– Шутите?! Это добрый знак. Но разговор предстоит серьёзный. Я ваш лечащий врач – Сергей Иванович Гордеев.
Николь попыталась приподняться на руках, но тут же упала обратно.
– Лежите, лежите! – Сергей Иванович сел, положив руки на колени. – Николь, поверьте, мне нелегко сообщить вам диагноз, но такова моя обязанность…
Николь не поменялась в лице, отражая полную готовность к плохим новостям. Она сложила руки вместе, перебирая пальцами. Её взгляд, устремлённый на одеяло, полнился равнодушием.
– Говорите.
Врач поглядел на неё сочувствующе. Она была ещё так молода, чтобы слышать ужасные слова приговора. На этой мысли он вскинул брови и глубоко вздохнул. Немалый опыт в медицине закалил его нервы, притупляя возглас сострадания, и речь его отдавала монотонностью.
– Мы обнаружили в вашей голове злокачественную опухоль в нескольких отделах головного мозга. На данный момент мы имеем дело с осложненьями, поэтому вам требуется срочная операция. Печально, что есть одно большое «но»: опухоль проросла необычным образом, что усложняет ход самой операции. К сожалению, в России подобное лечение мало практиковано, к тому же у вас нет гражданства. Но вы же чистокровная уроженка Венгрии. Я связался с вашим посольством, и немецкие специалисты берутся прооперировать вас послезавтра в 9 утра. Исход такой операции непредсказуем, но это единственный способ вам помочь.
Николь молчала. Её сухие губы приоткрылись, а впавшие глаза оставались недвижимыми. Врач старался разгадать выражение лица девушки. Было странно, что, не смотря на грозный приговор, оно, как и прежде, было не тронуто горем. Сергей Иванович, смущенный поразительным спокойствием пациентки, пристально наблюдал за ней.
– Николь, вы меня слышите?
– Доктор, я всё поняла. Мне нужно время подумать.
В удивлении врач снова приподнял брови. Ему ни раз приходилось сообщать ужасные прогнозы больному; те сидели в истеричном отчаянии, не веря, что многоликая судьба так жестока к ним. Дикий страх перед скорой смертью начинал манипулировать ими, они мотали головой, сыпали вопросами. Некоторые, не успев дослушать и половины сказанного Сергеем Ивановичем, кидались рыдать во весь голос. Но никто на его жилом веку не просил времени подумать, будто варианты лечения многообразны, и необходимо проявить осторожность, чтобы не ошибиться с тактикой. Он не сводил пораженных глаз с Николь. В один момент взгляд девушки стал безнадежно пустым; Николь глядела на стену, всем своим категоричным видом показывая, что на том обсуждение окончено.
– Я не смею указывать вам, что делать, – Сергей Иванович встал, поправляя халат, – но прислушайтесь ко мне: специалисту, располагающему богатой практикой в данной сфере. Не сделав операцию, вы потеряете шанс на выздоровление.
Николь медленно прикрыла веки в знак согласия, и доктор, тяжело вздохнув, вышел за дверь. Ей было сложно сконцентрироваться на одной мысли. Но Алан Джекинс ни минуту не покидал измученного сознания. Сквозь тяжёлую завесу боли она напрягалась, чтобы вспомнить его холодные глаза, ловкие прикосновения и страстные губы.
(«Я больше никогда не увижу его...»)
Она увядала на глазах, но не от кошмарного диагноза, а от того, что её огромная прекрасная душа, распахнутая для всех, кто желал войти и остаться там навсегда – треснула пополам. И она понимала, что никакой лекарь не ухитрится склеить кусочки разбитого сердца и облегчить душевные страдания…
В дверь палаты неуверенно постучали. Николь не реагировала. Непомерный интерес к жизни, который испытывала все прожитые годы, в ней угас, а с ним и потухли её добрые искренние глаза цвета оливы.
Новый стук, и вошёл Кир Булавин. Николь устремила на него спокойный взор и подметила значительную припухлость его красных век и носа. Глаза тоже имели выраженный красный цвет. Деловой костюм сильно помялся, потому что спал он, не раздеваясь.
– Николь… Как ты себя чувствуешь?
– Почти как новая.
Николь выжала из себя безмятежную улыбку.
– Я разговаривал с врачом, – он тяжело опустился на край кровати. Его глаза неприкаянно бегали по простыне. – Почему ты не соглашаешься на операцию?
– Разве я сказала, что отказываюсь?
– Именно! – выпалил Кир, возмущенно взглянув на Николь. – Не пытайся меня обмануть! Я слишком хорошо знаю тебя и как ты умеешь упрямиться.
Он схватил холодную руку девушки, с жаром прижимая к губам. Горькие слезы потекли по небритым щекам Булавина.
– Глупая… Я ведь не брошу тебя! Я поеду с тобой, слышишь?! Поеду и буду рядом. Да, я всё продумал.
Николь улыбнулась уголками рта.
– Нет. Мне не нравится твой план. На кого ты оставишь редакцию? Мы столько лет поднимали её общими силами. Нельзя лишить журнал сразу двух ведущих специалистов. Семён Альбертович часто не видит очевидных сенсаций.
– Да пропади она пропадом, эта редакция! Здесь идёт речь о твоей жизни!
Он начинал всхлипывать, а соленая вода крупными каплями срывалась вниз.
– Мне кажется, ты слишком рано списал меня со счетов, – непринужденно засмеялась Николь. – Я вовсе не собираюсь на тот свет. По крайней мере, в ближайшие лет сорок. Ну или сорок один с половиной.
Кир невольно засмеялся, утирая слезы. Она смотрела на него нежностью материнской теплоты.
– Я же просил тебя провериться, а ты не послушалась! Всё откладывала, откладывала.
– Самая ошибочная мысль людей состоит в том, что завтра обязательно наступит. Я также думала.
–Ах, Николь, глупенькая, что же ты наделала…
Николь призадумалась. Она думала об Алане и понимала, что только с ним бы обрела моральный покой. Если бы он утешил её, она бы прошла через что угодно! Но его рядом не было… Она обязана справляться сама. Вопреки тенденции, её почему-то не страшили возможная смерть или долгое больничное заключение. Её страшило одиночество. До конца Николь не могла определиться, смогла бы она простить Алана за причиненную боль, если бы он пришел к ней в тот нелегкий момент. Тяжелые чувства захватывали её всё сильней. Обдумывая дальнейшее будущее, она также сознавала огромную ответственность перед красноручейцами. («Я не могу покинуть город, пока не состоится собрание в ассоциации. В противном случае это будет выглядеть как предательство.») Но также она сознавала правоту врача – ей не выкарабкаться без операции или великого чуда.
– Ничего страшного ещё не произошло, – помолчав, заявила Николь. – Врачи часто преувеличивают и перестраховываются. Им важно обезопаситься от жалоб пациентов. Я чувствую себя превосходно, поверь мне! Как только закончу одно дельце, я сразу поеду в Венгрию.
Кир посмотрел на неё проникновеннее, продолжая гладить руку.
– Николь, милая… Подумай получше!
– Я уже подумала, – Николь погладила его по щеке. – Говорят, твоя новая статья нечто сногсшибательное. О чем она? Расскажешь?
Её голос звучал завораживающей трелью, и Кир тут же успокоился, начиная рассказ об археологических находках в округе. Николь внимала каждому слову, поддерживая беседу наводящими вопросами – её задачей было отвлечь Кира от переживаний.
Спустя полчаса он окончательно пришёл в себя и поцеловал руку Николь на прощание.
– Врач просил не утомлять тебя. Я съезжу на работу, потом домой, хотя бы помоюсь. Но не волнуйся, ночью одна ты не останешься. Я договорился с медсестрой. Если что-то понадобится, ты скажи ей, она сделает для тебя всё необходимое.
Николь собиралась возразить, но Булавин опередил её.
– Прошу, не отказывайся! Иначе я свихнусь, зная, что тебе некому помочь!
– Ну хорошо. Не буду.
Они попрощались. Кир направился к двери, когда Николь окликнула его.
– Алан Джекинс приходил к тебе?
Голос её дрогнул на произнесенном имени. Булавин вопросительно уставился на Николь, сдвигая очки повыше к бровям.
– Его же до сих пор не нашли…
В уставших глазах девушки промелькнул огонёк надежды. («Значит, он ещё не вернулся к жене.»)
– Не обращай внимания, – хихикнула журналистка, – дурацкий морфин сводит меня с ума.
Они обменялись мягкими улыбками, и Кир покинул палату. Николь предприняла ещё одну попытку приподняться. Но её руки, походящие на тонкие бесчувственные верёвки, не желали подчиняться. Она сделала над собой усилие; мышечная слабость взяла верх, и она рухнула обратно на подушку. Приподняв одеяло, Николь осмотрела руки: на внутренней стороне ладоней выделялись кровяные полоски от впившихся в кожу длинных ногтей.
Глава 31
Больница «Скорой помощи»
Того же дня, 22:00
В палату номер 9 зашла молоденькая медсестричка в белоснежном костюме. Она пристально взглянула на пациентку. Николь лежала неподвижно с закрытыми глазами. Чтобы не беспокоить больную, она прикрыла за собой дверь очень аккуратно. В палате горел приглушенный ночной свет, а воздух был спертым и обдавал чрезмерным теплом прогретого помещения. Она невольно избавилась от верхней части рабочего костюма и, повесив её на спинку стула, сама устроилась на нём. Еда, которую принесла для Николь на ужин, лежала в тарелке целой и невидимой; вода в стакане была нетронута, а пилюли оставались в стеклянном пузырьке. Негодуя на непослушание венгерки, медсестра покачала головой.
Николь приоткрыла слегка припухшие веки и стала беззвучно наблюдать за медсестрой. Невинное личико и незначительный рост скрадывали несколько лет. Она сразу догадалась, что сиделку прислал Кир. Журналистка рассеянным взором обвела палату. По другую сторону стены находились ещё две прилежно заправленные кровати. Николь вновь перевела взгляд на медсестру, отчаянно боровшуюся со сном. Её веки медленно прикрывались, то снова открывались. Она помотала головой, чтобы немного взбодриться.
– Вы что собираетесь спать на стуле? – хрипло спросила Николь.
Девушка вздрогнула.
– Нет, что вы! Я совсем не буду спать. Как вы себя чувствуете?
– Превосходно. У меня есть одна просьба к вам: сядьте на соседнюю кровать. Мне так будет легче смотреть на вас.
Девушка немного колебалась, но Николь повторила просьбу, и та с улыбкой повиновалась. На несколько минут воцарилась идеальная тишина, нарушаемая только гулом вентиляции.
– Соня… – произнесла Николь.
Медсестра пришла в замешательство.
– Откуда вы знаете моё имя?
– По глазам поняла. Они у вас такие сонные.
Соня тихонько захихикала, почувствовав исходящую от Николь благодать.
– Вы можете дать мне ручку и листок?
– Сергей Иванович дал чёткие указания, чтобы вы отдыхали, а я должна за этим проследить! Не стоит вам перетруждаться.
– Я не буду. Только напишу пару строк и всё. Сонечка, пойдите мне навстречу, умоляю.
– А почему вы не ужинали? Как полагаете набраться сил, отказываясь от еды и воды?
– Мне друзья принесли суп, поверьте, я сыта, – соврала Николь.
Соня недоверчиво пожала плечами.
– Так вы принесете мне ручку и листок? – улыбнулась Николь.
Девушка тяжело вздохнула и вышла в коридор. Спустя пару минут она вернулась с альбомным листом и ручкой.
– Только пару строк! – пригрозила Соня.
Николь моргнула в знак согласия, и медсестра помогла подложить под плечи взбитую подушку. Николь принялась выводить буквы. В глазах всё плыло и рябило. Это занятие отнимало у неё последние силы. Но она выводила букву за буквой, аккуратно и трепетно. На болезненном мраморном лице наблюдалась сосредоточенность, а на безликих губах скользила обворожительная улыбка.
Соня пристрастно наблюдала за журналисткой. Кир Булавин предложил ей щедрое вознаграждение, если та проведет ночь у постели больной. Но в эту минуту она пожалела, что приняла его деньги. Николь оказалась прекрасным человеком, и Соня бы с радостью приглядела за ней и без денежной платы. Давно она не встречала среди вечно недовольных пациентов таких добрых и искренних людей, как Николь. Журналистка закончила писать послание, а в глазах её обитала нетленная грусть.
– Соня, а вы когда-нибудь любили?
Подобный вопрос смутил медсестру. В последнее время она много работала, и личная жизнь не складывалась.
– Мне кажется, любви не существует.
– Как странно, что в столь юном возрасте вас посещают такие мрачные мысли.
– Ничуть. Посмотрите сколько фильмов снято, и у всех один и тот же сценарий: любовь, замужество, измены, брошенная семья. Впрочем, в жизни ситуация аналогичная... Разве это любовь, когда тебе говорят: «Люблю», а потом предают? Нет. Безусловно, нет никакой любви.
Николь улыбнулась.
– Тогда как объяснить факт, что человек получает моральное удовольствие от телесной близости не со всеми вподряд? От связи, где тела объединены только физическим блаженством, остается только опустошенность; мёртвый экстаз, забываемый тут же. Сам собой механизм удовольствия слишком коварен. Многие наивно полагают, что дело в особых навыках, умениях и прочих деталях, которым уделяется куча ненужного внимания. А самое главное в то время теряется в хламе этих псевдоубеждений. Анатомия наших тел идентична, казалось бы, этого достаточно, чтобы получить удовольствие или его доставить. Но ведь не каждая ночь с мужчиной способна заставить летать! И дело тут не гормонах, половой совместимости или что там ещё приписывают в случае неудач. Дело в чувствах. Нет любви – и плотское уже не радует.
Соня не смела возразить. Длинная речь Николь пошатнула в ней веру в свою теорию. Николь вспомнила начало беседы. Её глаза потопило милосердие, когда она спросила Соню.
– Вы бы простили измену любимому человеку?
Будучи слишком молодой и застенчивой, чтобы заводить необязующие интрижки, Соня не познала горечь ужасного поступка. К тому же отвергая такое понятие, как любовь, она не стремилась обременять себя проблемами парных отношений. Немного подумав, она с горячностью, присущей подросткам, ответила.
– Нет, я бы, пожалуй, не смогла. Я так думаю, мужчине прощают всё только в любовных романах, а в реальной жизни обычно не так. Боль разочарования и задетое самолюбие не дадут волю патетическим чувствам. Признаться, мне было бы противно ложиться с ним в одну постель, зная, что он касался тела другой.
– Но что если измена случилась не по животному зову плоти?
– А что так бывает? – изумилась Соня.
– Несомненно.
– Если, как вы утверждаете, причина кроется не в животном интересе и низости существа человеческого тогда в чем?
– Иногда на предательство людей толкает отчаяние. Сломленный дух, который скитается в поисках утешения. Но ошибка их в том, что не всё взаимозаменяемо, как принято считать. Нельзя заполнить водой пустоту дырявого сита. Можно выложить дно его тканью, накидать камней, но вода всё равно просочится сквозь решётку, – Николь помолчала мгновение и улыбнулась. – Мне не верится, что вы честны сами с собой, Соня… Вы лучезарны, а такие люди склоны сострадать и прощать тех, кто идёт на покаяние.
– Человек, предавший однажды, предаст и вновь, – отрезала Соня.
– Возможно это тот самый случай, когда предатель станет сожалеть о содеянном всю оставшуюся жизнь. Вы бы не дали ему второго шанса?
– Нет, пустая трата времени! – фыркнула Соня. – Люди не умеют извлекать пожизненных уроков. Стоит только простить наглеца, как он моментом нырнёт под чужую юбку.
– Довольно категорично, – тихонько посмеялась Николь. – Однако, мне кажется, иногда человек нуждается больше во втором шансе, нежели в первом.
Соня милосердно улыбнулась.
– Ах, Николь, вы слишком добры к людям. А ведь они невыносимо жестоки! Стадо мелкого скота, которое только и понимает скотский язык!
Медсестра замолчала. Её строгие суждения забавляли журналистку. Она проникновенно взглянула в её маленькие глазки-пуговички и отвела взор. В голове её крутился этот разговор. Она трепетно скользила пальцами по свёрнутому листу бумаги.
– Сонечка, я могу попросить вас ещё об одном одолжении? Вы обещаете, что во чтобы то ни стало выполните его?
Соню окончательно подкупило радушие венгерки, и она, не раздумывая, ответила.