Номер оказался небольшим, но уютным. Окна были завешены тёмной портьерой; на тумбочке стояли два пустых фужера на тонкой ножке; покрывало застелено без особой аккуратности, на скорую руку. Николь сочла эти мелкие, вроде бы незначительные детали в счёт улик, говорящих, что молодая жена Алана Джекинса крутит роман с другим мужчиной. Николь поразилась, что такое милое создание – живое олицетворение Ореады в быту вековой сутолоки оказалось такой же, как и все: не без греха. Конечно, распущенное поведение Макса ненамного уступало поведению его законной спутницы, но тем не менее, с его стороны оправдывалось потерей памяти. Мишель находилась в полном здравомыслии, что отягощало её бесчестие в глазах Николь. Она никак не могла понять, зачем Мишель понадобилось искать Алана, если она уже нашла утешение в другой рубашке.
(«Сейчас главное вытянуть из неё всё, что может пригодиться. Да, я шокирована, но я не в праве одевать на себя маску палача и рубить головы!»)
Дежурная улыбка, добродушная и мягкая, вновь помогла Николь скрыть истинное отношение к случаю.
– Мишель, я стараюсь сделать для вас всё возможное. Но мне недостаточно сведений о вашем… муже, – последнее слово Николь проглотила; оно звучало невнятно и пренебрежительно, будто девушке мешал говорить распухший язык. – Я собираюсь посвятить ему статью в журнале, чтобы привлечь внимание добровольцев. К сожалению, полиция не станет возобновлять поиски, потому что дело считается закрытым. Но обычные добрые люди отзовутся и непременно помогут нам.
(«Да простит меня Бог за такую наглую ложь!»)
Мишель грациозно уселась в удобное кресло, поправляя волосы рукой.
– Нет проблем, что конкретно вас интересует? – она сделала небольшую паузу и взглянула виноватыми глазами. – Я ужасна негостеприимна! Вы присаживайтесь. Хотите выпить чего-нибудь?
Журналистка села рядом в кресло, продолжая сдержанно улыбаться.
– Нет, спасибо. Не возражаете, я включу диктофон?
– Да пожалуйста.
Николь достала диктофон из сумочки и включала его. Воздух в номере пропитался напряжением. Голосовые связки, натянутые до предела, не издавали нарочитых звуков. И первоочередный вопрос, чётко сформулированный в голове, застрял в горле, лишая Николь способности говорить. Она мысленно бранила себя, что для сложного разговора совершенно не подготовилась. Ведь ни одна любовница не хотела бы лицом к лицу встретиться с женой своего любовника, чтобы обсудить его. При каждом взгляде на Мишель отчетливая тень Алана возникала рядом с ней. Его призрачное существо злобно смотрело, перебирая пальцами, а затем демонстративно отворачивалось в сторону Мишель. Николь отгоняла дурные фантазии, но они возникали в более насыщенных эпизодах. Сердце её изнывало болью и тоской.
– Так какие вам нужны сведения? – не выдержав молчания, спросила Мишель.
Николь стало дурно. Буквально за считанные секунды журналистка испытала омерзение. Чувства не поддавались воле, и жена Алана Джекинса во всём своём великолепии была ей противна. Но выбирать не приходится, когда на кону спасение возлюбленного от самобичевания в поисках собственного «я». Она сделала глубокий вдох и, пересилив себя, ответила.
– Давайте с начала. Как вы познакомились? И как вы охарактеризуете его?
– Я встретила его пару лет назад на свадьбе близких друзей. Алан – музыкант, состоит в группе «One way», между прочим, известное трио в Латвии. Алан приглянулся мне сразу, и у нас закрутился роман. Спустя месяц он предложил выйти за него. Мы поженились.
(«Чрезмерная расторопность: как это похоже на него» – подумала Николь.)
– Он частенько пропадал на гастролях, а у меня, как у профессионального фотографа, были свои командировки, заказы. Мы виделись редко. А во время отпусков ездили на острова, любили кататься верхом. Он часто закрывался в комнате и писал музыку для новой песни, играл он необыкновенно! Я очень любила его музыку… Ещё он обожал конный спорт, и полтора года назад мы прикупили конюшню. Он предпочитал кататься в одиночестве. Алан – очень замкнутый человек, но очень добрый! На моё день рождения он сделал мне удивительный подарок: тату с изображением моего лица на своём плече. Потом он набивал тату каждый месяц, и это уже никого не удивляло. Последнее – изображение красного волка на шее – он сделал незадолго до трагедии, когда мы были на грани разрыва. Он всегда чувствовал себя одиноким, несмотря на то, что одному ему побыть не удавалось. Сами понимаете: толпы поклонников, интервью, наблюдение прессы. Год назад он познакомился с Максимом Грановским; тот пригласил Алана в Благодатск в качестве музыканта на его свадьбе с Элеонорой Виноградовой. Алан согласился, и его командировка сильно затянулась. Оказывается, после свадьбы они выбрались в горы, а дальше вы знаете…
Николь душили слезы. Но она по-прежнему излучала примерное радушие.
(«Он любил её. А она… Я окончательно сражена! Я проиграла…»)
Теперь воображение Николь больше не поддавалось чарам мнимого будущего. Узнав правду о своём прошлом, Макс из посёлка Красный Ручей исчезнет навсегда, Алан родом из Латвии непременно вернётся в семью, и жизнь каждого из них восстановит привычное течение. Так размышляла она.
Домой Николь вернулась чуть жива. Она не чувствовала голода, усталости, жажды, а головная боль пронизывала от лба до макушки, что даже закладывало уши. За целый день она напрочь забыла о еде и других потребностях. Всё, чего ей хотелось – это окунуться в страстные всепоглощающие объятия Макса. Ночь виделась ей временем строгой ссылки. Потому Николь твёрдо решила не откладывать поездку на завтра и немедля отправиться в Красный Ручей. Лелея надежду, что Макс также тоскует по ней, внутри девушки открывался скромный запас энергии. Проглотив горсть таблеток, Николь приняла душ и спустя час села за руль своего автомобиля.
Глава 29
Красный Ручей
6 июня 2017 г., вечер
Через несколько часов Николь, не доставая чемодана, оставила машину на обочине у двенадцатого дома и понеслась на веранду. Она толкнула незапертую дверь, та отворилась, и Николь вошла.
– Макс, ты дома?
Кругом стояла подозрительная тишина. В её памяти ожили слова миссис Митчелл, сказанные в письме: Макс давно ночует под открытым небом на водопаде – его вполне могло не оказаться дома.
Николь прикрыла дверь. За две недели в обстановке помещения ничего не поменялось – те же диковинные предметы и дикая атмосфера крестьянской нищеты. Но та бедность навивала ощущение присутствия их счастья в этом домике. Она внимательно посмотрела в зеркало, которое раньше ютилось в спальне, а теперь притаилось в углу прихожей у входной двери. Проведя пальцами по верхнему краю зеркала, она мягко улыбнулась воспоминанию, как Макс, глядя в него на раздетую Николь, втирал дурманящее масло в её кожу. Ей стало любопытно, почему Макс убрал его из спальни. Навряд ли здесь удобнее смотреться в него – для этой цели следует значительно пригнуться.
Пока она рассматривала зеркало, как великий экспонат музея, в двери прихожей беззвучно появился Макс. Прежний Макс: одетый в удлиненные шорты, с татуировками на груди и плечах. Новой была только причёска: черные виски практически полностью сбриты, а вдобавок и выбеленная часть головы. Круглые выразительные глаза Макса обдавали холодом. Николь увидела его отражение в зеркале и резко, с улыбкой повернулась к нему.
– Родной!
Миг она помедлила. У неё задрожали колени, а в горле пересохло. Еще улыбаясь, она бросилась к нему и обвивала жилистую шею своими исхудалыми руками. Его ладонь легла на поясницу девушки неуверенным движением. Крепко прижимаясь к его груди, она зажмурилась. На душе Николь воцарился покой. В городе она ощущала себя, как рыба на суше, но в Красном Ручье она снова обрела водную стихию, а рядом с Максом забыла обо всём: о неувязках на работе, собственном здоровье и неверной супруге музыканта, которая по праву отберет у неё счастье.
Как только Николь приоткрыла глаза, нечаянный взгляд её устремился в комнату, где несколько ночей в подряд они делили общее ложе. Полное осознание того, что увидела она там, пришло к Николь не сразу; а, когда всё же пришло, она замерла. На кровати, провалившейся под гнетом возлежащего на ней тела, мирно спала мулатка Анжелика из «Золотой Подковы». От груди до бёдер обнаженное тело её прикрывала простыня. Огненные волосы украшали фон белой подушки. Николь затаила дыхание. Неподвижные стеклянные глаза её не могли сдвинуться с места. Ей казалось, чья-то сильная рука вонзила ей в спину тупой нож, и ту нестерпимую боль невозможно заглушить плачем. Боль измены. Такова она на вкус: горькая, уничтожающая разум и пожирающая душу, опустошающая и презренная. Никогда ей не приходилось испытывать ничего подобного. Думала ли журналистка, что, оставив избранника в одиночестве, их настигнет мрак прискорбных утрат? Конечно нет! Слепое доверие к человеку, которого абсолютно не знала, но боготворила всем своим созданием, не нашло себе оправдания. Зараженное дерево не сумеет дать хороших плодов. Урожай бесчестия и предательства пожинает тот, кто свято верит в непорочность человеческой натуры. Этот урожай собрала и Николь. Она не смела думать. Её голова раскалывалась пополам.
Побледнев в конец, Николь в тревоге отпрянула. Их счастье рассыпалось на частицы, которые невозможно собрать в один сюжет; которые быстро разнесет ветер обид, и на его месте останется только пустота. Заглянув в его распахнутые глаза, она надеялась сыскать там малейшую долю раскаяния. Но те, как прежде, обжигали холодом. Взор его было трудно объяснить. На какой-то момент казалось, он смущен, а в какой-то – что радуется часу возмездия. Были в нём и прямое любопытство, и тщеславная усмешка, выставляемая не в открытую, а сдержанно и деликатно. А где же любовь? На досуге она трудилась понять, какие чувства питает к ней Макс, и что испытывает сама Николь. Они никогда не клялись друг другу в любви, разговаривая скорее телами, нежели языком. Мало приятного было в её домыслах, и она отказалась от них, решив жить в слепую и наслаждаться моментом.
Николь одолело отчаяние. Она больше не могла глядеть на него, Анжелику и стены этого дома, который теперь, как плотоядный зверь, уничтожает её дотла. Она отвернулась, собираясь удалиться.
– Неужели ты уйдешь вот так… молча? – укоризненно спросил Макс.
С каждой последующей минутой боль в висках Николь нарастала. Бесчисленные вопросы толпились в голове, но больше всего её интересовало:
– Что между нами было?
– Хм.. По-моему, это очевидно. Ты моя любимая подруга, мы здорово провели время. Да, нас объединяют прожитые вместе дни и ночи. К сожалению, это всё, чем мы можем похвастать перед друзьями. Преданность не в твоём стиле. Но мы не имеем претензий друг к другу, не так ли? Ты же оставила меня здесь, ради новых приятелей и работы.
– Дружба значит…
Николь стиснула зубы. На мгновение в глазах пропала четкость. Затем стерлись очертания предметов, несущиеся хороводом, и Николь закрыла глаза. Измотанный разум затерялся в матрице мыслей, а слезы горечи порывались наружу. Но она лишь сильнее зажмурилась. Вдох-выдох становился прерывистым. Её тело бил лихорадочный озноб.
(«Я должна рассказать ему…»)
– Ты Алан Джекинс, – тихо сказала Николь, – известный музыкант в Латвии, где у тебя семья: родители, братья и сестры. Прошлым летом ты и четверо мужчин отправились на экскурсию в горы. Там случилась трагедия: со склонов горы сошла лавина, и ты единственный из компании, кто остался в живых.
Николь замолчала, переводя дух. Невозможно по достоинству оценить стойкость тридцатилетней венгерки. Она лезла из кожи вон, чтобы выглядеть до унижения равнодушной, тогда как её душа разорвалась в клочья! Вспомнив о фотографии Мишель, она достала её и визитку из кармана и положила на стол. Изумленный Алан, изогнув брови так, как удавалось только ему, недоверчиво воззрел на цветной снимок.
– На фото твоя жена Мишель, которая ждёт твоего возвращения… Остальное, узнаешь у неё...
Последняя фраза отобрала у Николь остаточные силы.
(«Отныне с Максом покончено, зато музыкант Алан Джекинс вернётся в мир славы и семейного быта.»)
Он взял фотографию и всмотрелся в черты молоденького личика Мишель. Девушка, бесспорно, была привлекательной, но всё её великолепие никак не трогало Алана. Он не испытывал ничего, кроме глубокой пустоты, будто рассказ Николь не имел к нему ни малейшего отношения, и он никогда не был знаком с той, что звалась его женой. Он силился отыскать воспоминания, посвященные Мишель, но тщетно. Алан взглянул на своё плечо и снова на фото. Его переполняло волнение. Но дело было не в снимке – дело в Николь! Он нетерпеливо ждал, что Николь Вернер станет распаляться, требовать объяснений, устраивая театральную сцену ревности. Ведь мало того, что Николь застала в его постели другую, так ещё и выяснилось его семейное положение.
К его удивлению, девушка реагировала иначе. Её бесцветное лицо скрывало эмоции, что сильно злило Алана. Он хотел бы знать, о чём думает та, что стала для него началом новой судьбы. Но она выстроила стену, отдалилась, приняла оборонительную позицию. Именно так думал он, наблюдая за Николь. Её выдали глаза: их наполнили слезы. Алан стоял, как каменная скульптура, без движений и с растерянным видом. Он сдвинул брови характерным жестом. Этот жест не служил проявлением гнева или негодования, как у других людей; он был очаровательным поводом для зарождения жалости. И Николь всегда хотелось обнять его, когда он так делал. Однако, в ту минуту она устояла. Отвернувшись к двери, Николь задержалась несколько секунд и шаткой походкой вышла прочь.
На улице ещё па́рило. Медленным шагом плелась она к машине. Боль в затылке и висках была невыносима, ноги стали ватными. Она хотела собрать мысли в одну кучу, но не могла; желала забыться, но была не в силах. Она разрывалась на мелкие куски от страданий физических и страданий духовных. Её светлые мечты, надежды и большое искреннее чувство – всё потерпело крушение.
Впереди навстречу ей от «Золотой Подковы» шествовали миссис Митчелл и Муча. Увидев Николь, они ускорили шаг.
– Доченька, какая радость! – закричала Муча.
В ту самую минуту Николь почувствовала, как подкашиваются ноги. Непроглядная темнота появилась в мутных глазах, и обессилившим телом Николь рухнула на землю.
Перепуганные старушки подлетели к Николь, а с ними Чак и Боб, которые раскуривали трубки на веранде девятого дома. Миссис Митчелл склонилась над журналисткой и приложила ладонь ко лбу. Муча прощупывала пульс на руке. Сердце Николь билось часто и неритмично.
– Живо за Петровичем! – приказала Муча растерянному Бобу.
Боб подскочил, как ошпаренный, и со всех ног побежал к дому лекаря. Чак подхватил девушку на руки и отнёс на постоялый двор. В душной комнате миссис Митчелл открыла настежь окно и принесла холодной воды. Муча принялась обтирать мокрым полотенцем мертвецки бледные щеки и лоб Николь. Присутствующие не могли обрести покоя. Миссис Митчелл зашла с другой стороны кровати и взяла холодную руку Николь.
– Дорогая, очнись же! Что с тобой стряслось?
– Сегодня днём была утомительная жара, – высказался Чак, – может, её хватил солнечный удар?
Миссис Митчелл отмахнулась. Губы Николь потеряли очаровательный алый цвет. Они были бледными и сухими. Белокурые волосы казались темнее, чем само лицо. Большие черные круги под глазами смотрелись ужасающе.
– Деточка, как же ты похудела! – причитала миссис Митчелл, поглаживая руку Николь. – Надо поставить тесто для плюшек, а то так недолго и красоту потерять.
– Не болтай, Роза! – буркнула Муча. – Она всегда останется красавицей.
Через десять минут вернулся Боб, а с ним – озадаченный Самуил Петрович.
– Выходите все, – прогремел лекарь.
Несмотря на приказ Самуил Петровича Муча осталась в комнате. Когда все удалились, она надтреснутым голосом спросила:
– Петрович, что с ней?
Лекарь ответил не сразу, подсчитывая пульс на руке.
– Дело серьёзное… – промямлил он. – Её надо в город. И чем скорее, тем лучше!
Глава 30
Больница «Скорой помощи» г. Благодатска
7 июня, утро
Николь крепко сожмурила глаза. От адской боли в затылке хотелось кричать. Изнуренное тело журналистки окутала слабость. Монотонная капельница, поставленная с вечера, подходила к концу. Николь показалось, от неё головокружение только усилилось, а сама голова потяжелела на тонну. Она приоткрыла слипшиеся веки, и яркий свет люминесцентной лампы добавил рези в глазах. Она снова зажмурилась, ощущая себя беспомощной. Затекшие рука и спина ломили, а во рту стоял металлический привкус.
В палату вошёл седоволосый мужчина. По белому халату она поняла, что это врач. Он был одним из тех людей, чей многолетний стаж каторжного труда вылился на лице глубокими морщинами. В его движениях прослеживалась уверенность, а в выражении лица скрывалась мудрость.
– Как себя чувствует больная?
Николь улыбнулась своей беззаботной улыбкой.
– Словно в голову влили раскаленное железо. И теперь мной можно прошибать стены вместо тарана.
Врач сдержанно рассмеялся, подставляя стул к кровати.