— Почему? — вырвалось у Хвостикова.
— Язык бы поколол, может, меньше болтал…
— Едут! — вдруг послышался зычный голос откуда-то сверху. Все посмотрели на вышку. Наблюдатель с карабином у ноги и биноклем в руках еще раз крикнул во двор, как в колодезь — Едут!
Бойцы притихли. Как ни как, едет человек, от которого будет зависеть не только их служба, но и жизнь.
Вдруг открылась калитка и во двор, вместо ожидаемого начальника, опираясь на сучковатую палку, вошла старуха в сереньком платке.
— Вы откуда, бабушка? — обступили ее пограничники.
— Из Кустувки, — в голосе старухи послышались слезы.
Она с трудом рассказала, что дедушка Соснувец, ее муж, в эту ночь повесился. Холодного сняли с ворот элеватора.
— Хотя бы вы труну зробылы, да яму выкопалы. Он весь час служил советам… хлеб охранял…
— Мы поможем, бабушка, начальника еще нет, но он не откажет, — пообещали пограничники.
— Тут у самих хуже похорон! — сердито буркнул старшина, выглядывая из окна казармы. Он целую ночь просидел в засаде и, разбуженный дежурным, собирался встречать нового начальника заставы.
Старушка вздохнула, поклонилась в сторону старшины, как на портрет Николая угодника, и направилась, сгорбленная и жалкая, к калитке.
Пограничники провожали ее сочувственными взглядами. Старшина собрался было вернуть старуху, но в это время в ворота резко постучали. Дежурный с ключами метнулся к замку.
Железные створы ворот распахнулись и во двор вошел новый командир.
Выше среднего роста, стройный, в хромовых сапогах и легком летнем обмундировании, перехваченном по гимнастерке боевыми ремнями, он выглядел очень молодо.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он просто, как старым знакомым.
— Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. — ответили бойцы нестройно и вразброд.
Но это, видимо, особенно не заботило лейтенанта. Он снял фуражку и, вытерев платком лоб, оглядел двор.
— Ворота выходят на запад. Так. Слева казарма. Справа трехстенный сарай. Под навесом сарая — будки служебных собак. Прямо — коровник. На линии ворот— конюшня. Дальше флигелек… Ага, не иначе, как хоромы начальника заставы! Правильно, товарищи, я сориентировался? — весело спросил он.
— Правильно, все правильно… — рассмеялись бойцы.
Дежурный подал команду «смирно» и подошел к Вьюгову, чтобы доложить. Тот сказал:
— Ладно! Вот приму заставу — тогда. Где-то там наши отстали, везут ларек. Небось заждались?
Грохоча по булыжнику, въехала подвода. Взбудораженные собаки натянули поводки и дружно залаяли. «Лебедь», белой масти дончак, которого чистил ефрейтор Каламбет, заржал и стал на дыбы.
В руках Вали, сошедшей с брички, затрепыхался аист. Лошади дернули, привставшая продавщица упала на чувалы. Из ее рук вывалились коробки, свертки, посыпались конфеты, пуговицы…
— Торговля началась! — сострил Хвостиков.
Грянул смех.
— Тише, вы! — спрыгнув с брички, прикрикнул на всех Лысогор и повел глазами в сторону Вали — капитан, мол, при смерти, а вы ржете.
Валя взяла на руки аиста, широко и странно, не то от боли, не то от жажды раскрывшего клюв, и направилась к флигельку. Поравнявшись с лейтенантом, остановилась.
— Ты где будешь жить, — в казарме или у нас поселишься? — в голосе ее прозвучала усталость, а неожиданное «ты» поразило бойцов.
— Не беспокойся, устроюсь, — Вьюгов передернул плечами и направился к старой костувчанке, которая по-прежнему стояла у ворот, не отнимая от глаз платка. Валя нагнула голову и пошла к флигельку. С порога еще оглянулась.
«Вот ото да!.. Они, видно, старые знакомые», — хмыкнул Хвостиков.
— В чем дело? Что случилось, бабушка? — спросил лейтенант крестьянку.
— Горе случилось, сынку…
Вьюнов внимательно выслушал рассказ женщины.
— Значит, повесился и никакой записки не оставил? — задумчиво спросил лейтенант и больше не проронил ни слова.
Полчаса спустя два пограничника на одноконной повозке повезли старушку домой.
— Лысогор! — появился лейтенант на пороге казармы.
— Есть! — подбежал сержант.
— Подседлайте-ка, пожалуйста, тройку Зоек посвежее. Мне бы вон ту Зойку, мужского рода… — лейтенант показал на белого красавца жеребца, которого сосредоточенно чистил Каламбет.
— Лебедя?
— Да. Захватите и…
— Каламбета? Есть!
— Насчет врача я позвонил — пришлют на место происшествия.
Через несколько минут со двора заставы выехали; всадники. В лучах садившегося солнца они выглядели очень картинно.
Вьюгов — стройный и сосредоточенный; Лысогор — залихватский и повеселевший; Каламбет гибкий, с ястребиной осанкой.
— На боевой расчет! — как только закрылись ворота, скомандовал дежурный засмотревшимся бойцам.
Все побежали в казарму. Один Хвостиков «застрял» возле разъездного ларька. Он приценивался к безопасной бритве и вел игривый разговор с продавщицей.
Подошла Валя.
— Новый начальник уехал?.. — спросила она Хвостикова, который, отложив свою покупку, сразу же навострил уши.
— На похороны уехал, — охотно затараторил ефрейтор. — Я слышал или мне так показалось, что… какое совпадение!.. Лейтенант вроде как бы ваш старый знакомый.
На черепичных крышах заставских построек от лучей садившегося солнца пухли яркие рыжие пятна. Лицо Вали тоже словно распухло. Она, казалось, сейчас расплачется навзрыд.
— Что?.. Как вы сказали?.. Какой же вы… — Валя круто повернулась и направилась к флигельку.
— Хм, выстрел попал в цель… — проговорил ей вслед Хвостиков. Довольный своей проницательностью, он крикнул продавщице:
— Я беру безопаску!.. Заверните!..
— Хвостиков! Кончай базар. Тебя хотят видеть ясные очи старшины! — послышался отрезвляющий голос дежурного из раскрытых дверей казармы, уже затянутых вечерней тенью.
Поездка на «похороны» оказалась не напрасной. Врач осмотрел тело и установил, что смерть дедушки Соснувца — работа преступных рук.
В тот же день Вьюгов вызвал с заставы по разным маршрутам несколько нарядов. Еще по пули в Костувку один из них обнаружил в лесу израненного ножом человека. Он оказался местным крестьянином и рассказал, что одно время находился на службе у «дефензивы», об этом проведал Моцко и заставил его участвовать в убийстве «дедка» Соснувца. Моцко еще велел готовить поджог элеватора. Застава побежит на пожар, этим воспользуется Косач и принесет из Германии много советских «грошей».
— Я не захотив запалюваты будивлю… Там робыть мий брат. И Мацко кинувся на мене з ножом… — прошептал напоследок умирающий.
Вьюгов с Лысогором вернулись из Костувки на третий лень под вечер. Через полчаса по приезде начальник заставы сидел в ленинской комнате.
Бойцы входили шумно, но увидев уставшего лейтенанта, затихали и поспешно занимали места.
— Уселись? — спросил лейтенант. Некоторых он уже мог выделить из общей массы. Вот Ковалев, угловатый, с перевязанной рукой, сидит, будто не знает куда себя деть. Ну, Лысогор и Каламбет — эти вообще заметные. Сомкни, говорят, не только хороший служака, но и труженик: первым взялся приводить в порядок заставский сад. В углу Вильченко… Ноги прячет — одна в сапоге, а другая, забинтованная, в тапочке. Старшина. У того все «на пять». И ежик брусиловский и начищенные до блеска сапоги. Животик под ремнем двоится. Видно, не лишен житейской мудрости — сверхсрочник.
Кто же это? Кажется. Хвостиков. Смотрится в зеркальце, приглаживает ладонью торчащий вихор; у него не прическа, а настоящее сорочиное гнездо… Что только старшина смотрит?
— Как вы думаете, кто виноват в смерти Соснувца? — неожиданным вопросом начал беседу Вьюгов.
Сорокин беседы начинал с международного положения. Вдоволь наговорившись, он переходил к делам заставы. А новый… Бойцы удивленно переглянулись. Хвостиков же встал и засунул в карман гимнастерки зеркальце.
— Разрешите, товарищ лейтенант… Моцко и Косач виноваты… Неясно только, кто из них больше… Об этом вся округа знает…
Вьюгов пристально смотрел на ефрейтора.
— Вы, наверно, новичок?..
— Товарищ лейтенант, Хвостиков третий год на границе, — доложил кто-то из задних рядов.
— Да?.. А я думал… Тогда для чего же пограничники, если вся округа знает виноватых?
Хвостиков замялся.
— Ну что ж, пожалуй, садитесь.
Начальник заставы перевел взгляд на Ковалева и Вильченко. Те, несмотря на повязки, вскочили.
— Тоже виноваты Косач и Моцко? Обижают «бедных», из строя выводят? — «посочувствовал» им лейтенант.
— А мы из строя не вышли… службу несем, — буркнул Ковалев.
— Не большая честь волочить за собою перевязанные руки и ноги…
При этих словах начальника заставы Хвостикова, как всегда, обуял дух противоречия.
— А если товарища Сорокина ранили, значит, и ему не велика честь?..
— О Сорокине поговорят другие, — отрезал Вьюгов. — Раненые — комсомольцы? — повернулся он к Лысогору.
— Да, товарищ лейтенант, и неплохие, — встав, подтвердил комсорг.
— Садитесь. Ради первого знакомства оставим неприятный разговор. А вообще здорово получается: два диверсанта, а перекалечили столько людей…
Ковалев и Вильченко, красные от смущения, сели, Лысогор остался стоять. Рослый, плечистый, с продолговатой стриженой головой, крепко посаженной на круглой шее, одетый в летнее опрятное обмундирование, он выжидательно смотрел на лейтенанта, видимо, собираясь что-то сказать; вдруг он мельком взглянул в окно.
— Яковенко с границы! Опять что-нибудь случилось. — доложил он встревоженно.
Действительно, мимо окон торопливо прошел пограничник. Из дежурки донеслись голоса.
— А как отнеслись к старушке из Кустувки… — продолжил разговор начальник заставы и с досадой покрутил головой.
— Виноват, товарищ лейтенант! — вскочил старшина. И, сделав шаг вперед, хлестко стукнул каблуками.
— Старшина Коловорит! — представился он и быстро заговорил:
— Как есть, товарищ лейтенант, я виноват. Не сообразил, не понял. Как есть. А то помогли б… И трубу б соорудили и яму выкопали б. Кто б отказался? Разрешите сесть?.. А насчет Ковалева и Вильченко, так не идут в санчасть… Пока Косача не приведем, говорят…
— Да? — усмехнулся Вьюгов. — Кто же раненых на задание пустит?
В дверях показался Яковенко. Остановившись на пороге, он смахнул рукавом пот с лица, одернул гимнастерку и, разгоряченный, с винтовкой в правой руке, направился к начальнику. Хвостиков тем временем прикидывал, как придется выбираться из комнаты в случае команды «в ружье!»
Яковенко доложил, что на левом фланге, с «сопредельной» стороны ведется назойливое наблюдение. Фашист то хорошо замаскируется, то будто невзначай выдаст себя. По-видимому, сам Косач хитрит.
— В догадках наряда есть смысл. Хвостиков, вы можете объяснить такое поведение врага? — Лейтенант не отводил пытливого взгляда от ефрейтора.
— Разрешите послушать, товарищ лейтенант, — встав, слукавил пограничник.
Вьюгов молча уставился на его «сорочье гнездо».
— Сегодня постригусь, — чувствуя, что вот-вот раздастся хохот, пообещал Хвостиков.
— Вы понятливы.
— Я понятливый… — усмехнулся ефрейтор, припомнив как Валя называла Вьюгова «Сашей» и приглашала к себе.
— Разрешите, товарищ лейтенант? — обратился стоявший Лысогор. — Косач хочет, чтобы ему поверили, что именно в том направлении, где он наблюдает, готовится нарушение границы. А сам пойдет в другом месте…
— Так что ж, приготовимся и там, где хотелось бы Косачу и еще кое-где, а? — спросил начальник заставы, вставая.
— Приготовимся!.. — ответили бойцы и тоже встали.
— На боевой расчет! — приказал лейтенант. Он посмотрел в окно и слегка нахмурился: по двору заставы шла Валя…
3
Небольшие водоемы часто сравнивают с зеркалом, вправленным в землю.
Когда смотришь на Туман-Озеро, тут уже не до зеркал. Завязшее в трясинах и зарослях, оно почти всегда курится туманом. В нем не только дна, как это обычно бывает в мелководных озерах, своего отражения не увидишь… Но стоит подняться солнцу, как Туман-Озеро превращается в настоящий серебряный родник.
С запада над ним дыбится высота, покрытая темным лесом. Там чужая сторона.
Вьюгов заинтересовался своим берегом. Он с Лысогором и Каламбетом пробрался на длинный я низкий, почти вровень с поверхностью воды полуостровок.
Восточный берег озера окаймляла сизая полоса тины. В ней тонул редкий камыш. Над камышом стояли цепью я хмуро смотрели в воду высокие холмы. Между холмами чернели гирла сырых и глубоких оврагов. Вьюгов насчитал их целый десяток, а холмов — одиннадцать. Лениво вытекавшие из оврагов ручьи, еще до впадения в озеро расползались серой жижей, образовывали болотные заводи.
«Да, здесь не всякий пройдет. Но Косач есть Косач», — подумал начальник заставы. Он вдруг заметил еще одну небольшую заводь. Она не подходила к устью оврага, как ее соседки, а врезывалась в полосу камыша. У нее был такой вид, будто па ее месте когда-то стояла широкая плоскодонная лодка, потом лодку столкнули, а ложбину заполнила вода и тина. Если над всеми остальными заводями образовалась зеленая плесень, то здесь вода свежо поблескивала…
Вернувшись на заставу, Вьюгов потребовал о Туман-Озере подробные данные. Ему доложили, что оно совершенно непроходимо и там нарушения не было «зафиксировано» со дня выхода заставы на новую границу. Это еще больше насторожило лейтенанта.
Несколько свободных от наряда пограничников изъявили желание разведать озеро по-настоящему. Старшина Коловорит доложил, что «добровольная инженерная команда» готова к выходу.
— Отставить, пусть отдыхают… — сказал начальник заставы, устало отбросив со лба волосы. Он строго требовал, чтобы бойцы каждые сутки спали не менее семи часов без перерыва, сам же отдыхал — четыре-пять, не больше, и то урывками. — Вы лучше со своими хозяйственниками готовьте из жердей кладки-мостки, переплетите прутьями… Будет готово — доложите, — приказал лейтенант.
В сумерках наряд направился к восточному берегу Туман-Озера, чтобы проложить там кладки через топкие выходы из оврагов, только не на поверхности, а скрыто, в тине. К утру все было готово.
Одно дело сделано. Осталось вымануть Косача, но не поджигать же ради этого элеватор, и не ждать пока его подожжет Моцко.
Проезжая с Лысогором мимо железнодорожного полустанка, лейтенант задержался возле старого здания — развалины. Оно стояло на одном пригорке, а за ложбиной, на другой — возвышалась вся в лесах новостройка элеватора.
— Едем в район, — убедившись, что старое здание насквозь прогнившее и вот-вот рухнет, сказал Вьюгов сержанту.
На заставе чувствовалось, что Косачу и Моцко готовится ловушка. А так как душою этого дела был лейтенант, то невольно, может, даже помимо своего желания, он всякий раз привлекал к себе мысли бойцов.
Пограничники нет-нет да и сравнивали его с Сорокиным. И тут-то начали всплывать на поверхность грешки капитана. Прошел слушок, что Сорокин навещал Костувку один не случайно: там у него завелась «паненка».
На фоне сорокинских похождений новый начальник заставы выглядел очень выгодно. И вдруг вера в него, не как в начальника, а как в человека, заколебалась, и с очень неожиданной стороны.
Валю на заставе все любили. Во-первых, потому, что она не строила из себя начальницу, всегда сочувствовала бойцам в их трудной и опасной службе, чем могла помогала им. С нею можно было пошутить и посмеяться.
С приездом нового начальника все изменилось. Со стороны глядя, можно было подумать, что Валя духу его боялась. Стоило ему где появиться, как она при первой возможности исчезала.
Вьюгов же или вовсе не замечал жену Сорокина или относился к ней с каким-то обидным пренебрежением.
Лысогор, как комсорг, даже собирался поговорить с лейтенантом начистоту.
Но Валя неожиданно заболела. И Вьюгов пошел к ней, да еще и поздним. вечером. Лампа горела где-то в глубине комнаты, наверно, возле кровати больной. В окнах, попеременно то в одном, то в другом появлялась и исчезала высокая тень. Это ходил лейтенант. Вот он остановился. Потом, наверно, подошел к кровати больной, потому что его тень потянулась вглубь комнаты и как бы сгорбилась. Свет в окнах сначала замигал, потом упал почти наполовину. Видно, лейтенант или сама больная переставила лампу с табуретки на стол и вкрутила фитиль.