
Голос раздался столь неожиданно, что я невольно вздрогнул, выронил из рук кружку с горячим чаем и зашипел от боли в обваренной ноге. Противная девчонка! Не могла нормально подойти, надо обязательно возникнуть, словно привидение!
— Разрешите доложить? В трех километрах от нас застряли две машины. Грузовик ГАЗ-51 с газогенератором и дизельный японский джип со срезанным верхом. Предположительно — с выроднями. В кузове у грузовика — два мешка с копченой свининой и еще мешки с какими-то продуктами. В джипе на треноге стоит «Корд», лента заправлена. В грузовике — «Фагот». Выродней при машинах — четырнадцать штук. Одеты чересчур хорошо — наверное, ограбили кого-то недавно.
— Так, а с чего вообще решили, что это выродни? — интересуется подошедший Негуляев. — Может, тут какое-нибудь поселение есть? Может, они свинину на обмен везут?
— Никак нет, товарищ старший тимуровец — Чайка четко повернулась к Виталию. — Это не селяне. Оружие держат умело. Один меня чуть не засек. Сами разглядывали какие-то украшения, а ведь женщин среди них нет. У восьмерых в ушах — серьги, причем у троих — с камнями. У семерых на шее замечены толстые золотые цепочки. Одна цепочка даже толще, чем за двенадцать детей полагается! А он, — Катюша широко улыбается, — и одного-то вряд ли родил! У некоторых на цепочках — крест, как у Алеши-найденыша, только тоже — золотой. У троих — очень большой…