Журналисты, которые снимают исключительно танцы горских народов или официальные пресс-конференции, у Зайцева и Волкова в белом списке. Репортеры нашего канала, в том числе и я, – в черном. Практически после каждого нашего материала «Ну, погоди!» получают из Москвы нагоняй за плохую «работу» с прессой. В нынешнюю нашу командировку им особенно не понравился тот самый материал о солдатах и сержантах, которые не могли получить боевые деньги по истечения срока контрактов. Финансисты под выдуманными предлогами задерживали деньги. При этом парней продолжали отправлять на боевые операции. Некоторые, ожидая кровных «боевых», успели погибнуть или стать инвалидами. Получали деньги и уезжали домой только те, кто давал тыловым крысам откаты. В результате контрактники сложили оружие и отказались воевать. Это был не просто скандал. Это была информационная бомба. После выхода материала в эфир ситуацию взял под личный контроль министр обороны. Погоны многих военных начальников потрепало взрывной волной от нашего сюжета. Кого-то уволили из армии, некоторых понизили в должностях. Досталось и Зайцеву с Волковым за то, что проморгали сюжет.
Вот и сейчас, после выхода материала о взрыве жилых домов, подорванном «Урале» и гибели беременной чеченки, сотрудники пресс-службы, красные, как раки, ввалились в наш вагончик:
– Ну что же ты снова без мыла-то вставляешь? – надо отдать должное, голос Зайцев никогда не повышает, пытается говорить спокойно.
– А я когда-то вставлял с мылом? – отвечаю вопросом на вопрос.
– Минута тридцать две! – орет Пашка из своего угла.
– Что? – не понимает Волков.
– Вы добежали до нас из своей конуры за минуту тридцать две после выхода сюжета в эфир. Это рекорд! – веселится Пашка. Он и вправду всегда засекает время, если сюжет обещает скандал, чтобы посмотреть, с какой скоростью на этот раз прибегут «спецы».
Волков багровеет. Я вижу, что сегодня кураторы совсем не в духе. Видимо, случилось что-то из ряда вон. В их глазах, несмотря на ровный тон, горит какой-то зловещий огонек. Зайцев просит меня выйти на улицу.
– Зря ты дразнишь гусей, – сообщает он мне за вагончиком, глядя прямо перед собой своими желтоватыми, мутными глазами. – Это раньше нас после твоих сюжетов Москва трахала, и всё. Теперь шутки кончились. Ты очень многих разозлил.
– Я тебя понимаю, Дим, ты делаешь свою работу. А я делаю свою.
– Ни хрена ты не понимаешь. Любому терпению приходит конец. Там, – он кивнул головой куда-то на северо-запад, в сторону Москвы. – Там терпение лопнуло. Ты когда меняешься?
– Через неделю, перед Новым годом уеду, и вам станет жить гораздо спокойнее, – пытаюсь шутить, но Зайцев перебивает:
– Мой тебе совет: срочно уезжай в Москву. С руководством твоим мы договоримся.
– Это с какой стати?
– А с такой, что так всем будет лучше. И тебе тоже, – подключается к разговору Волков.
– Ты не боишься? – спросил Зайцев.
– Чего именно?
– Здесь же Чечня, война идет. Пули шальные летают. Всякое может случиться, – ответил Зайцев.
– Ты мне угрожаешь?
– Нет, что ты, просто переживаю за тебя.
– Переживай за себя. Прилететь и к тебе что-нибудь может. Никто не застрахован, – сказал я.
– Ты бы бросил, Корняков, героя из себя корчить. Тебе что, до хрена платят на твоем «независимом» канале, что так выслуживаешься? Запомни, в этой жизни ничего независимого не бывает. Все от кого-то зависят. И канал твой рано или поздно прижмут, и будете вместе со всеми в одну дуду дудеть. Сидел бы спокойно, бухал на базе да освещал мероприятия, на которые мы организованно всех вывозим. А ты – то с разведкой по ночам шаришься, то с чеченским ОМОНом где-то в горах, то по Грозному на чечен-такси сам по себе. Ты хотя бы парней своих пожалел – таскаешь их везде за собой! В общем, думай, мы с тобой просто мыслями поделились, а ты думай.
После визита «Ну, погоди!» остался неприятный осадок. Я стал думать, что именно стало его причиной, и понял – в холодных и мутных, как желе холодца, глазах Зайцева промелькнул какой-то знак. Будто он знает обо мне нечто такое, чего я и сам еще не знаю. Как если бы он был провидцем, и ему была известна моя судьба. Терпеть не могу, когда давят. Это приводит меня в бешенство. Сразу хочется сделать все наоборот. Надо будет сказать «Ну, погоди!», что остаюсь на второй срок командировки. Это стоит сделать только для того, чтобы посмотреть на их рожи!
Чтобы отогнать неприятные мысли, думаю об Ольге. Но легче не становится. Вспомнилась дыра в стене, комната с фотографиями и старое пианино с вытертым лаком и черно-белыми, как сама жизнь, клавишами. Надо им с матерью как можно быстрее уезжать отсюда. Как можно быстрее…
Мы обхватили деревья, пытаясь срастись со стволами, слиться с природой, стать на время растениями, чем угодно, только не теплокровными существами. Над нашими головами грохочет винтами гигантская стрекоза – вертолет, оснащенный тепловизором. Если пилот увидит в мониторе колыхание красного, какое дают только тела живых существ, по венам которых течет теплая кровь, он примет нас за боевиков. И тогда даст наводку артиллерии. Или обрушит с неба всю мощь своего железного насекомого, пытаясь умертвить теплокровных, чтобы красный цвет в мониторе тепловизора не раздражал его уставшие от напряжения и бессонницы глаза.
Вот уже минут пять вертушка висит неподвижно высоко над нами. Голые ветки деревьев должны хоть немного помешать разглядеть нас. Шум винтов то удаляется, то приближается снова. Возможно, что-то подозрительное вспыхивает перед глазами пилота. Или ему только так кажется. Затем стрекот постепенно стихает.
Мы прошли три квартала разбитых улиц пешком, оставив бэтээры – «Кондора» и «Боревара» в тихой ложбине, примыкающей к промзоне. Далее, миновав частный сектор, перебегая по одному освещенные газовыми факелами места, оказываемся возле многоэтажек красного кирпича.
Желто-синие языки пламени выхватывают из кромешной мглы кусок кирпичной стены. Газовые факелы из перебитых труб – единственное освещение в ночном Грозном. В некоторые трубы газ продолжает поступать, и чтобы он не выходил просто так, отравляя все вокруг, его поджигают.
Степан предложил сегодня ночью сходить на вылазку. Сказал, что разведка будет брать боевика, причастного, по оперативной информации, ко многим терактам. Есть возможность заснять операцию и, если получится, захватить боевика живым, взять у него интервью. Маленькая цифровая камера, позволяющая снимать ночью, пара кассет и запасные крошечные аккумуляторы – все, что мне необходимо, рассовано по карманам. Оператор сегодня не нужен, и Пашка остался на базе.
Проходки разведчиков я снял несколькими планами в инфракрасном режиме. Этого вполне достаточно, пока ничего интересного не происходит. Я знаю, у Степана своя агентура среди местных. Она вычисляет боевиков, которых подполковник называет «душка́ми». Не «духами», а именно «душками», пренебрежительно. Кроме того, многие операции он разрабатывает совместно со спецслужбами. Перед выездом я рассказал ему о визите Зайцева с Волковым. Он отмахнулся:
– Конечно, они не идиоты и знают, что ты с нами ходишь, хоть и снимаемся мы в масках. Но для нас это не проблема. Если тебя завалят – я уже говорил, что сделаю: прикопаю на помойке. И никто ничего не узнает. Ты просто пропадешь без вести, и все. Что касается их «советов» – вряд ли что-то предпримут. Когда кого-то хотят завалить – об этом не предупреждают. Но попробую выяснить, что смогу.
Ночью все кажется не таким, как днем. Когда Степан показал мне дом, в котором живет тот, за кем пришли «Ночные призраки», я не сразу понял, что это дом Ольги. Здесь и днем-то мрачновато, а теперь, подсвеченные редкими газовыми факелами, дома и вовсе выглядят зловеще.
У меня остается еще слабая надежда, что мы зайдем не в ее подъезд. Но разведчики, преодолев короткими перебежками крайние пятьдесят метров до дома, растворились в черном прямоугольнике знакомого мне входа без двери. Внутри тусклыми светляками зажглись маленькие фонари. Степан знаками распорядился проверить подъезд на «растяжки». Медленно, ступенька за ступенькой, разведчики поднимаются вверх вдоль обшарпанных стен, стараясь не хрустеть битым кирпичом. Вот четвертый этаж, дверь ее квартиры, рядом с которой мелом написано «Живут!». У меня перехватило дыхание, сердце бешено колотится. Ну не к ней же они идут!
Черные тени бесшумно проскользнули мимо квартиры Ольги. Пытаюсь унять дрожь и не могу. Мне уже понятно, кто тот самый «душок», за которым пришел Степан. Что, если будет стрельба? Чувствует ли Ольга, что я нахожусь прямо за ее дверью? Пытаюсь уловить хоть какой-нибудь звук с той стороны, но тщетно. Что она делает в два часа ночи? Конечно, спит. Но как здесь вообще можно спать? А что, если зайти к ней потом, когда все закончится? Идиотская мысль. Любой стук в дверь в это время насмерть перепугает их с матерью. А потом – что я ей скажу? Мы с разведчиками пришли за твоим соседом Рустамом, который помогает вам с матерью, но вот незадача – он оказался боевиком! Ольга говорила, что в подъезде, кроме них, живет только Рустам с матерью и младшей сестрой. На шестом этаже. Показываю Степану пятерню и прикладываю еще один палец, спрашивая жестом: «Шестой?» Он только удивленно вскидывает в темноте брови: «Откуда, мол, знаешь?»
На пролете между четвертым и пятым этажами разведчики сняли растяжку. Уже на шестом, почти перед самой квартирой, еще одну. Видимо, Рустам минирует на ночь подходы к своему жилищу, а утром растяжки снимает. Если бы проглядели хоть одну гранату, операция была бы сорвана. Полегли бы все, у рифленых «эфок» большой радиус поражения.
Трое бойцов встали напротив двери. Остальные четверо, включая Степана, спустились на пролет ниже. Степан знаком приказал мне остаться на площадке, чему я внутренне обрадовался. Мне совсем не хочется входить в квартиру Рустама вместе с разведчиками.
Дверь высадил ударом ноги двухметровый Леха по кличке Терминатор. Прозвали его так за внушительные габариты и жестокость, а также полное отсутствие эмоций, достойное робота. У Лехи всегда одинаковое выражение лица. Трудно понять, что происходит у него внутри, когда он ест, спит, играет в нарды или воюет. По слухам, убивает Леха также невозмутимо, предпочитая отправлять врагов в иной мир при помощи ножа, нежели автомата. Как и многие в команде Степана, он прошел еще первую чеченскую.
Разведка врывается внутрь. «Хорошо, хоть дверь не была заминирована», – проносится у меня в голове. В квартире раздаются приглушенные крики, шумная возня и женский вопль, который стих после тупого удара, видимо, прикладом. Уже через несколько секунд разведчики обрушиваются вниз, таща за собой человека с мешком на голове. Руки его скованы сзади наручниками. Я едва отскочил в сторону, чтобы не быть сметенным, и всю дорогу обратно, до бэтээров, просто бегу вслед за всеми, даже не пытаясь снимать. Человека затолкали внутрь одного из бронетранспортеров, а через несколько минут машины встали возле заброшенного двухэтажного здания. Я удивился тому, что мы не вернулись на базу. Несколько человек заняли оборону, остальные потащили пленника внутрь дома, спустились в подвал, зажгли большие фонари. Я все еще надеюсь, что это не Рустам, но когда Степан снял мешок с головы чеченца, я увидел именно его. Бледного, заспанного, со щетиной, из которой уже начинает формироваться жидкая бородка. У Рустама нет выражения недоумения на лице, он прекрасно понял, что произошло. Взглядом попавшегося в ловушку зверя обвел комнату. Увидев меня, удивленно вскинул брови и криво ухмыльнулся. Он сидит на полу среди битого кирпича и цементной пыли, в зеленых спортивных штанах с белыми лампасами и серой толстовке с надорванным, видимо, во время захвата рукавом. Я понимаю, что место, куда мы приехали, не случайное, и Степан не первый раз привозит сюда захваченных боевиков. Видимо, ориентируясь на оперативную информацию, «призраки» устраивают «чистку», выхватывая по ночам из руин членов НВФ и помогающих им. «Зачищают» тех, кто устанавливает на дорогах фугасы, убивает российских солдат, собирает информацию для боевиков.
– Он же совсем ребенок, ему всего шестнадцать! – говорю Степану, когда, пройдя через маленький коридор, мы оказались в небольшом помещении, тоже без окон. Внутри горят два факела, сделанные из гильз от зенитных патронов. Я понял, что не ошибся – это место у разведчиков является чем-то вроде оперативного штаба. – Почему ты решил, что он боевик?
– Этот «ребенок» убил восемнадцатилетнюю девчонку, свою соседку, только за то, что она работала секретарем в Доме правительства. Просто пришел и хладнокровно задушил. И заодно ее бабку, родители девушки давно погибли, – в глазах Степана злобно сверкают огни пламени. – Этот «ребенок» привез на своей машине несколько ПЗРК и спрятал в своей квартире. Это из них на этой неделе с крыши его же дома «духи» сбили две наших вертушки. На счету этого «ребенка» несколько фугасов, на которых подрывались наши пацаны. Этот, как ты говоришь, ребенок – активный член джамаата Мовсара Ахмедова.
– Ошибки быть не может?
– Не может. Мы с фээсбэшниками давно его пасли. Удивляюсь, как он Ольгу твою не тронул с матерью, они же тоже в Доме правительства работают. Может, не успел.
Я удивленно посмотрел на Степана.
– Да, да, и это знаю. Положено мне все знать.
– Что ты собираешься с ним делать? – спросил я.
– То, что должен, – отрезал Степан.
– Послушай, ему же шестнадцать всего, – снова повторяю я. – Почему ты не отвезешь его на базу, не отдашь под суд?
– Суд? – Степан скрипнул зубами. – Чтобы «чехи» потом его отпустили через пару недель под каким-то предлогом? Чтобы от его поганых ручонок еще больше наших парней полегло? У меня другой приказ, Мишаня. Мы таких тварей уничтожаем. Мы не берем их в плен, а отстреливаем уродов как бешеных псов. Потому что хороший враг – мертвый враг! Чтобы доказать его вину по закону, нужно много времени. Даже если дело дойдет до суда, что вряд ли, ему даже срока не дадут приличного, потому что малолетка. И он это знает. Тех, кого он убил, – уже не вернуть. А его, скорее всего, просто отпустят, потому что и в прокуратуре местной найдутся какие-нибудь родственники или просто сочувствующие. И он снова будет убивать. О чем тут вообще говорить? Среди «чехов» полно ментов, которые днем официально на стороне федералов, а по ночам наши блокпосты долбят. И «коридоры» «духам» обеспечивают. Ты сам это прекрасно знаешь! Одними официальными методами нам эту войну не выиграть. Слишком много крыс развелось!
Когда началась война, Рустаму было лет восемь. Он вырос в руинах и уже не помнит, что мир может быть другим. Возможно, его погибший отец был как-то связан с боевиками. Или старший брат. Если брат жив и находится в горах, тогда все становится ясно. Рустам ежедневно приезжает к воротам базы, собирает информацию. Устанавливает и запоминает всех сотрудничающих с федеральной властью, изучает охрану комендатуры и правительственного комплекса. По заданию старших устанавливает на дорогах фугасы, а когда надо, и убивает. Возможно, своей соседке, которую задушил вместе с ее бабушкой, он тоже чем-то сначала помогал?
Теперь ясно, почему Степан привез Рустама сюда. Он хочет его казнить, предварительно выбив информацию. Сейчас мне стала понятна фраза подполковника, оброненная когда-то: «У каждого разведчика здесь есть своя яма». Тогда она показалась мне метафорой. Оказывается, Степан действительно имел в виду ямы, в которых прячут трупы после казней.
– Зачем ты взял меня с собой? – спрашиваю его. – Неужели ты думаешь, я буду брать интервью у человека перед смертью? Даже если он боевик? И что мне делать потом с этим интервью, как объяснить, куда исчез человек?
– Ну, интервью можно и со спины взять, не показывая лица. Пусть расскажет все, что знает. Чтобы поняли «духи», что мы до каждого из них доберемся. До каждого последнего урода! Если не захочешь в эфир давать – дело твое. Нам с фэпсами пригодится запись допроса.
– Это без меня. Камеру берите, пишите. Я не буду. Не могу, не имею права.
Мы вернулись в комнату, где держали Рустама.
– Почему ты задушил свою соседку? – спрашивает его Леха-Терминатор, держа за волосы.
– Она была сука, – через силу отвечает Рустам своим высоким, гортанным голосом. – Работала на федералов. Жаль, не успел добраться до других своих соседок, – он посмотрел на меня и осклабился: – Ничего, всех достанем!