Переселившись из Витебской губернии в Сибирь в конце прошлого века, в 1898 году, Язепс быстро понял, что кроме сельского хозяйства в межсезонье можно успешно заниматься таежным промыслом. Благо для этого вокруг было много свободных, не занятых другими охотниками, мест. Он не ошибся. Последующие годы доказали, что умеренная охота и рыбалка несли ощутимый достаток семье. В ловушки и с собаками добывали каждый год по два-три соболя, штук двадцать колонков и горностаев, до трех сотен белок. Два раза в год, весной и осенью, на лошадях вывозили четыре центнера рыбы. Добытое в тайге мясо ели здесь, домой не брали, им хватало своей скотины.
Обустройство охотничьей территории длилось не один год. Со временем от зимовья в виде лепестков ромашки потянулись пять однодневных путиков, с таким расчетом, чтобы к вечеру можно было вернуться назад. На каждом лепестке было срублено около пятидесяти кулемок (живо давящая ловушка, капканы были редкостью). Неподалеку от избушки построена небольшая баня, три лабаза под продукты и пушнину, разборная коптильня, сплетенная из тальниковых прутьев, стена для перегораживания реки, три большие морды (короба для ловли рыбы).
Более тридцати лет прошло с того дня, как Язепс срубил здесь первую кулемку. Она до сих пор цела, возвышается над землей между двух кедров неподалеку от зимовья. Деда нет, умер десять лет назад после переохлаждения. В тот год осень пришла рано. Первые морозы погнали по реке липкую шугу (ледяная каша). Чтобы под ее скоплением не унесло стену, дед долго бродил в ледяной воде, снимая загородку и морды, не допуская к работе сына и внука. Сильно простыл и не смог пережить воспаление легких. В бреду, с высокой температурой деда вывезли на лошадях домой, где наутро второго дня он скончался, не приходя и себя.
До Рогатой седловины подать рукой — около двух верст, одна мера. Это расстояние определил старый Язепс. С некоторых пор он придумал свою меру времени, которая исчислялась не по часам, которых ни у кого не было, а приготовленным обедом или ужином. Варили еду обычно на костре, в большом семейном казане, в который входило четыре четверти (двенадцать литров) воды. Время постановки емкости над огнем до конца приготовления называлось мерой. Дед так и говорил:
— Ходил на гору. Собака соболя загнала. Туда и обратно — две меры.
Таким образом сопоставление расстояния и времени являлось для них своеобразным отсчетом тому или иному отрезку пути. К этому он приучил Мариса, а тот в свою очередь сынов. Сегодня Янису предстояло пройти две меры.
Вдоль ловушек тянется едва заметная тропка. Мужчины натоптали ее за три десятка лет. В некоторых местах упавшие деревья перерублены топором, где-то убраны камни и кусты. Берега небольшого ручья соединяет рухнувший от старости кедр. Сбоку к стволу приделаны перила, чтобы удобнее переходить на ту сторону. Идти легко, быстро.
За переправой начинается зверовая тропа, которая тянется вверх вдоль ручья, поднимается на седловину и спускается к озерам. Сохатые ходят по ней часто, поэтому в некоторых местах она напоминает выбитую в земле по колено канаву. На всем протяжении, в узких местах, в прижимах у скал, Вереды ставят петли. Двигаясь по тропе, лось попадается рогами в ловушку.
Янис осмотрел все следы на ней. В грязи печатались старые и свежие копыта. Звери активно ходили во всех направлениях. Это предвещало скорую удачу.
Перед выходом на седловину, на крутом обрыве между деревьев, обмотанная вокруг пихты, привязана первая петля. Сплетенная из волос конского хвоста руками деда, она была крепка, как железо, гибка, словно кнут. Когда Янис писал в записке: «…пошел вязать конские хвосты…», — он подразумевал петли. Так Вереды между собой их называли.
Прежде чем насторожить ее, он в стороне долго и тщательно натирал свои руки о пихту, чтобы не пахли. Если не обработать ладони, чуткий зверь обойдет это место стороной. Пропитанная смолой петля также не имела чужого для тайги запаха. Сохатые не боялись ее, смело шли по тропе.
Настораживая «конский хвост» на отлов лося, Вереды поднимали ее выше, чем обычно, с таким расчетом, чтобы в нее за рога попался бык и к их приходу оставался жив. Установленная ниже петля могла поймать корову и затянуться на ее шее. Таким образом, охотникам всегда попадались самцы, что без ущерба отражалось на поголовье местного стада. Осенью они добывали всегда только одного лося, которого хватало им на еду до больших снегов. Если попадалось два быка, одного из них отпускали за ненадобностью. У деда Витолса был случай, когда за одну ночь в петли попали три лося. Двух он отпустил, перерезав петли ножом, привязанным к длинной палке. При этом он сетовал:
— Ексель-моксель! Два конских хвоста испортил, опять ползимы новые плести.
С тех пор он выставлял только три «конских хвоста». Их хватало, чтобы обеспечить охотников мясом до выхода из тайги домой.
Янис накинул петлю на сучок соседнего дерева, растянул ее гибкими ветками. Готово! Наклонившись, прошел под ней, шагая по тропе дальше. Очень скоро вышел наверх.
Многие деревья здесь были избиты лосиными рогами, потому Язепс назвал это место Рогатой седловиной. Мелкий пихтач вырван с корнями острыми копытами, свежая земля без травы останется голой до весны. Недавно здесь происходили свадебные турниры. Не хотелось бы оказаться здесь во время гона перед каким-нибудь разъяренным исполином. Среди прочих отпечатков копыт отмечались большие, как копыто тяжеловоза. Вероятно, это был хозяин гарема. Марис рассказывал сынам, что однажды видел его здесь, но стрелять побоялся, настолько он был здоровым и сильным.
Недолго задержавшись, Янис прошел дальше, до второй петли. Также насторожил ее между деревьев, обвил ветками. Сделав несколько шагов, осмотрелся по сторонам, заранее выискивая укрытие на тот случай, если попадется тот сохатый. Через двадцать шагов справа росли три толстых кедра, за которыми можно спрятаться, если на него бросится раненый лось.
Спустившись немного вниз, дошел до третьего «конского хвоста», поднял и его. Идти в этот день по путику дальше не было смысла. Повернувшись, пошел назад, в избушку. Прошло две меры времени, близился обед. Светлые надежды, что там уже его ждут отец и братья, погнали назад. Янис отбросил палку в сторону и, стараясь не хромать, поспешил к зимовью.
Нет, не ждали. Нет, не пришли. Нетронутый суп на холодной печи. Слегка приоткрытая дверь. Перевернутая чашка на столе. Воткнутая в щель бревна ложка. Спички, керосиновая лампа. Кусок бересты у печи для растопки. Легкие тапочки из кожи у входа. Открытая тетрадка с карандашом. Все так же, как утром, когда уходил.
В подавленном состоянии Янис присел на чурку у сеней, долго сидел, слушая тайгу. Сквозь легкий шум ветерка в вершинах деревьев ему чудились голоса людей. В редких призывах птах слышал шорох травы под ногами идущих. Журчание ручейка представлялось звяканьем уздечки. Вспорхнувший неподалеку рябчик напомнил лошадиный храп. Услышав это, парень резко поворачивался в сторону, откуда должны прийти отец и братья. Насторожившись, затаив дыхание, ждал. Потом опускал плечи, потупив взгляд в землю, тяжело вздыхал: показалось.
За избушкой тонко треснул сучок, послышалось шуршание травы, учащенное дыхание. Из-за угла выбежала Елка. Высунув язык, опустив хвост, грязная и мокрая собака, казалось, едва переставляла лапы. Увидев хозяина, радостно заскулила, закрутила задом. Наклонив голову, подошла лизать руки. На своем языке начала рассказывать, где была, чем занималась, как любит его.
Он не оттолкнул ее, обхватил ладонями голову, погладил за ушами, заговорил:
— Вернулась! Ах ты, хорошая! Умница. Где была? Что делала? Чем занималась? Бурундука копала? Смотри у меня, — понизил голос, шутливо пригрозил пальцем, — ругаться буду. Ты же знаешь, что бурундука гонять нельзя. Надо соболя искать.
Та, будто понимая его речь, виновато отвернулась, отошла в сторону под ель. Отряхнулась от грязи и воды, легла на подстилку из хвои, вытянулась во всю длину тела, часто вздыхая боками. Устала!
Янис посидел еще какое-то время, поднялся, пошел в избу топить печь, поставил над огнем котел. В голове роились обнадеживающие мысли: «Придут голодные, с дороги горячего похлебают».
Утро следующего дня разбудило другой заботой. Сегодня надо перекрыть речку, пока не скатилась рыба. Ранний рассвет пропитал за окном толстые деревья матовой синькой — к хорошей погоде. Присев на нарах, взял спички, не зажигая керосинки, затопил печь. Елка, чихнув, заскребла лапой дверь, попросилась на волю. Выпустил ее, занес с улицы казан, поставил греть на плиту. Поднял крышку: супа осталось больше половины. Одному хватит на два дня, на всех будет мало.
Пока нагонялось тепло и грелась еда, сходил на улицу, сделал несколько упражнений. Заниматься утренней гимнастикой с детства требовал отец. Размять тело и согреть мышцы считалось одним из правил перед завтраком и вошло в привычку. Потом умылся в ручье, вытерся чистой тряпкой, бодрый вернулся в зимовье.
За завтраком тщательно вспоминал, что ему снилось. Должен быть какой-то знак: придут сегодня отец с братьями или нет? Однако ничего не прояснилось. Ночью спал крепко, ни разу не поднявшись, чтобы затопить печь или выйти на улицу. Сказывались усталость и процесс выздоровления. Правая нога не доставляла боли, слегка прихрамывая, он мог ходить без палки.
Так и не вспомнив ничего, Янис покормил Елку. Налил несколько черпаков похлебки в деревянное корыто, перемешал с сухарями. Посмотрел в котел: еды осталось не так много, все равно придется варить кашу, — и вывалил содержимое собаке.
Прежде чем идти, написал в тетрадке несколько слов: «Пошел ставить стенку. Приду, накормлю свежим хариусом. Октябрь 3».
От зимовья до речки не так далеко. Надо спуститься с пригорка в займище, обойти завал из деревьев и невысокую скалу и только потом выйти к берегу. Там, на сливе ямы, они перегораживают ее тальниковой стеной, в проходах ставят морды, ловят рыбу.
Вереды ее называют Безымянка. Название передалось от деда. Ее ширина здесь не превышала двадцати шагов. В длину можно пройти за один день от истока до устья. Она брала начало под Черной горой и впадала в Рыбную реку. Та, в свою очередь, пополняла Кан.
Бурная весной, полноводная летом, Безымянка осенью становилась подобна укрощенному скакуну. Тихая и спокойная по плесам и ямам, говорливая в частых перекатах, она имела небольшую глубину. Местами до колена, а где-то до пояса, речка сама выказывала покорность: «Вот я какая! Человек мне друг». Но стоило пойти проливному дождю, становилась неузнаваемой. Прозрачная вода окрашивалась в цвет недобродившей медовухи. Плотное течение горбилось и бушевало, как обрушившаяся с откоса лавина. По поверхности плыли палки, коряги, сорванные с берегов куски дерна. В такие дни Безымянка будто хохотала: «А ну, кто смелый? Подходи! Враз сгребу в свои объятия. Утоплю, не заметишь!».
Глубокой осенью, с первыми морозами речку шуговало. Густую воду на перекатах схватывало комковатым, как вата, мокрым льдом. Своей массой он затыкал наиболее мелкие места, образовывая запруды. Скопившаяся вода выходила из берегов, перемешиваясь со снегом, превращалась в кашу, несла на себе камни, рыбу, вырывала с корнями деревья. Тяжело тому, кто попадет в эту лавину, из нее выбраться невозможно.
Добравшись до русла, Янис посмотрел вокруг. Воды немного. Облетевшие с деревьев листья давно уплыли, подхваченные течением. Упавший с берега на берег старый кедр на месте. Под елкой в сухом месте стоят колья. Подошел к головке ямы, осторожно выглянул из-за него в глубину: над дном рябит, качается тень от черных спин: рыба есть! Вернулся к скале, поднялся по ступенькам на небольшую высоту. Здесь, в каменной нише, накрытые от дождя и снега карнизом, стоят двухаршинные куски тальникового плетня. У стены, наваленные друг на друга, стоят три морды-ловушки для рыбы, на вешалах висят кожаные, просмоленные в швах водонепроницаемые штаны.
Постепенно перетаскал все на берег. В первую очередь, чтобы не намокнуть, надел штаны с лямками. Не торопясь, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть хариуса, приставил к кедру колья. На них наложил плетеную стенку, в двух местах между кольями поставил морды, связал все веревкой. Работал долго, пока по-осеннему холодное солнце не накололось на вершину старой пихты. Обед!
Не снимая штанов, вышел на берег. Привязал на палку вывернутую мохнатую рукавицу. Сунул в воду, к самому дну, пугая рыбу. Стайка хариусов, принимая рукавицу за норку, испуганно метнулась вниз по реке. Тычась головами в тальниковую преграду, заметалась по сторонам. В итоге находила узкое горло морды, залетала в ловушку.
Шуганув рыбу, Янис вернулся на берег, оставил палку с рукавицей под деревом до следующего раза. Взял казан, прошел к мордам. В дверцу сверху вытащил около тридцати штук серебристых хариусов. Общий улов составил больше половины казана. Довольно улыбнулся: на жареху хватит!
Перед тем как идти в зимовье, снял штаны. Еще раз внимательно осмотрел перегороженную реку, взглянул на чистое, безоблачное небо: все нормально, теперь главное — не прокараулить непогоду. Осенью запруду надо проверять два раза в день — утром и вечером. Если перед снегом вовремя не убрать плетень и морды, их сорвет и унесет шуга. Чтобы потом все сделать заново, потребуется много времени.
На зимовье Янис почистил, выпотрошил и подсолил рыбу. Несколько штук пожарил и съел, оставшуюся оставил отцу и братьям. Кашу варить не стал, решил приготовить ужин позже, чтобы все было горячее.
До вечера оставалось еще достаточно времени. Он не стал его тратить попусту. Под горой, в высокоствольном кедраче, жила колония шадаков (лесная пищуха или сеноставка). Эти травоядные зверьки были излюбленным лакомством соболя. Отец всегда ловил их в мелкие капканы на прикорм.
Добравшись до знакомого места, Янис поставил пять капканов на заметных тропках, свистнул в трубочку, подражая самочке. Очень скоро из-под корней стали выскакивать самцы. Выискивая объект внимания, забегали по тропкам. Некоторые из них становились добычей «железной собаки». Так Вереды называли капканы.
Охота длилась долго. К вечеру в котомке Яниса находилось шесть зверьков, на них он мог насторожить двенадцать кулемок.
Довольный успехом, охотник вернулся к избушке. По дороге думал, как его похвалит отец, когда узнает, что он сделал много дел.
Никто его там не встретил, лишь уставшая Елка, набегавшись по тайге, приветствовала хозяина негромким лаем.
«Ничего, до вечера еще есть время! Придут», — успокаивал он себя обнадеживающими мыслями, разжигая огонь.
Некстати кончились спички. Он взял на полке новый коробок, разжег на улице костер. Над открытым пламенем пища варится быстрее, и в зимовье потом не так жарко.
Янис набрал в казан воды, повесил над огнем, перебрал крупу, засыпал в кипящую воду, посолил, сдобрил пережаренным на сковороде салом: «Пусть будет пожирнее. Чтобы с дороги наелись хорошо! Мяса бы кусок». А сам, периодически вскакивая с чурки, крутил головой, напрягал слух. Но все напрасно. Собака также оставалась равнодушной к окружающему миру. Ее слух, обоняние, зрение не воспринимали лес, в котором, кроме Яниса, не было людей.
Сварилась каша. Догорающий костер превратился в скопище ползающих светлячков. Над тайгой сгустилась мгла, в черном небе не видно звезд. Теплый ветер стайкой мигрирующих белок поскакал по лохматым ветвям пихт и елей. Елка задней лапой почесала за ухом: будет дождь.
Парень наложил в корыто каши, перемешал с сухарями, налил холодной воды, чтобы немного остудить, подал собаке. Наложил в чашку себе. Несмотря на длинный день, ел без аппетита. Доедая остатки крупы, несколько раз посмотрел в темноту. Показалось, что слышит тяжелую поступь лошадиных копыт, потом понял, что это стучит о чашку деревянная ложка.
Ночью Янис спал плохо. Снились какие-то люди, отец, братья. Все куда-то торопятся, бегут, суетятся. Часто просыпался, в пол-уха слушал ночь за стенами избушки. Один раз вскочил, бросился к двери, распахнул настежь. Оказалось, это пошел мелкий, теплый дождь.